Птицы, звери и родственники - Даррелл Джеральд (читаем бесплатно книги полностью .txt) 📗
– Потихоньку, аккуратненько, не споткнитесь – отлично! – говорил он, эскортируя обеих дам на борт моторки с учтивостью венецианского дожа, помогающего новой своей возлюбленной сесть в гондолу.
– По счастью, – молвил Теодор, всматриваясь в голубое небо из-под полей своей фетровой шляпы, – по счастью, похоже, что сегодня… хм… будет, знаете ли, хорошая погода. Я рад, а то, знаете, от малейшего волнения мне становится дурно.
Свен оступился, садясь в лодку, и чуть было не уронил в море свой драгоценный аккордеон, но длинная рука Макса спасла его от гибели в морской пучине. Наконец все были на борту. Лодку столкнули в море, завели мотор – и в путь. В бледной жемчужной утренней дымке, предвосхищавшей жаркий день, город казался игрушечным городком, построенным из детских кубиков. Слегка осыпавшиеся фасады высоких старинных венецианских домов, окрашенные в бледные оттенки кремового, коричневого, белого и розового, как цикламен, цветов, расплывались в дымке, словно на смазанном рисунке пастелью.
– Славная жизнь на океанской волне! – изрек Кралефски, драматически вдыхая теплый неподвижный воздух. – То, что надо!
– Хоть море и кажется таким спокойным, – заметил Теодор, – однако есть, по-моему, легкое – едва ощутимое – волнение.
– Что за вздор, Теодор, – сказал Ларри. – Хоть ватерпасом измеряй, пузырек не шелохнется.
– Муттер, уютно? – с любовью спросил Макс.
– Спасибо, милый, очень даже уютно, – отозвалась мама. – Только одно меня беспокоит. Я не уверена, захватил ли Спиро чеснок.
– Не волноваться, миссисы Дарреллы, – сказал Спиро, до чьих ушей долетело мамино замечание. – Я захватывать всех вещей, что вы просить меня добывать.
Свен скрупулезнейшим образом исследовал свой аккордеон, дабы удостовериться, что с ним все в порядке, и теперь, приладив его поудобнее, пробежался для проверки по клавишам.
– Моряцкая песня для поднятия духа, вот что нам нужно! – оживился Дональд. – Йо-хо-хо, и бутылка рома!
Оставив их, я отправился на нос моторки и улегся – из лежачего положения интересно было наблюдать, как нос прокладывает себе путь, разрезая стеклянную голубую поверхность моря. Время от времени перед нами вспархивали в воздух стайки летучих рыбок, переливаясь на солнце голубым и лунно-серебристым блеском. Они выскакивали, разбивая водную гладь, и пролетали над водой, словно летние ласточки, охотящиеся за насекомыми над лазоревым лугом.
Мы достигли пункта назначения к восьми утра. Пляж длиной в полмили простирался у подножия горы Пантократор. Здесь оливковая роща подступала почти к самому морю и отделялась от него только широкой полосой гальки. Приблизившись к берегу, мы заглушили мотор и дальше двигались одной лишь силой инерции. Теперь, когда гул мотора стих, мы услышали стрекот цикад, которые словно приветствовали нас на своем певучем языке: «Добро пожаловать на нашу землю!»
Наконец лодка с глубоким вздохом села на галечное дно мелководья. Владелец суденышка, гибкий смуглый парень, в несколько прыжков перебрался с кормы, где находился мотор, на нос, спрыгнул на берег с якорем в руках и закрепил его среди камней-голышей. Затем он сложил всю нашу коллекцию коробок у носа лодки наподобие шаткого трапа, который в любой момент грозил обрушиться, и мама с Марго, сопровождаемые Кралефски, сошли на берег. Он грациозно кланялся дамам, когда те ступали на гальку, но все-таки смазал эффект, случайно отступив в воду на глубину шесть дюймов и непоправимо испортив складку своих элегантнейших брюк. Наконец мы все со всеми причиндалами были на берегу. Оставив пожитки под оливами, мы, словно экипаж выброшенного на берег судна, который желает побыстрее покинуть место крушения, устремились вверх по склону холма к вилле Ставродакиса.
Вилла оказалась большой, квадратной, тускло-красного цвета, с зелеными ставнями. Нижний этаж занимал весьма вместительный погреб. По аллее, ведущей к дому, тянулись вереницы крестьянских девушек с корзинами винограда на голове; их грациозная походка напоминала гибкую грацию кошки. А вот и сам Ставродакис спешит поприветствовать нас.
– Очень приятно. Очень приятно. Очень приятно, рад вас видеть! – повторял он каждый раз, когда кто-нибудь из нас представлялся.
Он усадил всю нашу компанию на веранде под празднично красным шатром бугенвиллии и откупорил несколько бутылок своего самого лучшего вина. Оно оказалось крепким и терпким на вкус и светилось тускло-красным светом, как будто наши стаканы были наполнены гранатовым соком. Когда мы подкрепились и уже слегка захмелели, он повел нас в свои погреба, мягко скользя впереди, словно добродушный черный жук.
Погреба были столь велики, что самые глухие уголки приходилось освещать масляными светильниками – мерцающими фитилями, плавающими в горшочках янтарного масла. Каждый погреб был разделен на две части, и сперва хозяин повел нас туда, где давили виноград. В тусклом свете, возвышаясь над окружающим, темнели три гигантские бочки. К одной из них тянулся нескончаемый поток крестьянок с корзинами винограда. В двух других работали давильщики. В углу на перевернутой колоде сидел седой, с виду хрупкий старичок и с большой торжественностью наигрывал на скрипке.
– Это Таки, а это Яни, – сказал Ставродакис, указывая на двух давильщиков.
Голова Таки едва-едва торчала над краем бочки; у Яни виднелись также и плечи.
– Таки работает со вчерашнего вечера, – сказал Ставродакис, нервно поглядывая на маму и Марго, – боюсь, он уже слегка опьянел.
И впрямь – крепкий дурманящий дух винной массы долетал даже до нас, пьяня и охмеляя. Что же должны чувствовать давильщики, дышащие насыщенными парами, поднимающимися из теплых глубин бочки? Снизу из бочки неочищенное молодое вино поступало в корыто, где пламенело под слоем пены, розовой, как цветущий миндаль. Оттуда оно разливалось по бочкам.
– Но это уже конец страды, – объяснял Ставродакис. – А это последний красный виноград из небольшого виноградника, что на самой вершине. Из него получается, осмелюсь полагать, одно из лучших вин на Корфу.
Таки на минуту прекратил исполнять джигу на гроздьях, схватился за край бочки и высунулся, словно пьяная ласточка из гнезда. Его руки были окрашены вином и облеплены виноградными шкурками и косточками.
– Мне пора вылезать, – он еле ворочал языком, – иначе я тут захмелею, как сапожник.
– Еще немного. Еще чуть-чуть, мой Таки, – сказал Ставродакис, нервно поглядывая вокруг. – С минуты на минуту придет Костос и сменит тебя.
– Хочу пи-пи, – удрученно объяснил Таки. – Человек не может работать не пописав.
Старик скрипач отложил свой инструмент и, видимо, в порядке компенсации за переносимые страдания подал Таки ломоть серого хлеба, который тот смолотил с волчьим аппетитом.
Между тем Теодор читал Свену обстоятельную лекцию о винах, указывая тростью то на давильщиков, то на бочки, словно на редкостные музейные экспонаты.
– Кто был тот, – спросил Макс у Ларри, – что утоп в бочке с мальвазией?
– Один из самых здравомыслящих героев Шекспира, – ответил Ларри.
– Помнится, – сказал Кралефски Дональду, – однажды я водил Леди по одному из самых больших винных подвалов Франции. Но не прошли мы и полпути, как я ощутил беспокойство. Предчувствуя опасность, я поспешно вывел Леди наружу, и в следующее же мгновенье четырнадцать бочек грохнули, как пушки…
– Итак, здесь вы стали свидетелями процесса давления, – сказал Ставродакис. – Пойдемте дальше, я вам покажу хранилища.
Он повел нас по сводчатому коридору в другую мрачную секцию погреба. Здесь, за рядом ряд, лежали бочки. Шум стоял невообразимый. Сначала я подумал, что он доносится откуда-то снаружи, но в конце концов понял, что он идет из нутра бочек. Когда вино бродит в их коричневом чреве, бочки булькают, скрипят, переругиваются друг с другом, словно базарные торговки. Звук заинтриговывал, хотя и наводил легкий ужас. Создавалось впечатление, будто в каждой бочке томился в заключении некий страшный демон, проклинающий жизнь недоступной пониманию бранью.