Стая - Филиппович Александр Сергеевич (книги бесплатно без онлайн .TXT) 📗
А ведь он, Гришка-то, сразу Василия нынче признал!
Ездок немало сделали они с Фалеем за день. С ближних делянок возили машинами. Управленческими и случайными, военными преимущественно. А вот со всех тех, дальних-то, делянок всегда и испокон веку только ведь на нем, на Гришке, картошки выволакивали. Машины не хотят туда проходить.
Гришка вздохнул и мордой клюнул.
Эх-ха-ха-ха-а, па-аршивая, однако, туда след-дороженька-а, на те, на дальние-то, деляночки! О-ох па-аршивая…
Даже середь самих-то делянок и вовсе ее, можно сказать, нету. Более все межами, по которым камни, кустарник, репьи. Трава же, нелегкая возьми, одними кочами. И все — тягунок, да как раз когда груженый бредешь. Тут бы в самую пору закрыл глаза и знай наяривай, мотай слюни изо всех-то из последних силов! Однако надо бы еще и поглядывать, да в оба: того и жди, что заспотыкаешься. А в двух там местах так и вовсе тащить по одной пашне голимой, в которой никакой твердости-гладкости. Пыль кругом, дымища от костров. Ребятишки с губами из-за печенок черным-пречерными бегут за тобою для собственной забавы: как же, лошадь живая воз прет! Кричат хоть и ласково, да ведь и не по делу вовсе… Земля же, как на грех, мягкая-премягкая. Веснами аккурат на те делянки, по которым осенями-то этак, прямками бредешь, назьму с Фалеем возишь. Так что не земля — пух там один. Колеса утопливает. Но уж следом зато и проселочек. Попроще здесь, с уклонишком. Хотя ухо тоже востро держать следует, потому как только поворачиваться поспевай. Узко, а с обеих-то сторон еще и огорожи понаделаны. Не то чтобы капитальные заборы, а вот троса ржавые протянуты, прутья железные всяко-разные. Зазеваешься, недоглядишь — цепнешься и изранишься. А чего — бывало ведь уж. Троса — вот те бо-ольно хитрые! Проволоки в них отдельные полопались и торчат — не видать, а колко… Однако никакой особой, в общем-то, трудности, если разобраться, так до самого поселкового пруда не предвидится. Ну и по бережку пруда ровно. Ни вверх, ни вниз. Везде гладко, твердо. Тем более когда, как вот и нынче в осень, дождя мало. Глина. Она ничего. Хуже, конечно, камня, но ничего. Терпимо. Вот и по всей по той-то ровности только отдыхиваться и поспевай. Как раз и Фалей-то в том месте по-разумному гоном не гонит, потому что впереди, на въезде в улицы, предстоит самый главный тягун. Держись тут! Он, может, не так уж и долог, тягунок-то, да бо-ольно крут! И прешь по нему всегда ничего не видя. Глаза от напряжения вылазят, один красный, кровавый свет. И сам уже хочешь глянуть — долго ли еще, до какой же до такой предельной поры-времени может продлиться этакое? — а все равно ничего, кроме кровавого этого свету, впереди не видать. Вот когда каждою-то мясинкою поработаешь! Аж губы судорогой кривит и сводит, да и вся морда немеет… Но, глядишь, и Фалей уж позади орет: «Права? Лева?» Ну, знать, скоро и конец предвидится всех твоих мучениев-издыханий, раз хозяин спрашивает, куды воротить. Глядь, а и верно, ты уже на самой на макушке. Взад не тянет. И тут оглядишься. Вправо покажут — ну и ладно, вправо покатишь. А влево — так влево… Хоть куда теперь. Отсюда хоть докудова — недалеко. И асфальтом к тому же больше. Пусть и разбитым местами, с буграми от засохшей, принесенной с обочин глины, да ведь все равно по твердому. Разве что еще к погребам где по траве-дерну свернуть придется, но тут и наддать-то хорошенько не успеешь, как хозяин какой заорет: «Хорош, Фалей!» И Фалей подхватывает: «Хороша, Гришка!» Стой, следовательно…
Потом Фалея в избу сводят на стакашек-другой бражки, угощение заслуженное, и — обратно. Но обратно-то приключений уже никаких. До пруда разве ребяток насажают, да редко когда вскочит в телегу хороший какой Фалея знакомый. Обычно же он никому зря кататься не дозволяет, Фалей-то…
Как раз когда в обратный путь на делянки шли, у своротки с проселка на межи и сидел он нынче на камушке, Василий-то.
По всему судить, так ездка была последняя — смеркалось. За болотами, правда, красным кругом еще светилось низко солнышко. Но в болотах уже рождался по низинкам туман. В воздухе чисто, чуть-чуть лишь изредка потягивало дымком от затухавших костерков.
Василий-то на делянках нынче, может, и раньше был, когда очереди все занимали, только он, Гришка, его впервые за весь день именно на камушке у своротки увидел. А очереди-то когда занимали, и правда, что одни бабы больше кружили. Шумели, кричали. Которые и плакали. Однако все это Фалея касалось: ему ведь решать, кому первому вывозить, кому и после, как, словом, успеется. Тогда, должно, и Василий подбегал, да только он, Гришка-то, в сутолоке его и не приметил, верно.
На скрип колес Василий с камушка вскинулся. Взмахнул рукой: сюда, мол. Гришка скосился: чего, Фалей? А Фалей важно ничего по сторонам не замечает и лишь вперед видит, ровно шофер какой. А чего? Когда картошки вывозят да веснами, когда пашут, Фалей на делянках изо всех самый, можно сказать, наиглавный и желательный человек. Фалей и он, конечно, Гришка.
Ну, а как ближе-то к своротке подъехали, Василий и разулыбался! Рукой широко запоказывал: сюда, сюда, мол, пожалте… Лицо все такое же, глазки серенькие, чуть косенькие. Только уж больно коричневое все, гораздо темнее стало, чем раньше, лицо-то. Да рот незнакомо полон белого железа… На телегу было вспрыгнул, папироски Фалею кажет, угощает, стало быть. Фалей же, ни слова не говоря, наоборот — с телеги-то скок: намекнул, значит, что его, Гришку, жалеть надо. Чего ж, деваться тут некуда, и Василий тоже спрыгнул. Не обиделся вроде, снова своим железным ртом заулыбался, радостный, поди, что его в поле с картошками ночевать не оставили. И вокруг Фалея закружил. То сбоку заглянет, то вперед забежит. Ветки с дороги, кустики махонькие там отвернет, чтобы помехи никакой не было. Тоже догадался-то, ветки отворачивать! И не мешали они вовсе…
…А в то лето начал старый, рыжиною на щеках обросший солдат по субботам запрягать его, Гришку, в лаковый возок. И был он, Гришка, к той поре уже меринком.
Запрягал в сумерках. Всегда, пожалуй, в сумерках… А запрягши, солдат отводил его к каптеркам. И из барака, в котором спали караульные солдаты, выходил сам Василий. И тогда уже, правда, не шибко молодой. Весь в суконном — в синих галифе-брюках и в зеленой гимнастерочке с отложным воротником, но без ремней, медалек и погонов, какими украшенный, точно в дорогой сбруе, хаживал главный над Василием и караульными солдатами офицер. Да-а! И сапожки еще таскал тогда Василий, как и у того, у главного-то офицера: узкие, с высокими голенищами сапожки командирские. Но только мало они ему подходили, сапожки узкие: ноги были у Василия короткие и кривенькие.
Василий чего-то тихо говорил солдату, звякал ключами, а затем, открыв двери каптерки, вместе с солдатами выносил из каптерки разные пакеты с продуктами, мешочки и банки. Складывали они все это в возок и прикрывали охапкою сена. Потом закуривали Василиевых папиросок.
Но вот Василий взбирался в возок, который сильно при этом скособочивало на рессоре, и Гришка резво, после застоя-то, брал с места. Кося назад, он еще некоторое время видал старого того солдата, который у каптерки докуривал Васильеву папиросу, глядя им вслед. Потом недолго помелькивали за деревьями огоньки караульного барака, но погасали вскоре, и наконец посередь темного, непроницаемого леса оставалась одна впереди гулкая и пустынная дороженька, по которой Гришка припускал рысью. Василий редко когда понужал, разве что когда встречал кого из прохожих, и катил возок ходко. Боялся он, Василий-то, что ли: а как его подвезти попросят да вдруг в дороге ограбят? Или еще чего?.. Шут знает чего он боялся. А никто, впрочем, и никогда его и не просил подвозить-то. Да-а…
Однако другое все это было, чем телеги таскать нынче. Пока катал он ходкий возок, за ним, как подмечалось невольно и неоднократно, уход был чище, кормили во многом овсами, ну и к работе особо не понужали.
А! Все равно теперь одно это только прошлое. Обман какой-то. Навроде праздника, какие так любят устраивать себе люди. Эх, у каждой, верно, лошади случается-выпадает такое пустячное время. И у его матери, у серой кобылки в яблоках, тоже, поди, было когда-то такое же времечко. Да чего тут — бы-ыло! И у всех оно, такое-то, бывает и одинаково у всех заканчивается: на глубоких осенних проселках с гружеными скрипучими телегами…
