Хруп. Воспоминания крысы-натуралиста - Ященко Александр Леонидович (книги полные версии бесплатно без регистрации TXT) 📗

Странное чувство испытала я в первые минуты установления моего ящика. Я чувствовала какое-то покачивание. Но это не было дрожание пола, когда я ехала с коровами, не было также и теми колебаниями, которые совершала моя клетка, когда хозяин нес ее и одного здания в другое. Это было что-то особенное, мало ощутимое, но все же неприятное. Впоследствии я узнала, что это было ощущение качки.

По-видимому, новых случайностей опасаться было нечего. Мой ящик поставили на определенное место. Я принялась обдумывать дальнейший ход моих действий, одновременно закусывая частью из моих собранных запасов, которыми была, в силу случившихся обстоятельств, просто обложена. Кусочка черствой корочки было достаточно, чтобы мои мысли пришли в образцовый порядок.

Бежать из этого помещения — ничего не было легче! Ведь ящик не железный, а зубы мои не картонные! Но был ли смысл бежать из этого ящика теперь, когда мой угол перестал быть особенно тесным: опилки снизу уплотнились, и мое помещение походило уже на уютное гнездышко без выхода. Если устроить из него вход, то этим уголком можно пользоваться, как надежной норой.

Все это мне показалось весьма подходящим, и я решила для исполнения такого плана дождаться только ночи.

О том, что, откладывая решение, я обрекала себя на новое путешествие, я, конечно, как следует, не догадалась. Я вообразила, что неуютное жилье у воды, это и есть то новое помещение, куда люди сочли нужным увести своих пленных зверей.

Ночью я принялась за дело и, конечно, прекрасно выполнила его, проделав дыру не прямо наружу, а туда, где сходились углы четырех ящиков, как я видела из своего оконца, приставленного почти к соседнему ящику.

Но когда, выйдя из своего заточения, я пробралась из ящиков на свободу, я была удивлена, не найдя знакомой картины берега и стоящего дома с оградой: все наше новое помещенье плыло по середине огромной реки, позади одного из виденных мной пароходов с черным широким столбом на крыше, испускавшим целый рой сверкавших искр.

Думать о возвращении куда-либо, вроде подполья конюшни, было уже поздно, как всегда, приходилось покориться судьбе. Однако я не испугалась, даже не огорчилась. Любовь к странствованию пускала во мне все более и более глубокие корни.

Это было моим новым невольным путешествием.

Здесь, на палубе этой баржи, занятой зверинцем для переезда в другой город, — я услышала об этом уже в дороге, — я порешила в будущем пользоваться всяким удобным случаем посетить новые страны.

Кто знает, — может быть, таким образом я увижу все области, куда пробрались еще до меня другие пасюки, а, может быть, проберусь и туда, куда еще не попадала ни одна крыса.

Вперед, Хруп, вперед! Покоряйся настоящему и надейся на лучшее будущее!

XIX

Что сказать мне про эту дорогу по длинной реке? — Я думала, у нее и конца не будет.

Открывавшиеся передо мной по обеим сторонам баржи виды были для меня очень новы. Это были или красивые луговые или высокие обрывистые берега с красивыми рощами. Наша баржа проезжала мимо различных людских поселений, напоминавших то покинутый мною город, то нечто, вроде огромной усадьбы моего хозяина; то в прибрежных кустах или рощах мелькало что-то, похожее на избушку моего старика. По самой реке плыли такие же, как наша, баржи, такие же пароходы и даже еще крупнее, много других плавучих строений, высоких, с избушками на палубах, плывших, словно нехотя, и низких, плоских, почти не высовывавшихся из воды, неуклюжих, несомых, по-видимому, одним только течением.

Наша баржа не раз останавливалась, и я имела случай бежать, хотя бы вплавь, но остановки приходились у людских селений, которые были похожи на уже посещенные мной и мало интересовали меня.

Так мы проехали много городов и других поселков, проехали мимо высоких, закутанных в леса гор, куда я очень бы хотела пробраться, но, как на зло, нигде возле этих гор баржа не останавливалась. Пуститься же вплавь — я не решалась. За этими лесистыми горами пошли горы пониже и менее обросшие. Далее пошли какие-то сероватые, почти совсем оголенные скалы, от которых веяло безжизненностью и жаром. Наконец, наш путь пошел мимо широкого водного пространства, разбивавшегося на массу мелких рукавов и покрытого лесистыми низкими островами, чащей камыша и осоки у берегов.

Из слов людей я узнала, что мы едем в город Астрахань, где река кончается и начинается какое-то огромное водное пространство, называемое Каспийским морем. Разумеется, я решила в самый город не забираться, а направить свой путь по берегу этого ожидаемого моря. Увидим — так ли все произошло, как я хотела?

Несмотря на то, что новые знакомые мне звери чуждых стран были взаперти, я нашла возможным продолжать свои наблюдения и изучения, иначе я сбежала бы на любой остановке просто от скуки.

На животных было положительно жалко смотреть. Слон, стоя в своем полутемном помещении, уныло трубил, покачивая своим огромным телом:

— Неужели это называется жизнью? Неужели эта полутьма не рассеется и никогда не наступит свет?

Куда делась его когда-то добродушная веселость!

Носорог все время спал или слезливо смотрел в одну точку, пожевывая свою пищу. Бегемот был настоящим страдальцем. В его глазах я всегда читала только один вопрос:

— Когда же смерть?

Но в других клетках происходило совершенно иное. Помещение с разного рода собачьими зверями оглашалось неистовым лаем, воем и хохотом.

Гиена гневно и насмешливо хохотала:

— Ха-ха-ха! Это называется жизнь! Лукавая тварь, человек, запер нас в какие-то ящики, а другие такие же лицемеры ходят смотреть и дразнить нас. Ух, как бы я вас всех перекусала!

Волки, лесной и степной, каждый на свой лад завывали:

— Ле-е-с!

— Ст-е-е-пь!

Лиса, как-то хихикая, тявкала:

— Все это вздор, простая ловушка. Выберемся, выберемся. Не из таких обстоятельств умели выбираться. Подождем — увидим.

Невысокая коровка с горбом на спине, зебу, мычала, обращаясь к стойлу с мериносами:

— Как себя чувствуете, приятели?

Мериносы же, глупо на нее поглядывая, обращались к ней тоже с вопросом:

— А нет ли у вас, невзначай, чего-либо… того… поесть?

Пума, довольно живая прежде, теперь подолгу просиживала на одном месте в каком-то раздумье, чуть шевеля кончиком своего подвижного хвоста.

Какаду, ара и другие попугаи, попавшие случайно рядом с обезьянами, всю дорогу дразнили друг друга.

— Я Ара, — кричал желто-зеленый ара.

— Дурак! — отвечал какой-то ученый попугай.

— Ара, Ара, Ара! — кричали тогда все ара хором.

— Не стоит разговаривать, — говорил попугай на своем родном языке и начинал усердно чистить свой клюв.

Какаду сидели парочками, нежно перешептывались или принимались с каким-то усердием лазить по клетке, повисая на своих клювах.

У обезьян было то же самое.

— Кто хочет подраться? — кричала одна из мартышек.

— Цыц, — слышалось из другой клетки, где сидел павиан.

— Хочешь подраться? — обращалась мартышка через стену к павиану.

Последний сердился, стучал в стену кулаком, а иногда и тряс свою клетку, вцепившись в нее всеми своими ногами.

Одна из мартышек ловко подхватывала другую за хвост и, гримасничая, тащила на верх клетки. Последняя визжала и отбивалась.

Это была та самая, которая предлагала подраться.

Некоторый мир и спокойствие восстанавливались, когда наступали часы кормления. Тогда по всей барже рев и рыканье становились как-то благодушнее и всюду раздавались мурлыканье. чавканье, щелканье зубами и хруст дробимой и разгрызаемой пищи. Однако и этих однообразных сцен, наблюдаемых мной в щели щитов, а иногда прямо в раскрытые клетки, было по-прежнему достаточно, чтобы мои знания языка движений и звуков быстро пополнялись. Покидая вскоре зверинец, я была уверена, что постигла все языки мира, но моему тщеславию был дан справедливый урок в очень непродолжительном времени. Однако расскажу теперь, как я покинула свой зверинец или, вернее, баржу, на которой мы ехали в новый город.