Филе из палтуса (с иллюстрациями) - Даррелл Джеральд (книги бесплатно полные версии txt) 📗
— Постой, — перебил я ее. — По-твоему, это самый удачный подарок хрупкой старушке, которая только что потеряла своего любимого Бов-вов?
— Но дорогой, это самый подходящий подарок! — Урсула остановилась подле уличного фонаря и уставилась на меня. — Бов-вов вел себя точно так же. Кругом валялись его волосы, и когда она забывала вывести его вовремя, он гадил в передней, и она целыми днями жаловалась на его дурное поведение… Теперь ей будет чем заняться. Понимаешь, после смерти мужа, а потом и Бов-вов, ей совсем нечем было себя занять, и она, так сказать, на глазах увядала. А этот новый щенок станет кусать ее и вообще всех подряд, и пострадавшие будут обращаться в суд. И он будет рассыпать кругом свою шерсть и гадить на ковер, и она будет просто счастлива.
Я посмотрел на Урсулу и впервые по-настоящему оценил ее.
— Знаешь, — сказал я, обнимая и целуя ее, — по-моему, ты настоящая прелесть.
— При чем тут прелесть, — возразила Урсула, прильнув ко мне, — прелесть тут ни при чем. Просто она очень славная старушка, и мне хочется, чтобы ей жилось веселей оставшиеся годы. Этот щенок не даст ей соскучиться.
— А вот мне такое ни за что не пришло бы в голову, — признался я.
— Разумеется пришло бы, дорогой! — Она наградила меня ослепительной улыбкой. — Ты такой умный.
— Иногда, — сказал я, беря ее под руку и ведя дальше к станции, — иногда я начинаю в этом сомневаться.
Последующие несколько месяцев даровали мне много блаженных дней. Урсула была ясная голубиная душа, заслуживающая всяческого уважения. Очень скоро я обнаружил, что во избежание затруднительных положений лучше вывозить ее за город, чем замыкать в стенах театров или ресторанов. За городом кукушки, жаворонки и ежи воспринимали ее как очень естественного и славного человека. А в светском обществе в Борнмуте она постоянно, как говорится, роняла кирпичи, словно новичок на стройплощадке.
Впрочем, вылазки с Урсулой на лоно природы тоже были чреваты некоторым риском. Я показал ей перелесок, где, как мне довелось убедиться, в то время на квадратный дециметр приходилось больше птичьих гнезд, чем где-либо еще. Охваченная горячим волнением, она заглядывала в гнездышки, заполненные до краев пухлыми горластыми птенцами или яйцами разных цветов, и восторженно ахала. Пришлось мне потом каждый день навещать этот перелесок и докладывать ей по телефону о том, что происходит в мире птиц. Две-три недели спустя я снова привел ее туда, и мы с ужасом обнаружили, что кто-то — скорее всего группа подростков — кроме нас побывал в перелеске и систематически разорил все гнезда. На траве лежали мертвые птенцы, яйца исчезли. Страданиям Урсулы не было предела. Горе и ярость ее вылились в безудержном рыдании, и я не скоро смог успокоить ее.
Она все еще изредка всхлипывала, когда я привел ее в чистенький бар «Квадрант и Компас» — одну из моих любимых пивнушек в этом районе. В этом крохотном заведении собирались по вечерам все местные старики, этакие смуглые битюги, с похожими на грецкий орех морщинистыми лицами, с висячими усами, белыми и жесткими, как покрытая инеем трава. Одним словом, чудесные старики, и я надеялся, что знакомство с ними отвлечет Урсулу от мыслей о разоренных гнездах. А еще мне было интересно посмотреть, как завсегдатаи воспримут ее появление.
Первые несколько минут они сидели молча и неподвижно, крепко сжимая руками свои кружки и подозрительно поглядывая на нас. Меня они знали, но со мной в их маленьком дымном баре появилось чужеродное создание, притом весьма привлекательное и женственное. Это было святотатством. Неписаный закон запрещал женщинам вход в «Квадрант и Компас». Однако Урсула об этом не подозревала, а если и подозревала, то ее это нисколько не страшило. Она напудрила нос, в рекордно короткое время опрокинула добрую стопку джина и обратила на стариков ослепительный взгляд своих нежных синих очей. И вот уже они оттаяли, даже как-то виновато посмеиваются ее репликам. Внезапно глаза ее остановились на черном столике в углу.
— О-о-о! — восторженно пропищала она. — Игра в блошки!
Старики с ужасом поглядели друг на друга. Потом все взгляды обратились на самого старого, восьмидесятичетырехлетнего патриарха, который, как мне было известно, слыл здесь чемпионом популярнейшей игры.
— Нет, мисс, — твердо произнес он. — Это шаффлборд, игра в монетки.
— О, научите меня играть, — попросила Урсула, глядя на патриарха с таким, обожанием, что смуглое лицо его приобрело цвет перезрелого помидора.
— Да-да, Джордж, давай научи мисс, — хором подхватили остальные, наслаждаясь смущенным видом своего товарища, который уподобился стушевавшемуся школьнику.
Он тяжело поднялся на ноги и подошел вместе с Урсулой к столу для игры в монетки.
Глядя, как он учит ее, я — не в первый раз — размышлял о коварстве женщин вообще и Урсулы в частности. Было совершенно очевидно, что она не только умеет играть в шаффлборд, но скорее всего могла бы победить Джорджа. Но смотреть, как она изображает неловкого новичка и как он гладит ее по плечу могучей заскорузлой пятерней, словно маленького щеночка, было сплошным удовольствием. Урсула ухитрилась изящно проиграть, после чего заказала всем по кружке пива — за мой счет, разумеется, поскольку у нее не было денег.
А раскрасневшиеся старики уже чуть ли не дрались из-за того, кому следующим играть с Урсулой в монетки. Вооружившись вечерней газетой, она на несколько минут исчезла в уборной, после чего вернулась принимать вызовы соперников.
Джордж, вытирая покрытые пеной пышные усы, опустился на дубовую скамейку рядом со мной и закурил предложенную ему сигарету.
— Прекрасная молодая женщина, — произнес он, — превосходная молодая женщина, хотя и приезжая.
Интересно, что слово «приезжая» он употребил не в том смысле, в каком его употребляют большинство деревенских жителей Англии, когда говорят об уроженцах других областей. Слушая своеобразную речь Урсулы, он заключил, что она приехала из материковой Европы или какой-то еще варварской страны. Я не стал его разочаровывать.
Нашему знакомству с Урсулой исполнился почти год, когда однажды она позвонила мне, чтобы сообщить сногсшибательную новость.
— Джерри! — Голос, который мог принадлежать только Урсуле, звучал так пронзительно, что пришлось отодвинуть трубку от уха.
— Да, — кротко отозвался я.
— Милый, это я, Урсула.
— Не может быть, — ответил я. — Ты всегда такая выдержанная, голос такой сладкозвучный, нежный, словно воркование горлицы…
— Не дури, милый. Я звоню, чтобы сообщить тебе чудесную новость, и мне хотелось, чтобы ты первым ее услышал, — выпалила она.
«Что там еще произошло, — спросил я себя. — Кто из многочисленных друзей Урсулы добился потрясающего успеха благодаря ее макиавеллевским интригам?»
— Выкладывай, — сказал я, набираясь сил для, по меньшей мере, получасового телефонного разговора.
— Дорогой, я обручилась! — сообщила Урсула.
Должен признаться, что у меня екнуло сердце и я вдруг ощутил себя страшно одиноким. Не то чтобы я был влюблен в Урсулу, не то чтобы я хотел жениться на ней — не дай Бог! — не я вдруг осознал, что теряю очаровательного друга. Человека, который умел разогнать мою хандру, с которым было проведено столько приятных часов. И вот теперь она невеста, несомненно, какого-нибудь неотесанного болвана, и нашей сердечной дружбе придет конец.
— Милый? — воззвала Урсула. — Дорогой? Ты там еще?
— Да, — ответил я. — Я здесь.
— Но, милый, у тебя такой мрачный голос. В чем дело? Я думала, ты обрадуешься! — жалобно протянула она.
— Я рад, — ответил я, стараясь подавить эгоистическое чувство, стараясь стереть из памяти рассказ Урсулы о каком-то ее приятеле, который уехал в Венецию и по вечерам якшался с гондольерами. — Честное слово, любимая, я рад-радешенек. Кто этот несчастный?
— Это Тоби. Ты ведь знаешь Тоби.
— Но я думал, что он косноязычный.
— Да нет же, дурачок, не тот Тоби, а совсем другой.
