Приезжайте к нам на Колыму! Записки бродячего повара: Книга первая - Вишневский Евгений Венедиктович
Обратной дорогой Бася поймала за хвост куличка и так удивилась своей охотничьей удаче, что раскрыла пасть. Куличок-то и улетел.
8 июля
С утра ветер принес низкие мокрые тучки, из которых сразу же брызнул мелкий противный дождик. Выход на обнажение, естественно, отменяется, и Саня объявил выходной. Сидим в складской палатке, которая по совместительству является нашей кают-компанией: соль, мука и вата, хранящиеся в мешках, конденсируют влагу, и здесь относительно сухо и светло.
После обеда, сразу же как только кончился дождь, на той стороне Иныньи возникла фигура Евсеича в болотных сапогах.
— Здорово, войско польское! — заорал он нам. — Слыхали новость: «Спартак» у «Кайрата» 2:0 выиграл!
Мы вылезли из палатки.
— Слыхали, конечно,— спокойно сказал Саня, — мы каждый день «Последние известия» слушаем.
Евсеич потоптался на том берегу, не зная, как продолжить разговор, и, поскольку приглашения на чарку не последовало, убрался восвояси.
—У-у, Бандера! — с ненавистью ворчит Юра. — Опять спирт или патроны клянчить приходил. Ты, Саня, как он патроны спрашивать будет, ко мне его посылай. Дескать, патронами у нас Юрка распоряжается. А уж я с ним поговорю.
— Пять-то патронов отдать ему придется, — говорит Саня.
— Ну, пять-то, ладно, — вздыхает Юра, — но больше — шиш!
9 июля
С утра сияет солнце и дует холодный, свирепый ветер. Мы радуемся, что нет комаров, а Саня хмурится:
— Как бы нам этот ветер снегу не принес. Тут это вещь вполне возможная.
Саня, Юра и Колька ушли в маршрут, а мы с Геной остались в лагере. У нас ответственное задание: нарубить и перевезти в лодке на нашу сторону побольше веток ольхи, тальника и осины. Словом, всякого лиственного дерева для коптильни (кроме, правда, березы). На нашей стороне растет только хвойный лес, а мясо и рыба, копченные хвойными дровами, имеют пренеприятный горький привкус смолы, береза же дает не менее противный привкус дегтя.
Рубим кусты в два топора и вдруг сперва слышим, а потом и видим — вертолет. Разворачивается и идет на посадку прямо к нам, в Инынью.
— Не дай бог, сядет на наш берег речки, — причитаю я, — а не к соседям. Он же не только расшвыряет все эти ветки по долине, но еще и палатки нам сорвет!
На счастье, вертолет сел у соседей. Идет он, как выяснилось тут же, на речку Рассоху, в устье Иныньи (там работает еще одна съемочная партия) и везет туда большое начальство — самого начальника экспедиции, а к нам он присел, чтобы передать почту для геологов.
Начальник экспедиции вылез из машины, поднялся по косогору в лагерь Евсеича, заглянул в пару палаток, постучал зачем-то сапогом в железную бочку, где мы грели воду для бани, потом строго нахмурился и спросил у завхоза:
— Как обстановка в отряде? Жалобы, проблемы, нехватка в чем-нибудь есть?
— Никак нет! — по-военному отрапортовал нерастерявшийся дед, — ни жалоб, ни претензий! А обстановка нормальная, деловая обстановка.
— Это хорошо, — похвалил Евсеича начальник, — деловая обстановка — это прежде всего... А как план? Как производственные показатели?
— Все путем, — продолжал рапортовать лихой завхоз, — все по плану!
— А где же у вас геологи-то? — успокоился начальник. — Тут, я вижу, одни рабочие.
— Так все же в маршруте, — развел руками дед. — Где же им еще быть, геологам? На Лесной, это речка такая... Я вот один в лагере... Завхоз я, а вот... — кивнул он на нас с Геной (к этому времени мы уже были у вертолета), — соседи наши, научные работники из Новосибирска. У них лагерь рядом, за мыском...
— Ну как же, помню, помню, — сказал начальник и пожал нам с Геной руки. — Научные работники рядом — это хорошо, — добавил он веско. — Я вам числа двадцатого — двадцать пятого еще одного научного работника пришлю, Геологическую Даму. Вы, пожалуйста, передайте это геологам, — обратился он к Евсеичу, — и скажите, чтобы приняли ее как следует. — Затем он еще раз пожал всем руки (видимо, это уже был акт прощания), сел в вертолет и улетел.
Евсеич самодовольно пригладил седой ежик и зачем-то похлопал себя по животу.
— Ага, прилетит к нам, значит, баба. А их на базе никого, вот я ею и займусь вплотную. Старый конь борозды не испортит!
— Может, и не испортит, — усмехнулся Гена, — да мелко вспашет. Уж молчал бы ты, Евсеич, тоже мне конь нашелся!
Вечером к нам в лагерь вернулся Колька. Завтра вместо него к Сане на выселки уйдет Гена.
Поздно вечером, когда мы с Геной в кают-компании играли в шахматы, к нам ворвался Колька и закричал свистящим шепотом, словно боялся спугнуть дичь:
— Там ленки!
И действительно, в узкой протоке возле наших палаток ходят два здоровенных ленка. Колька схватил спиннинг и стал бросать его в воду, зацепляя по дороге кусты и деревья. Ничего конечно же не поймал, а только спугнул замечательных рыб.
10 июля
С утра Гена ушел на выселки, а мы с Колькой стали хозяйничать. Дует такой свирепый холодный ветер, что наши палатки прямо-таки трещат — как бы их не сорвало. О комарах, конечно, не может быть и речи.
На той стороне реки появился Евсеич с карабином за плечами и в коротких сапогах (значит, переправляться к нам не собирается).
— Эй, тезка, здорово! — кричит он мне (Евсеич называет меня тезкой потому, что мы с ним занимаем в наших отрядах одинаковые должности — завхозов, — а никакого объединяющего слова, кроме вот этого — «тезка», — он придумать не может), — нет ли у вас порошка какого-нибудь от головы. Я, черт его душу, прошлую-то ночь не спал — три выпечки делал. Нынче ночью уснул, слышу: Сильва лает. Сроду она не лаяла, я и голоса-то у нее не знал, сперва подумал даже, что это ваша Баська брешет, в одних трусах вышел, гляжу: медведь. Метрах в двадцати стоит и озирается. А темно, даже и мушки не видать... Я карабин из палатки высунул, так, наобум, просто вдоль ствола, вдарил, гляжу: не видать никакого движения... Неужели, думаю, первым выстрелом наповал уложил, вот это, думаю, удача!.. Нож взял, карабин на всякий случай... Подхожу с опаской, конечно, гляжу: а там ложбинка маленькая, в сторону тайги... Он по ней, видать, и врезал. И, что обидно, ни крови, ни шерсти не видно. Все, думаю, теперь-то уж его, медведя, сюда и калачом не заманишь!.. Каюра Витьку бужу — ему ночью с лошадьми выходить надо, чтобы в лагерь на Лесную засветло добраться, — лошадей вьючить стали, волнуются лошади, храпят. Что за черт, думаем, а он, оказывается, опять тут! Ну, мы с Витькой и залегли (у него тоже с собой карабин), я — у печки, а Витька — за поленницей. Я и говорю Витьке-то: «Ты его ближе подпускай, ближе, чтобы уже вдарить наверняка. Нас ведь двое, не так боязно подпускать его, в случае чего, один другого подстрахует. Пусть он на открытое место выйдет, чтобы мушку было видно как следует». А медведь здоровенный, на ногах высоких, матерый, идет вразвалочку, что твой гусар! У нас ведь на косе напротив лагеря пол-оленя брошено. Мясо на жаре протухло, вот запах по долине и несет. А миша на тухлятинку-то, известно, падок... Так красиво шел. Витька не удержался да как вдарит раньше времени, тоже, считай, наугад. Медведь завертелся на месте волчком. Витька вскочил из-за поленницы: «Ура!» А кого там «ура»... Медведь вдруг вертеться кончил да как припустит в гору! Мы потом посмотрели: ни крови, ни шерсти — один понос (слыхал про «медвежью болезнь»?)... Ах ты, растуды твою не так! Ведь сам приходил, сам! И желчь принес, и сало!.. А потом какой уж там сон... Вот и не могу нынче — голова раскалывается, и все тут...
Этот монолог, полный страсти, Евсеич произнес с другого берега реки, я же выслушал его из нашего лагеря (дед легко перекрывал своим басом шум горной реки Иныньи и расстояние метров тридцать).
— Ладно, Евсеич, — крикнул я, — погоди там, чего-нибудь поищу тебе от головы! — И я отправился копаться в наших медикаментах, а дед уселся на камень и стал терпеливо ждать. (Может, это было и неучтиво с моей стороны — оставить его, больного, на том берегу, но возиться с резиновой лодкой или тем паче переносить деда на спине — а это центнер с гаком — мне страсть как не хотелось.)
