Нежнорогий возвращается в лес - Будрис Римантас (книги онлайн без регистрации .txt) 📗
День теплый. Почки наливаются на глазах.
С самого раннего утра дятел барабанит по сосновому суку. Звонко «пинькают», «цилькают» синичьи бубенцы. Нежно насвистывают поползни. Рассыпаются хохотом зяблики.
Пеночка-теньковка распевает на вершине березы. И она уже объявилась. Скачет по тонким веткам, щебечет. Схватит жука, из ранних, и довольна. Не слишком щедра весна, да зато весела. Как-нибудь перебьемся, главное, прибыли домой в назначенный час.
Мухоловка-пеструшка выводит свои переливы, а сама резво порхает с дерева на дерево, ищет дупло. Не найдет, может поселиться в дуплянке, в скворечнике — их еще с осени понавезли в лес люди. Некоторые дуплянки заняты поползнями и синицами, но и на долю мухоловок что-нибудь останется там, где побольше лиственных деревьев.
Серые славки — самые никудышные певцы в семействе славковых — ищут себе жилье в густых лесках молоденьких сосен на холмах, а найдут — от радости распоются во все горло, как получается, так и ладно! Зато черноголовая славка, красивого оливкового цвета, с нарядной черной шапочкой, запрячется в густой кустарник и там наигрывает свою затейливую мелодию, едва ли не самую красивую у славок.
По ту сторону залива, в прибрежном кустарнике, в лозняке на островках, близ болотистых ложков, уже гремят соловьи. Каждую весну они прилетают сюда во множестве. И я каждый год провожу там хотя бы одну ночь, хотя бы один вечер. В начале мая соловьи без устали поют от заката до зари — всю ночь напролет…
Уже почти все птицы на месте. Одни только мелькнули на птичьем пути, другие прибыли и осели, обжили луга и рощи, озера и речные берега… Нет покамест самых поздних…
Уже вернулись деревенские ласточки с длинными, глубоко вырезанными хвостиками. Шустро мелькают в воздухе, а опустятся на колодезный журавль или на конек крыши — двигают алым зобиком и повторяют, без конца твердят свою немудрящую, но такую милую песенку, от которой веет домашним уютом. Но еще нет городских ласточек, тоже любящих общество человека. У них хвостик не так глубоко вырезан, как вильчатый хвост деревенских, а брюшко и грудка совсем белые. Эти ласточки прибудут в первые дни мая и сразу примутся лепить глиняные квартирки под карнизами домов.
Нет и стрижей. Неугомонных летунов, которые станут целыми днями без устали носиться в воздухе, трепетать крылышками и пронзительно верещать. Стрижи явятся, когда совсем потеплеет, к середине мая.
Нет и сорокопутов — ни серого, ни чернолобого. Они тоже пожалуют к середине мая, когда житье будет совсем летнее. Не оттого так поздно прилетают к нам сорокопуты, что зимуют далеко, просто такая у них привычка. Возможно, ждут, когда на полях станет больше крупных жуков, ос и другой съедобной живности, которую можно ловить, накалывать на сосновые иглы и запасать впрок. Гораздо дальше сорокопутов улетают на зимовье белые аисты — в Южную Африку. А в начале апреля смотришь — они уже тут, эти желанные наши птицы.
Аисты уже подштопали растрепанные зимней непогодой гнезда и блаженно трещат в своих жилищах.
На отмелях залива будто кольев понатыкано — это недвижно стоят серые цапли. На редкость терпеливо выжидают рыбу. И всегда добудут столько, сколько им хочется. Недаром говорят, что цаплины ноги притягивают рыбу.
В колонии цапель уже шумно. И нынче, как в прошлом году, как много лет назад, они станут сооружать гнезда на тех же высоких соснах, гнездо за гнездом. Никто не помнит, когда поселились тут первые цапли. В незапамятные времена это произошло, и серые цапли тут давние, полновластные хозяева. Они летят, изогнув крюками длинные шеи, кидаются то к воде, то от воды, скрипуче-резко покрикивают, приводят в порядок гнезда, некоторые уже откладывают яйца.
У всех пернатых свои заботы, каждый сообразно своему нраву радуется наступлению лета. Затихает птичий путь. Но сразу после жатвы, а то и раньше, первые странники двинутся по нему на юг. И снова хлынет живая лавина по извечной дороге птиц…
Что за чудесный сегодня день! Березки с каждым мигом все ярче…
Его крылья еще хранят запах ветра дальних стран, ласку жаркого луча, соль морских брызг от волн, над которыми он летел. Устроился на краю гнезда, то и дело взмахивает крыльями, будто спешит отряхнуть запахи чужих краев: пусть поскорей пропитаются животворным воздухом родины его перья, ослепительно белые и блестящие, черные.
А ветер не унимается, гонит по небу нарядные, пышные облака. Добрый, добрый ветер!
Талый снег обратился в воду и растекается по луговым низинам. Милые, милые луга!
Черный скворец сидит на кончике трубы и поет, жмурясь от солнца. Чудесная, роскошная труба! И скворец — ведь это давний знакомец!
Вей, добрый, влажный ветер родного края! Вей, забирайся под перья, до самого сердца напитай близостью родины.
Кто выразит радость птицы, когда она упруго тронет ногами гнездо и ощутит прутья старого жилища! Птица планирует, крылья еще в воздухе, а ноги, длинные ноги уже… чуют, касаются бесконечно родных прутиков. Крылья сложены, птица запрокидывает голову, смотрит на солнце и — красным клювом кляцает так радостно, что ни сказать, ни описать невозможно.
— Вер-р-р-р-нулся! — трещит скворец.
Он первым завидел хозяина гнезда и давай распевать еще веселей, даже крыльями себе помогает, подрагивают их концы — похоже на черный фрак с фалдами, развевающимися от ветра, того самого ветра, которым никак не надышится всласть аист.
Белая трясогузка, которую аист принес из южных стран под крылом, меленько семенит по двору, вспархивает на поленницу, беспрестанно качает длинным задорным хвостиком, красуется своей нарядной серенькой с черной прошивкой шапочкой, черной манишкой. Путешествие ее ничуть не утомило: сжалась в комочек под сильным аистиным крылом и странствовала так. У них такая дружба: аист по дороге на родину принимает под крыло трясогузку и несет домой. А дома малая пичуга, пока аист щелкает клювом и любуется своим старым гнездом, спешит раскрошить последние льдинки, чтобы аисту удобнее было вышагивать по вешним водам. Оттого называют в иных краях трясогузку ледоломкой.
Трясогузка взлетела на кучу дров и забегала по бревну. Шаг у нее такой мелкий, быстрый, что не замечаешь, как переступают лапки. Побегала по дровам и улетела на луга доламывать льдинки.
Воробьи всю зиму ютились близ человечьего жилья и сейчас звонко расчирикались при виде аиста. Им еще веселей, чем скворцу. Еще бы — хозяин дома вернулся! Ведь воробьи при аистах на правах квартирантов — селятся на нижних этажах громоздкого аистиного жилища, по углам, закоулкам, меж толстых прутьев. Уютно и надежно: ни один хищник не сунется к аистиному гнезду.
Вернулся аист — радостно всполошились все птицы. Даже жаворонок, полевая птаха, и тот щебечет веселей, когда видит с бездонной выси домовитого аиста за починкой родного гнезда.
А в доме, за стеклянными окнами, в это время было не до веселья. Там распекали детишек. И мама, и отец. Ох уж эта мне весна! Эти промоченные, раскисшие ботинки, перепачканные, изодранные рукавички — конечно, не разложили с вечера просушить, а курточка, из которой выдран клок — незачем было лазить на вербу за пушистыми «котятками»… И был вынесен грозный приговор: неделю сидеть дома, никуда ни шагу. Чтобы ни в лес, ни в поле, в общем, никуда — значит, никуда.
Отец нахмурился и посмотрел в окно. Высоко вскинул брови, будто увидел что-то небывалое, сощурился, хоть и не глядел против солнца. На лбу разгладились морщинки.
— Ребятки, аист! — воскликнул он.
Мигом забыты все детские проступки, даже нет, не забыты — прощены. Аист на доме! По случаю торжественного события наказание отменяется.
А птица, красноклювая, красноногая, со своего гнезда сразу увидела, что дети с осени сильно подросли. У птиц такая отменная память, что, перекрывая тысячи миль, они помнят любую горку, любую излучину речки, отдельно выступившее из леса дерево… Вот и не заблудиться им на дальнем птичьем пути. И разве не запомнится аисту, какого роста его малые приятели? Как не порадоваться тому, что они вытянулись за зиму!
