Лесная быль. Рассказы и повести - Радзиевская Софья Борисовна (читаем полную версию книг бесплатно txt) 📗

А в это время Гани, ловко прыгая по камням, быстро спускался с горы. Он торопился. Ибадат не простит ему того, что он сделал.

Родителей Гани не помнил. Отец его пас овец Рахим-бая [14] и умер, когда сынишка был совсем маленьким.

— Вырастет, батраком будет, хлеб отработает, — сказал Рахим-бай и оставил мальчика у себя.

— Пока вырастет, сколько хлеба сожрёт, — сердилась жена Рахим-бая, толстая Ибадат. И она старалась давать мальчику еды поменьше, а работы побольше. Десятилетний Гани давно уже работал за большого, хотя худенькое тело его ныло от усталости и частых колотушек: на хозяев было трудно угодить.

Но сейчас и усталости и горя как будто не бывало. Прыгая по камням, Гани готов был петь от радости! Ещё бы! У него ведь никогда не было друзей и некогда было их заводить. Ибадат не позволила бы тратить время на игру. А теперь там, в пещере, лежал его друг — больной волчонок. Он его вылечит, и потом, может быть, они вместе убегут куда-нибудь.

Но тут мальчик вздрогнул и остановился.

— Гани! Гани-и-и… шайтан! — визгливо кричала Ибадат, стоя возле юрты.

— Я здесь, — отозвался мальчик, подбегая к ней не слишком близко, чтобы можно было вовремя увернуться от тумака, каким обычно сопровождались все распоряжения злой женщины.

— Кто коз загонять будет? — набросилась она на него. — А воды кто принесёт? Я, что ли, за тебя работать буду, объедало, нищий, волчонок!

Гани схватил две большие пустые тыквы и, той же дорогой поднявшись к ключу, наполнил их чистой водой.

После этого он побрызгал водой и подмёл землю около юрты, перетащил мешки с зерном и сделал множество разных дел, прежде чем получил сухую лепёшку и две обглоданные кости.

— Шайтана-то своего куда дел? — спросила несколько умиротворённая его послушанием хозяйка.

— Убежал, — коротко ответил Гани и насторожился.

— Убежал! — взвизгнула Ибадат и запустила в него ещё не совсем обгрызенной костью.

Гани ловко подхватил её на лету и мгновенно скрылся. Сердце его ликовало: три кости, три кости, полные вкусного жирного мозга! Целый пир для волчонка!

И как это случилось, что именно сегодня Ибадат в непонятной рассеянности отдала ему кости с невынутым мозгом?

Бурре лежал, забившись в самый дальний угол пещеры. Лапка болела меньше, и хотя ступить на неё он ещё не мог, но с улучшением здоровья вернулась к нему прежняя дикость. Глаза его засверкали и шёрстка стала дыбом, когда камень у входа в пещеру с шумом отодвинулся. Мальчик разбил кости и сложил кусочки мозга на большой зелёный лист. Волчонок задрожал: он не ел почти сутки, и запах пищи бил ему в нос. Правда, мальчик сидел тут же, но голос его звучал ласково, не пугал, а успокаивал…

Продолжая говорить, Гани протянул руку с лепёшкой. Волчонок ощетинился и сделал попытку отвернуться. Рука приблизилась. Цапнуть её зубами? Но пища… запах. Может быть, откусить немножко, чуть-чуть?.. И Бурре едва не подавился, торопясь проглотить первый кусок. За ним последовал второй, третий. Волчонок уже не церемонился и вырывал из рук мальчика кусочки размоченной и намазанной мозгом лепёшки.

Себе Гани не оставил ничего, но он был счастлив. Сухие листья в пещерке были его привычной постелью, и через несколько минут волчонок крепко спал рядом с мальчиком. Он вздрагивал и прижимался к нему: во сне он видел тёплый пушистый бок матери и вкусных мышей-полёвок.

Лапка заживала медленнее, нежели рассчитывал маленький доктор. Наутро опухоль дошла до плеча, и волчонок не мог двинуться с места.

Искусный во всякой работе, Гани изготовил силки из конского волоса и наловил жирных мышей. Поймал и молодого суслика, но маленький Бурре стонал, разметавшись от жара, и только жадно лакал воду из глиняного черепка. Этой же водой Гани непрестанно смачивал ему голову и больную лапку.

Колотушки и брань хозяйки, возмущённой его частыми отлучками, он сносил покорно и продолжал уверять, что волчонок убежал, чтобы Садык с товарищами не убили его.

В гневе своём Ибадат уменьшила и без того скудную порцию огрызков, полагавшуюся «нищему», и мальчик, подстерегая мышей для волчонка, выкапывал съедобные корни для себя и ими питался.

Много дней пролежал в пещере больной волчонок. Образ матери за это время потускнел в его памяти. Теперь он часами, не сводя глаз со светлой щёлки около камня, закрывающего вход в пещеру, ждал тоненькую коричневую фигурку мальчика в рваных штанишках и с тихим визгом пытался подползти к его ногам, когда камень отваливался.

— Подожди, подожди, — смеялся тот, развязывая мешочек, висевший на плече. — Есть хочешь? На, бери. Вот мышка, а вот суслик. Да не хватай за руки, палец откусишь!

Волчонок глотал, почти не разжёвывая, и мышь, и суслика. Потом Гани выносил его на руках из пещеры и укладывал поудобнее на солнышке, а сам плёл новые силки или расставлял их неподалёку. Волчонок лежал не сводя с него глаз, и радостно опрокидывался на спинку, когда Гани щекотал его мягкое брюшко.

Однажды Гани застал в ауле большое смятение.

— Бороды нет, усов нет, а голова вся седая, — возбуждённо рассказывал Садык. — И говорит, руку колоть будет всем и лекарство пускать, чтобы не было чёрной болезни. А старики говорят, от лекарств и будет чёрная болезнь. Аллах не велел пускать лекарство. Мулла сказал, что это дурные люди и они хотят нам зла.

— А если не давать руку колоть? — спросил Хашим.

— Тогда красные солдаты придут и с собой уведут. А мулла Ибрагим-бек говорит, если будем слушать коммунистов, аллах рассердится на нас!

У соседней юрты стояли две верховые лошади. Гани так и припал глазом к дырочке в кошме юрты. На ковре, облокотясь на ватные подушки, сидели старики и двое приезжих: русский и киргиз.

Перед ними было большое блюдо дымящегося плова, лепёшки, наломанные кусками, и высокий медный чайник. Голодные глаза мальчика прежде всего задержались на этих вкусных вещах, но скоро странный вид приезжих заставил его забыть о еде.

Сначала его поразила русская одежда. Киргиз-проводник был одет, как и доктор, в защитного цвета френч и брюки.

«Чего это они наложили в карманы, что так торчат? — мелькнуло в голове мальчика. — Не лепёшек ли про запас?»

Потом внимание мальчика привлёк сам доктор.

Его гладко выбритое белое лицо резко выделялось среди бронзовых лиц киргизов. Особенно удивили мальчика глаза: голубые-голубые.

«Вот они какие, русские! — подумал Гани. — А кто такие коммунисты?»

В эту минуту русский заговорил. Он говорил по-киргизски, но как-то непривычно, так, что Гани сначала даже с трудом понимал его.

— В большом городе, — говорил доктор, — все люди, русские и киргизы, колют руку вот таким ножичком и мажут лекарством, и от этого у них не бывает чёрной болезни. Завтра соберите весь народ сюда, и я всем уколю руки и помажу лекарством. И тогда ни у кого не будет рябого лица, никто не ослепнет от чёрной болезни, и дети не будут умирать.

Старики качали головами и переглядывались. Они запускали руки в блюдо дымящегося жирного плова и медлили с ответом. Ой, какой плов! Гани никогда такого не пробовал.

Наконец русский встал.

— Завтра соберите народ, я со всеми сам поговорю, — сказал он.

Гани, прислонившись к стенке, весь дрожал от возбуждения. «Так вот какой русский доктор!»

Вдруг чья-то рука коснулась его плеча. Он отскочил как ужаленный. «Наверно, Ибадат! Тогда мне здорово попадёт за подсматривание». Но это был сам доктор. От неожиданности у Гани даже ноги подогнулись. Доктор дружески улыбнулся и поманил мальчика рукой. Гани, перепуганный, опустил голову, но подошёл. Доктор участливо осмотрел его худенькую, почти голую фигурку.

— Тебе разве не холодно? — спросил он. — Где твой халат?

Гани покачал головой.

— У меня нет халата. У меня есть только вот это. — И он показал на свои рваные штанишки.

Лицо доктора стало серьёзным.

— Кто твой отец? — спросил он.