Окно в природу - Песков Василий Михайлович (серии книг читать онлайн бесплатно полностью .txt) 📗
Трюфели не бывают червивыми. В холодной воде они могут храниться, не портясь, несколько дней. Если скупщик почему-то запаздывал, грибы ели сами или везли на рынок в Загорск. Здешние монахи и духовенство хорошо знали ценность деликатеса — «не скоромные» трюфели были изысканным блюдом на монастырских столах во время постов.
По рассказам Василия Николаевича, уверенно искать грибы можно только с собакой. «В деревнях под Загорском держали раньше две-три собаки, натасканные по грибам», — сегодня шли на охоту с одной, завтра — с другой».
В старых поваренных книгах существует много рецептов приготовления трюфелей. Читая эти рецепты, проникаешься уважением к грибу — везде он ценим как редкий деликатес.
Не берусь сказать, что еда была ошеломляюще вкусной. Я предпочел бы трюфелям жареные маслята. Но ведь немало любителей! В прошлом — монахи и посетители дорогих ресторанов. Не сбросим со счетов и обитателей леса — барсуков, кротов, лосей, кабанов. Подземный гриб для всех — желанное лакомство.
Городок на Дубне
Талдом… Согласитесь, есть в этом звучном названии городка притягательная таинственность.
Далеко ли он, Талдом? Два часа езды от Москвы, прямо на север, с самого тихого из вокзалов — Савеловского. Но Талдом — это не только маленький городок (что-то среднее между городом и селом), это и край, необычный для московской земли по природному своему облику и по хозяйству тоже…0
После пологих увалов Клинско-Дмитровской гряды земля становится вдруг равниной, горизонт отодвигается. Леса и лески по равнине. Малые рощицы и одиночно стоящие деревца, подрумяненные осенью.
Но это не южная лесостепь. Низменное место. Повсюду блестит вода. Болота, болотца, малые бочаги, лужи. При дождливой осени картофельные поля похожи на рисовые чеки — вода между грядок, а на самих грядках лоснятся спинки обнаженных дождями клубней.
Поля тут изрезаны канавами и каналами. По ним торопливо бежит торфяная коричневая, как чай, вода. От воды всеми силами избавляются. Все равно ее много. Чуть с дороги — хлюпает под сапогами.
В лес без сапог пойти тут нельзя — то и дело на пути таинственно-темные бочаги и трясины. Тут почти нет характерного для соседней «дмитровской Швейцарии» краснолесья.
Осинник, березняк, ельники, черный ольшаник. И всюду темные свечи рогоза — верный признак очередного болота.
Деревни на возвышениях, еле заметных для глаза. Названия их характерны: Квашонки, Мокряги, Остров…
И есть у этой близкой к Волге низменности своя низина — таинственная, непролазная, опасная для новичка, как амазонские джунгли. Глядишь с равнины — низина подернута синей дымкой, и дальний край ее в синеве исчезает. Это пойма главной здешней реки Дубны. Отважно тут ходят лишь лоси да кабаны. И прилетают с полей сюда на ночлег журавли.
Городок стоит посередине «мокрых земель». С одной стороны районным пограничьем служит ему Дубна, с другой — канал Москва — Волга. Кроме Талдома, есть в этом крае, названном Пришвиным «московским Полесьем», еще два города: Вербилки и Запрудня. В одном делают исстари знаменитый на всю Россию фарфор, в другом ранее делали аптечные пузырьки и ламповые стекла. На Талдом, административную столицу, эти два периферийных, но современных по облику города смотрят со снисходительностью: «Деревня…»
Когда городу стукнуло триста, большим миром событие это замечено не было. Но талдомчане дату достойно отметили. Районная газета пошевелила не только историю самого городка, но и окрестностей, с которыми Талдом был связан особым образом. Краеведы вспомнили родословную едва ли не каждой из деревенек, по расспросам и документам установили. Чем жили их предки: что брали с земли, чем промышляли, как одевались, что ели, как веселились, какими бывали в горе.
От здешних краеведов я узнал, что уголок этот до начала прошлого века не знал бань — «мылись в печке, хорошо ее накаляли, выгребали угли, стлали солому и лезли в печь с шайкой воды и березовым веником». Самовары тут появились впервые в 1875 году. Пользовались ими немногие.
Чаепитие из самовара, да еще и «китайского чая», считалось почти грехом. Самовар хранили в мешке и доставали его только по праздникам.
Тут дольше, чем где-либо еще, сохранилась языческая вера в бога Ярилу. Верили также в этом водяном краю в домовых, русалок, леших, кикимор. «От холеры деревни опахивали, запрягая в соху шесть голых девок». Снопы, не просыхавшие в поле, сушили в овинах, разводя небезопасный для соломы огонь. Из-за обилия вод талдовчане имели прозвище «лягушатники». Всякой дичи, грибов и ягод была тут прорва. Что касается земли пахотной, то она прокормить население не могла. Развивались тут разные промыслы.
В бумагах Талдом впервые упомянут в 1677 году: «деревня о семи дворах». Полтораста лет спустя — все та же деревня, лежавшая на пути с Волги в Москву. Через Талдом из Калязина, Кашина, Углича и обратно шли потоки товаров. К ним в Талдоме присоединяли свои изделия здешние древоделы, башмачники, вальщики, скорняки.
Отмена крепостного права и «мокрое безземелье» дали промыслам новый толчок, и под влиянием близко лежащих Кимр, где издревле промышляли шитьем сапог, талдомская округа взялась башмачничать. Да так споро, с такой энергией, что к концу XIX века, вздумай Талдом обзавестись гербом, на нем были бы башмак с шилом и с сапожным молотком.
Шили башмаки в деревнях. А в Талдом, раз в неделю на базар и раз в год на громадную ярмарку, пешком и на подводах доставляли товар — главным образом женские башмаки. В Талдом съезжались купцы со всей России, здешней обувкой снабжались Поволжье, Урал, Сибирь, Средняя Азия, Архангельск, Новгород, Вологда. Пик производства — 10 миллионов пар обуви. Цифра значительная. Если учесть: не фабрика, а кустари на дому шили обувку простую и прихотливо-изысканную. Женщины в доме кроили обувку, мужчины шили. Судьба тут рожденного человека определялась с детства — каждый становился башмачником. «Отделяя сына, отец ничего не давал ему, кроме сапожного инструмента. Будешь жить — будешь шить, что надо, и наживешь».
Талдом был нешуточной столицей башмачного края, селом, известным на многих торговых путях государства.
Местные купцы держали башмачника в кулаке, не давая ему разогнуться, передохнуть, сами же сказочно богатели. Были в этом селе торговые воротилы с миллионными прибылями. Их вкусом, а главным образом коммерческими потребностями определялась застройка села. Дома, возведенные в годы башмачного бума, не износились, служат Талдому и поныне. Сохранилась площадь, где бурлили всероссийские башмачные ярмарки, целы лабазы, амбары, склады. В музее можно увидеть обувку тех лет и конуру кустаря, где сидел он у керосиновой лампы, поглядывая на окно соседа: «У него еще свет, мне тоже ложиться рано». «Обувка больше любит прикосновение руки, чем машины», — сказал мне старый мастер и не удивился, когда я сказал, что у знаменитой фирмы «Адидас» 82 процента ручной работы — «качество того требует».
Часа два посидел я в тот приезд с сапожниками, наблюдал, как на колодках обретает форму совсем недурная обувка.
Постукивая молотками, словоохотливые мастера рассказали мне много всего любопытного о тайнах башмачного производства.
Угождая заказчику или по озорству шили обувку с оглушительным скрипом, скаредному или капризному клали под стельку щетину «для беспокойства ноги». В целом обувка считалась сносной, хотя шили ее, разумеется, с разным старанием. Были «лепилы» — «абы побольше, двадцать пар выгоняли в неделю». Были «художники» — мастера добросовестные.
С одним из них встретился я тогда, несколько десятков лет назад. Узнал в артели адрес старого мастера. Застал его за сапожным столом, хотя старику без трех девяносто.