Птицы, звери и родственники - Даррелл Джеральд (мир книг .txt) 📗
Но дальше случилось вот что. Наши друзья пригласили меня и маму провести выходные у них на южной оконечности острова, и я оказался в затруднительном положении. С одной стороны, я стремился туда, к песчаным южным берегам, где на мелководье можно славно поохотиться на сердцевидных морских ежей, которые выглядят, надо сказать, почти как новорожденные земные ежата. Они имеют форму сердца и покрыты мягкими колючками, формирующими с одного конца хвост с хохолком, а вдоль спины у них колючий узор, похожий на головной убор краснокожих индейцев. Я когда-то нашел одного, однако он был так покалечен прибоем, что с трудом можно было понять, что же это такое. Но я узнал от Теодора, что на юге острова их можно в изобилии отыскать на глубине двух-трех дюймов под слоем песка. Но на кого бросить моих питомцев? С собою я их забрать не мог, а мама тоже ехала со мной и, естественно, взять на себя заботы о них не могла. У меня не оставалось никого, кому бы я мог их доверить.
– Я позабочусь о них, – предложила Марго. – Они же такие миленькие!
Я заколебался. Понимает ли она все хитрости обхождения с ежатами? Ну, хотя бы то, что ватную подстилку в коробке нужно менять три раза в день. Или то, что переваривать они могут только коровье молоко. Что это самое молоко нужно нагревать только до температуры тела и не более. И, самое главное, дойдет ли до нее, что в каждое кормление им нужно давать только половину бутылочки? Потому что я убедился на собственном опыте, что если давать им молока вволю, то они будут напиваться до коматозного состояния, и в результате ватную подстилку придется менять в лучшем случае через каждые полчаса.
– Ну и глупый же ты, – сказала Марго. – Конечно же я пригляжу за ними. Я знаю толк в младенцах. Значит, так: напиши на листе бумаги, что я должна делать, и все будет в порядке!
Марго так разобиделась на меня за мое недоверие, что в конце концов я скрепя сердце уступил. Я попросил Лар-ри, пользуясь тем, что он в хорошем настроении, отпечатать на машинке подробнейшую инструкцию, что должны делать и чего не должны делать воспитатели ежей, и дал Марго практический курс подогрева молока и смены ватной подстилки.
– По-моему, они жутко голодные, – говорила она всякий раз, когда из коробки доносилось чье-нибудь хрюканье или фырканье, и тут же совала соску в ищущий, алчущий ротик.
– Они всегда такие. Не обращай внимания, они просто жадные.
– Бедняжки! – сказала Марго. Это было предупреждением. Мне бы внять! Отдых оказался восхитительным. Правда, загорел я плохо, потому что слабое весеннее солнце лишь вводит в заблуждение, зато, ликуя, привез восемь сердцевидных морских ежей, четыре редкостные раковины, каких не было у меня в коллекции, и одного птенца-воробышка, выпавшего из гнезда. Едва только я оказался у ворот виллы, как меня тут же приветствовали лаем собаки и принялись обнюхивать и лизать, как они, впрочем, поступали со всяким из домочадцев, кто отсутствовал более двух часов. Я тут же нетерпеливо задал вопрос Марго, как там ежата.
– Теперь-то нормально, – сказала она, – а то, по-моему, ты решил их уморить. Они так изголодались!
Слушая сестру с замиранием сердца, я чувствовал, что ноги у меня подкашиваются.
– Они с таким аппетитом едят, лапочки! Знаешь, они выпивают по две бутылочки за каждое кормление!
Я в ужасе бросился в спальню и вытащил из-под кровати коробку. Так и есть: в ней лежали четыре моих ежонка, объевшиеся без всякой меры. Желудки у них раздулись до того, что они могли едва-едва шевелить ножками, а уж о том, чтобы сделать хоть шажок, не могло быть и речи. Они превратились в розовые бурдючки с колючками, полные молока. Ночью все четверо поотдавали концы, и Марго долго и безутешно рыдала над взбухшими от молока безжизненными тельцами. Но скорбь сестрицы вовсе не доставляла мне радости: я горевал от мысли, что никогда не услышу, как мои питомцы послушно семенят за мною по оливковой роще. В назидание своей сестре, слишком потворствовавшей лакомкам, я выкопал в саду четыре могилки, водрузил над ними четыре крестика на вечную память и четыре дня не разговаривал с Марго.
Впрочем, мой траур по ежатам продолжался недолго: как раз тогда с триумфом вернулись на тридцатифутовой яхте Дональд и Макс, и Ларри ввел в наш круг капитана Крича.
Мы с мамой очаровательно провели день в оливковой роще – она собирала дикие цветы и травы, а я ловил только что вылупившихся бабочек. Усталые, но счастливые возвращались мы на виллу попить чаю. Но как только вилла оказалась в пределах нашей видимости, мама вдруг замерла на месте как вкопанная.
– Кто это сидит у нас на веранде? – спросила она. Я в это время занимался тем, что бросал палки собакам, так что до меня не сразу дошло, о чем она спрашивает. Присмотревшись, я увидел на веранде странную фигуру в мятых парусиновых штанах.
– Так кто бы это мог быть? Не видишь? – взволнованно продолжала мама.
В это время она жила в страхе, что управляющий банком, где были наши вклады, вот-вот нагрянет на самолете из Англии на Корфу из-за нашего превышения кредита. Вид незнакомой фигуры на веранде усугубил ее опасения.
Я тщательно рассмотрел чужака. Он был почтенного возраста, почти совершенно лысый, а те жалкие волосинки, что украшали заднюю часть его черепа, были длинными и тонкими, как пушок семян чертополоха на закате лета. У него были также одинаково неопрятные борода и усы. В общем, оценив его внешний вид, я заверил маму, что этот странный гость никак не может быть управляющим банка.
– Боже мой, – разволновалась мама, – у нас гость, а у меня абсолютно ничего нет к чаю. Но кто бы это мог быть?
Между тем гость, который сладко посапывал на веранде, вдруг проснулся, едва мы приблизились, и уставился на нас.
– А-а! – внезапно вскричал он, да так, что мама споткнулась и едва не упала. – А-а! Так вы, насколько я понимаю, мамаша Даррелл, а этот отрок, по всей видимости, ваш сын! Ларри мне все про вас рассказал! Ну что ж, добро пожаловать на борт!
– Боже мой, – прошептала мне мама, – это опять кто-то из Ларриной компании.
Когда мы подошли ближе, я смог разглядеть более чем экстравагантное лицо гостя. Оно было пунцовым и покрыто мясистыми наростами, отчего походило на грецкий орех. Что же касается его носа, то, по всей видимости, в какой-то момент жизни он получил столько могучих ударов, что теперь свесился, словно змея. Его челюсть, как видно, разделила ту же судьбу и была скошена набок, как если бы была привязана к мочке уха невидимой нитью.
– Рад видеть вас, – заявил гость таким тоном, будто это он был хозяином виллы. – Мать, да ты, оказывается, ничего деваха! И выглядишь лучше, чем рассказывал твой сын.
Мама остолбенела и выронила один анемон из букета, который держала в руках.
– Да, – молвила она с холодным достоинством, – я миссис Даррелл, а это мой сын Джеральд.
– Моя фамилия Крич, – сказал старик. – Капитан Патрик Крич. – Он сделал паузу и аккуратно и смачно сплюнул через перила веранды прямо на любимую мамину клумбу с цинниями. – Ну так что ж? Добро пожаловать на борт! – повторил он, излучая радушие. – Рад познакомиться!
Мама нервозно прокашлялась.
– Мой сын Лоренс здесь? – спросила она, принимая мелодичный, аристократический тон, которым пользовалась только в моменты крайних потрясений.
– Нет, нет, – отозвался капитан Крич, – я оставил его в городе. Он сказал, чтобы я пришел сюда на чай. Он сказал, что скоро сам прибудет на борт.
– Что ж, – изрекла мама, мужественно встречая невзгоды, – если вы подождете немного, я напеку ячменных лепешек.
– О, ячменные лепешки? – выдохнул капитан Крич, устремив на маму столь сластолюбивый взгляд, что она выронила еще два цветка из букета. – Обожаю ячменные лепешки! И женщин, столь умелых на камбузе.
– Джерри, – холодно произнесла мама, – займи капитана Крича, пока я приготовлю чай.
Я ожидал, что она удалится с достоинством, но она упорхнула, словно бы спасаясь бегством, и я остался один на один с капитаном Кричем. Тот снова развалился в кресле и уставился на меня своими водянистыми глазками из-под лохматых белесых бровей. Его взгляд был столь пристальным, что я слегка занервничал. Но, сознавая свой долг хозяина, предложил ему коробку с сигаретами. Он устремил в нее взор, словно в колодец, при этом челюсть его задвигалась туда-сюда, точно живот чревовещателя.
