Охотники за сказками - Симонов Иван Алексеевич (читать полностью книгу без регистрации .TXT) 📗
Это была долгая, неизмеримо долгая тишина.
— Неужели Пищулин с жуликами заодно действует? — произнес, наконец, дедушка в раздумье.
Мы молчали.
Дед Савел поднял голову и выпрямился.
— Ничего, Квам, ничего! — кивнул он, обратив внимание на мой удрученный вид. И уже совсем бодро добавил:
— Все перемелется — мука будет… Верно, Павел?
— А ты что же это, брат, про молоток-то забыл? — через меня дотянулся дед Савел до Зинцова и провел ему по волосам «встречь шерсти». -Не видал, может быть?
Но и за шутливым тоном лесника слышались нескрываемое волнение и тревога, причины которых мы не могли разгадать. С нетерпением, какого мы не замечали за дедом до сих пор, ждал он ответа на свой вопрос.
— Видел, — уверенно отозвался Ленька.
— Стукнули, значит, по пеньку?
— Стукнули.
Мы настороженно наблюдали, как подействует на дедушку такой ответ. В течение нескольких минут никто из нас не обронил ни слова.
— Вот что, соколики, — вдруг сказал дедушка твердо, приняв, по-видимому, важное решение. — Уважьте-ка лоскуток бумажки.
Костя Беленький, отделив свои записи, перевернул тетрадь на чистый лист и подал ее.
— Ну, а вам — по шалашам, — стараясь казаться веселым, посоветовал наш добрый покровитель. — Теперь все в сборе.
Стараясь не шуметь, мы потихоньку вышли из сторожки. Дед Савел остался в опустевшем доме наедине со своими думами.
Четвероногий почтальон
Взволнованные многочисленными событиями дня, непонятной тревогой дедушки, долго не засыпали мы в эту ночь. Над шалашом гудели комары, звенели в чистом ночном воздухе отчаянно и тонко, пробиваясь к нам через щели. Под дальним берегом озера гулко ухала выпь, дико хохотало ночное пугало — угрюмый филин. Впросонках подавали голоса другие, должно быть кем-то потревоженные, птицы. Невидимый зверек хлопотливо бегал вокруг шалаша маленькими торопливыми шажками, с робкой осторожностью царапал кору деревьев, шуршал тростником, будто устраивал себе постель за чуткой стенкой, по соседству с нами.
Полюбили мы свой лесной шалаш.
Каждую ночь, лежа в нем, странно было думать, что неподалеку от тебя спят или разгуливают преспокойно разные зверушки, неслышно пролетают ночные птицы; может быть, голодная лиса гонит зайца, колючий еж захоронился в траве под стенкой, выслеживая глупого мышонка, или огромный сохатый, вскинув тяжелые рога и настороженно прислушиваясь к каждому звуку, беззаботно проходит мимо нашего зеленого жилища.
Возвратившись от дедушки в шалаш, мы и о звездах переговорили и всех лесных зверей перебрали.
Лежа в постели, Костя Беленький любит вести такие беседы, а мне больше нравится слушать их.
Прикрывая глаза, я внимательно прислушивался к разговору товарищей и наблюдал за одинокой полоской света под окном сторожки. Щелка в шалаше была маленькая, полоска под окном — узенькая. Глядя на нее, глаза у меня тоже суживались. Так, казалось мне, лучше думается, скорее можно догадаться, что делает оставшийся в одиночестве дед Савел.
За ленивой разгадкой этого и явилось полное успокоение от всяких дум.
А загадка раскрылась самым быстрым и неожиданным для нас образом. Уже наутро следующего дня все мы знали, что так озаботило и расстроило деда Савела.
И до сих пор хранится вложенная в тетрадь Кости Беленького записка, которую писал дедушка в эту ночь.
Узкие, худощавые буквы экономно и старательно прилажены одна к другой. Они вытянулись прямо, словно тычинник в частоколе; по тетради в одну линейку занимают весь пробел от нижней до верхней полоски.
Это письмо с незнакомыми для нас ятями, фитой и ижицей, с твердым знаком после твердых согласных на конце слов помогло нам раскрыть и тревоги деда Савела.
С трудом разбирая слова и разглядывая незнакомые буквы, прочитали мы поутру на отдельном листочке в тетради, возвращенной дедушкой Косте:
«Фома Онучин опять зачастил в наш бор навещаться. Нонче в сумерках такое сотворил, что просто умопомрачение. Веришь, нет, две семянки подвалил и увез. Ребятишки мои на месте его застигли. Только молоды и доверчивы они на людей, хочется все в добром виде себе представить. Потому и про Онучина дурного не заметили, а сказать им правду язык мой не ворочается. Жалко малых ребятишек в такую грязь окунать.
А от меня Фома уходит, словно по духу чует. В другой раз в новом месте появляется. Один ли он орудует или в сговоре с кем, понять не могу. Только он будто заранее мою отлучку угадывает, тогда и появляется. А след свой, вражина, так заметает, что и веры нет изобличить его.
Про Пищулина тоже сумление берет: не он ли Фоме потворствует? И верится и не верится, да есть намек.
Вот какие дела, дорогой мой, здесь творятся. От них и ноги служить отказывают, и голова вкруг идет.
Сделай великую услугу, улучи часок забежать ко мне, присоветуй, как тут быть. Одному мне, чую, не справиться.
Передай низкий поклон мой Василисе Федоровне и Ефиму Максимовичу. Буду ждать тебя всенепременно».
Кому готовил дедушка свое послание указано не было. По написанному много слов перечеркнуто: видно, старался лесник, чтобы все хорошо и правильно получилось.
Ясно было, что в Костиной тетради сохранилась лишь черновая записка. Сделанную набело дед Савел у себя оставил.
Прочли мы письмо, и всем захотелось какую бы то ни было услугу дедушке оказать. Больше всего занимало нас, на какую почту и с каким почтальоном дед Савел письмо свое отправит.
Костя Беленький немедленно сумку на пуговицах к поясу прицепил, чтобы тетради под рукой находились. Сразу видно, что дедушкиного поручения ожидал. Тогда он и дорожные приметы записал бы и тропинку по листу прочертил, чтобы весь путь на бумаге был виден.
Павка Дудочкин тоже серьезности и степенности поприбавил: ремешок подтянул, сапоги пучком травы протер. На лице — сама готовность и исполнительность.
А Ленька Зинцов, наблюдая парадный вид приятелей, выдернул кисти пояса у меня из кармана, «нечаянно» грязным лаптем прошелся по Павкиному начищенному сапогу и выкатился из шалаша на солнышко. «Вот, мол, он — я! Прошу любить и жаловать, какой есть».
Только ни парадный, ни бравый вид дедушке не понадобился.
Дедушка вышел на крыльцо со старой и помятой медной трубой. «Ту-ту-у, ту-ту-у, ту-ту-у», — громко затрубил он на весь лес. А глаза смотрели строго и повелительно.
На минутку опустил трубу и снова: «Сю-да-а, сю-да-а, сю-да-а!»
Потом таким же образом просигналил третий раз и, не сказав ни слова, вернулся к себе в сторожку.
Несколько минут мы ждали необычного. Потом стали высказываться догадки, кому трубил дед Савел, откуда в лесниковой сторожке труба появилась: то ли в бору нашел ее дед Савел и просто решил испробовать, то ли она для дела хранится.
Темное пятно промелькнуло между деревьями на противоположной стороне озера. Какой-то зверь, огибая водный полукруг, стремительными прыжками мчался в нашу сторону. Мы присмирели.
Не обращая внимания на наше присутствие, он вихрем пролетел мимо. После мы узнали, что у него и кличка была вихревая — Буран.
Еще качались на следу потревоженные травы, а Буран с разбегу уже залетел на крыльцо сторожки. Поднявшись на дыбы, ударил лапами в дверь, и она со стуком распахнулась.
На звук вышел дедушка.
— Что, устал, устал? — погладил лесник доверчиво положенную ему на грудь лобастую голову. — Запыхался, жарко, — повторил дедушка, приминая ладонью послушно обмякшие острые уши собаки.
Мы наблюдали издали с любопытством и робостью.
Буран, переступив из раствора на крылечко, молча глядел в нашу сторону. Закруглившиеся большие глаза ни разу не моргнули.
Мы не решились приблизиться. На такую собаку лучше издали смотреть, чем боязливо поблизости стоять.
Шерсть на нем черная, короткая, чуть шевелится на загривке. Ростом Буран не так страшен, зато лапы — волчьим под стать, тяжелые. Грудь широкая. И по самой серединке груди узенькая белая полоска сверху вниз бежит.
