Лесная быль. Рассказы и повести - Радзиевская Софья Борисовна (читаем полную версию книг бесплатно txt) 📗
— До свидания, ужик, — торопливо проговорила девочка и потянула старика за руку. — Дедушка, пожалуйста, пойдём скорее!
Они ушли. Голова ужа медленно опустилась на своё место. Он, должно быть, по дороге сюда успел хорошо пообедать после зимней голодовки и теперь с удовольствием грелся, тихо шевеля блестящими кольцами. Но вот тень от соседней берёзки добралась до пня. Уж забеспокоился, неслышно спустился в траву и исчез. Травинки, чуть колыхаясь, отметили его путь.
— Ты, смотри, бабке про молоко не проговорись!
Дед вынул горшок из печки и осторожно оглянулся: бабкин сердитый голос слышался откуда-то из-за дома.
— Ладно? Это она с козой Машкой воюет, не иначе в капусту забралась. А нам самое время идти. Поняла?
Девочка захлопала в ладоши.
— Знаю! Знаю! Это ты ему молока наливаешь, Матвеичу. А бутылочку куда спрячешь?
— В карман. Она же маленькая. Ну, идём, пока бабка с козой разборку не кончила.
— Сейчас солнышко в самый раз пенёк прогрело, — заговорил опять дед уже на ходу, закрывая за собой калитку. — А Матвеичу того и надо, знай лежит, нежится.
— А как ты знаешь про солнышко? Ты же отсюда не видишь, — удивилась внучка. Она крепко ухватилась за руку деда и едва поспевала за ним вприпрыжку: за старым охотником угнаться нелегко. Если же за руку держаться, то и бежать легче и потом… всё-таки Матвеич дедушкин друг, а она-то, Анюта, с ним ещё подружиться не успела.
Всё было так, как дед предсказал: пень на прежнем месте, и солнце на него светит, и Матвеич, чёрный и длинный, на солнышке греется.
— Я отсюда очень хорошо вижу, — торопливо проговорила девочка и потянула свою руку из дедушкиной. — Отсюда даже лучше смотреть.
— Как хочешь, — согласился дед. — Эй, Матвеич, старый приятель, ну как? Молочка спробуешь?
— Ссс… — тихо прошипел уж и пошевелился. Он выглядел значительно бодрее, чем в первый день после зимнего сна.
Старик вытащил из кармана бутылочку и глиняный черепок.
— Тёплое ещё, — довольно проговорил он и осторожно шагнул ближе.
Уж забеспокоился, приподнялся, шипение стало угрожающим. Но что это? Глиняный черепок вдруг оказался на пне, перед самым его носом.
— Пей, глупышка, — проговорил старик и отступил на шаг. — Ишь, всполошился!
Чёрная голова на мгновение застыла в воздухе, тонкий язык молнией метнулся и скрылся. Ну разве можно удержаться, когда молоко так близко… и тёплое, и пахнет…
И уж не удержался. Голова на гибкой шее опустилась и прильнула к черепку. Глотков не было заметно, но молоко на глазах убывало. И вот в черепке не осталось ни капли.
— Ссс… — опять прошипел Матвеич, покачал головой будто жалея, что мало, и спокойно опустил её.
— Слыхала? — проговорил дед и осторожно поднял черепок. — Совсем не тот шип теперь. Успокоился и благодарит. Подумать только, змей, а тоже свой разговор имеет.
Но от бабки утаить что-либо было трудно.
— Угостил приятеля? — встретила она деда. — Знаю, знаю. Да ещё Анютку с собой водил. Дитя малое к чуду-юду на поклон. Нам её мать на что? На поправку из города привезла. А ты её до смерти напугать затеял?
Дед Максим только руками развёл и головой тряхнул: поймала, мол, деваться некуда. А сам так забавно подмигнул внучке, что та не выдержала и расхохоталась.
— Бабушка, я вовсе и не напугалась, — сказала она. — Нисколечко. Он разговаривать умеет, Матвеич. И дедушка всё понимает по-змеиному.
— Головушка моя бедная, — запричитала бабка и в сердцах бросила веник, которым подметала пол. — На старости лет вон чему выучился! Да я тебя со змеиным-то разговором и в избу не пущу. Ещё змеюку христианским именем назвать додумался!
Продолжая браниться, бабка подхватила с пола веник, и неизвестно что бы дальше случилось, если бы не внучка. Она проворно взобралась на скамейку и крепко обняла бабушку за шею.
— Бабушка, не сердись, миленькая, — проговорила она, заглядывая ей в глаза. — Не сердись. Ну мы его по-другому назовём. Я его сама немножко боюсь, а немножко люблю, вот столечко!
Как ни сердита была старуха, а не вытерпела — улыбнулась:
— Ладно, коза, кого хочешь улестишь. Ну, слезай с шеи, завтракай. Только, чур, по-змеиному у меня в доме не разговаривать. Руки-то вымой, небось чуда-юда не трогала?
— Не трогала, бабушка, — заторопилась Анюта и, спрыгнув со скамейки, побежала к умывальнику. — И дедушка не трогал, он только с ним по-змеиному…
Ну тут дед Максим вовремя успел дёрнуть Анюту за косичку, а бабушка зашуршала веником по полу и не дослышала, так что всё обошлось благополучно.
Вспомнил ли уж старого знакомого или заново с ним подружился — неизвестно. Но в шипении, каким он встречал теперь старого лесника, больше не слышалось ни страха, ни угрозы. Это поняла даже Анюта.
— Дедушка, ты слышишь, Матвеич что говорит? Это, наверно, значит «здравствуйте». Правда?
— Правда, — соглашался дед. — Чисто выговаривает: «Как, мол, поживаете?»
— А как я ему скажу? На змеином языке? Ты меня научи.
— Не стоит, — улыбался дед. — Ещё спутаешься, да и выйдет у тебя по-змеиному что нехорошее. У вас и дружба врозь. Ты лучше ему своим языком скажи — здравствуй, мол, Матвеич. Он поймёт.
— Здравствуй, Матвеич, — серьёзно повторила девочка и вдруг расхрабрилась: — Дедушка, дай мне черепок, я сама ему на пенёк поставлю.
Маленькая рука при этом немножко вздрагивала, а уж, не церемонясь, сунул голову в тёплое молоко и носом ткнулся в пальцы, державшие край черепка. Девочка вздрогнула, но черепка не уронила, осторожно отняла руку и посмотрела на деда.
— Молодец, — похвалил он и погладил светлые косички, — настоящая лесникова внучка! Видно, мы с тобой и медведя не забоимся.
Насчёт медведя Анюта не особенно была уверена, но спорить с дедом не стала.
— Жалко, — сказал как-то утром дед Максим, — придётся Матвеичу сегодня без молока обойтись. Целый день дома не буду, в район ехать надо.
Анюта посмотрела на деда и почему-то отвела глаза в сторону.
— Я одна пойду, — тихо проговорила она. — Налей сам молока в бутылочку, а то бабушка мне не даст.
— Ну, ну, — откликнулся старик. — Молодец, иди, коли так.
Весёлая тропинка берёзовой рощи кончалась у самой Матвеичевой полянки, совсем близко от дома. Но, оказывается, идти по ней с дедом Максимом и в одиночку — не одно и то же.
Анюта шла, крепко сжав в одной руке черепок, в другой — бутылочку. Ведь Матвеич ждёт, ему очень хочется молока.
Девочка давно перестала бояться ужа, и он по обыкновению встречал её тихим нежным шипением, будто и вправду говорил: «Здравствуй, я без тебя соскучился».
Вот и полянка. А вот и Матвеич. Но он, похоже, чем-то обеспокоен, крутится на пне, чёрные кольца так и переливаются на солнце.
У Анюты, как его увидела, и страх прошёл. Она быстро перебежала полянку и опустилась на корточки около старого пня, прямо против блестящей головки, которая поднялась ей навстречу.
— Ты голодный? — весело проговорила она. — Сейчас, сейчас, подожди, видишь — наливаю.
Они до того подружились, что девочка теперь наливала молоко в черепок, поставленный на пень, и уж нетерпеливо опускал голову прямо под льющуюся струйку.
— Пей, пей, — приговаривала девочка, всё ещё сидя на корточках. — Вкусно? Да?
Но вдруг она замолчала и словно окаменела: совсем близко, сбоку от неё, из травы поднялась другая змеиная голова, серая, и потянулась вверх, к черепку с молоком. Она почти дотянулась до него, но тут голова ужа проворно вынырнула из молока. Две головы, серая и чёрная, оказались друг против друга. Уж зашипел. Такого злобного шипения Анюта от него ещё не слышала. Ответное шипение раздалось у самого её уха, и в то же мгновение уж бросился на серую змею. Он развернулся с такой силой, что кончик его хвоста больно хлестнул девочку по лицу, и это привело её в себя. Она вскочила с громким криком, но тут чьи-то руки схватили её и подняли в воздух.
