Звери в моей жизни - Даррелл Джеральд (книги без регистрации .txt) 📗
Интересно: хотя яки ростом мало уступают бизону и в принципе так же опасны, я никогда не чувствовал, чтобы они были враждебно настроены. И позволял себе вольности, каких никогда не допустил бы в обращении с другими крупными копытными в нашем зоопарке. Телята обожали играть, и, когда подваливал мягкий снег, я иной раз бросался нырком к проходящему мимо малышу и хватал его за большой пышный хвост. Теленок срывается в карьер – держись покрепче – и тащит тебя по снегу, словно санки. А отпустишь хвост – теленок тотчас остановится и смотрит на тебя с недоумением: что это ты так быстро отказался от такой чудесной игры?
После уборки в сарае и прочих работ подобного рода, когда от холода пальцы не гнутся и кисти красные и синие, подойдешь к мерно жующему яку и засунешь руки в шерсть над ребрами: тепло, как в печке.
В прошлом веке генерал Кинлох писал о тибетских яках:
»…Як совершает большие переходы. Летом коровы составляют стада от десятка до сотни голов, тогда как старые быки по большей части держатся особняком или собираются по три, по четыре. Кормятся яки ночью и рано утром; днем обычно забираются на какой-нибудь крутой голый склон и по нескольку часов лежат на одном месте. Старые быки особенно стараются выбрать для отдыха командную позицию, их следы можно встретить на самых высоких гребнях, выше границы всякой растительности. Похоже, як не отличается острым зрением, зато обоняние у него развито чрезвычайно, и с этим надо прежде всего считаться, когда к нему подкрадываешься. В тибетском высокогорье, где пересекается столько долин и температура непрестанно меняется, ветры очень непостоянны. В несколько минут ветер может обойти все компасные направления, срывая вам охоту, как бы осторожно вы. ни подкрадывались». Приход зимы со всеми сопутствующими ей лишениями отнюдь не скрасил мне жизнь в «лачуге». Вся беда в том, что я был избалован с самого начала, когда меня поселили к Бейли. Вряд ли кто-нибудь еще, впервые поступив на работу вдали от родного дома, оказывался предметом таких забот. Семья Бейли отнеслась ко мне удивительно тепло и ласково, со мной обращались как с сыном в лучшем смысле слова, ни в чем меня не связывая. Чарли предоставлял мне возможность порисоваться, слушая долгие рассказы о моей семье и короткой прошлой жизни. Он недоверчиво смеялся, потом с улыбкой смаковал в уме наиболее яркие эпизоды, а миссис Бейли тем временем переводила разговор на более серьезные темы.
– Возьмите еще порцию… Ваши ботинки начищены?.. Она порядочная девушка?.. Не задерживайтесь слишком поздно. Подумайте о том, что ваша мама была бы недовольна… Возьмите еще… Нет, если захочется выпить, не ходите в трактир, голубчик. Несите сюда, здесь куда уютнее. Только учтите, не больше двух кружек.
Эти милые споры по моему поводу…
– Оставь ты парня в покое, дорогая. Почему бы ему не выпить кружечку?
– Не в кружечках дело, Чарли, и ты это великолепно знаешь, но если он повадится ходить туда, что скажет его мать?
– Скажет, что ему захотелось кружечку пива.
– Пусть приносит сюда, здесь намного уютнее, и всем нам спокойнее. Только не больше двух кружек, голубчик, ведь скоро пора ложиться спать.
Теперь все это ушло в прошлое, а в «лачуге» жизнь была такая тоскливая, что невозможно описать.
Идешь сквозь туман, накрывший землю огромной лапой, и с облегчением видишь впереди смутные, пульсирующие ореолы оранжевого света. Когда лицо и руки немеют от холода, ты рад любому крову, пусть даже этот кров – «лачуга».
В прихожей всего на один градус теплее, чем на дворе, и, поглядев в тусклом свете на вешалки, я определяю, кто уже дома, а кого еще нет. Иногда я оказывался первым, на вешалках не было ни поношенного плаща и засаленной шапки Джо, ни толстого пыльного шерстяного пальто Фреда, ни загадочного одеяния Роя, котopoe в прошлом, вероятно, называлось непромокаемым пальто.
Не стану утверждать, что явиться первым к ужину было благом. Судите сами: либо ты приходишь первым и обречен на пустопорожний разговор с миссис Остин, либо опаздываешь и с плохо скрываемым отвращением на лице жуешь остывшую еду и пьешь тепловатый чай. Обычно я отваживался на первый вариант, хотя в нем были свои изъяны.
…Кухня, где все мы едим, встречает меня жарким дыханием. Миссис Остин готовит ужин, и по характерному запаху я определяю, что сегодня опять рыба. Примирившись с судьбой, сажусь за стол. Весьма тугая на уxo, миссис Остин, не замечая меня, продолжает нарезать хлеб и мазать бутерброды.
У этой коренастой женщины была деформирована челюсть, отчего ее лондонское просторечие звучало не совсем внятно, а то и вовсе неразборчиво. Маленькие темные глаза подслеповато щурились. Шевелюра представляла собой причудливое переплетение косичек и прядей, которые никогда не производили опрятного впечатления по той простой причине, что волосы миссис Остин были слишком короткими и жидкими, чтобы с ними можно было что-то сделать. Так и висели они космами, и я давно уже примирился с мыслью, что в любую минуту могу обнаружить волос-другой в своей тарелке.
Как ни силился я не обращать внимания на процесс приготовления пищи, в нем была некая зловещая притягательность.
На столе лежит буханка хлеба. Миссис Остин берет ее и прижимает к своему переднику, чтобы отрезать кусок. После чего, держа отрезанный кусок в одной руке, другой размазывает по нему масло. Часть масла попадает на большой палец. Миссис Остин смачно облизывает его и снова берет буханку, нежно сжимая ее влажным от слюны пальцем, чтобы отрезать следующий кусок. Пересчитав лежащие на скатерти бутерброды, направляется в кладовку за блюдом. На обратном пути вдруг замечает меня, и лицо ее искажает широкая улыбка.
– Уже пришли?
Я киваю и улыбаюсь в ответ.
– Уже пришли? – повторяет она, склонив голову набок, словно прислушивается. Второй раз я не отвечаю, в этом нет необходимости. Такая уж у нее привычка повторять свои реплики.
Миссис Остин стирает с блюда пыль висевшим за дверью разноцветным полотенцем. То есть когда-то оно было разноцветным, но им уже две недели вытирают руки и посуду, так что красота узора успела поблекнуть. Нагрузив блюдо бутербродами, миссис Остин бредет к плите и продолжает шепелявить:
– Чай скоро будет готов. Я ездила в Латон. Уезжала… ездила в Латон. Только что вернулась. Пять минут как вернулась.
– В Латон? – безучастно переспрашиваю я, глядя, как она поднимает крышку с кастрюли, над которой клубится облако пара, насыщенное запахом рыбы.
Миссис Остин принюхивается к булькающему содержимому кастрюли.
– Рыба, – глубокомысленно сообщает она, возвращая крышку на место. – Вы любите рыбу?
Поскольку последние два или три месяца нам на ужин подают одну только рыбу, я затрудняюсь с ответом.
Стук дверной ручки возвещает о появлении нового лица, которое поможет мне оторваться от созерцания ее кулинарных акций. Джо. Стоит в дверях, приветливо улыбаясь, его симпатичное худое лицо порозовело от мороза, мягкие волосы на скулах отливают медью в свете лампочки.
– Добрый вечер, Джозеф, – приветствую я его.
– Добрый вечер, – улыбчиво отвечает он и входит, скрипя своими огромными башмаками. Тяжело садится и обозревает стол.
– Господи! Опять рыба, – не столько спрашивает, сколько утверждает Джо.
– Она самая, – мрачно отзываюсь я, ковыряя вилкой окаменелости на своей тарелке. – Скоро у нас рыбьи хвосты отрастут.
Джо отвечает сдавленным сиплым смешком.
Миссис Остин с улыбкой ставит перед ним тарелку с треской.
– Рыба, – объясняет она, показывая пальцем.
– Ага, – говорит Джо, – вижу.
– Рано вернулись сегодня, – продолжает она тараторить. – Много работы?
– Ага, – кричит Джо с лукавой искоркой в глазах и объясняет мне вполголоса: – За весь день пальца о палец не ударил. Холодина, черт возьми.
С минуту молча жуем. Потом Джо запивает треску глотком чая и тихо рыгает.
– А где другой парень?
– Рой? Еще не пришел. И Фреда нет.
