Перо ковыля - Семаго Леонид Леонидович (читаем книги онлайн txt) 📗
Пока сидел суслик в чужом доме, подул теплый ветерок, растолкал по краям небосвода тучи, и вновь зазвенел жаворонок, а неподалеку от его норки раскрылся, будто загорелся, первый цветок адониса. Другое название растения — горицвет весенний: даже в пасмурную погоду виден он во время цветения шагов за двести, а при полном свете апрельского дня — на добрую сотню дальше. У крупных, многолепестковых цветков нет аромата. Но зачем он им при такой яркости? Желтизны ярче этой уже не может быть в травяном мире.
Горицвет — один из ранних цветков в степи, как синий подснежник — в дубраве, мать-и-мачеха — на пустыре. Его толстобокие бутоны готовы с осени и раскрываются прямо на холодной, еще не совсем оттаявшей земле. Как нетерпеливы они, эти степные первоцветы: скорее-скорее явить миру свою красоту, а подрасти и подняться можно потом. Иногда лепестки касаются нерастаявшего снега, и кажется, что не от солнца, а от их близости льдистые крупинки превращаются в чистые капельки, и в каждой горит крошечное солнце. Под таким цветком в первые дни его жизни и листьев еще не видно: они вместе с бутонами сжаты в мохнатый комок неопределенно-темного цвета. По этому комку еще одно название у растения: мохнатка. Весь день сияет цветок, а к ночи гаснет, поворачиваясь к земле.
Не одной весенней красотой знаменит горицвет. В его тонких, резных листьях течет сок, который укрепляет больное сердце человека. Народная медицина давно знает целебную силу этого растения, ценится оно и в научной медицине. Но все меньше становится адониса в степи, даже на самых неудобных землях. То вырубят его с корнем, то склон распашут до самого днища, пустив на него вместо степного разнотравья свору сорняков-злодеев. Расти горицвет может почти на голом мелу, но семена, чтобы дать всходы, должны пролежать в почве чуть ли не полных десять лет.
Когда суслик вернулся к своей норе, неподалеку от нее распускался еще один цветок адониса, но зверек пробежал мимо этой красоты, видимо, зная, что ему для еды трава эта не годится. И вдруг у самого входа в свое жилище он приостановился от неожиданности: совсем рядом послышался свист суслика, и не какой-нибудь, а звук его собственного голоса.
В следующую секунду я был удивлен не меньше суслика, которого тут же потерял из виду и не искал больше, потому что услышал за спиной отчетливый «бой» перепела, хотя до его прилета оставалось не меньше двух недель. Перепел «пробил» близко, отчетливо, но как бы в четверть силы и смолк, словно испугавшись недовольного крика пустельги, которую заставил замолчать своим рассудительным дудуканьем удод. Все голоса звучали одинаково негромко, одинаково натурально и с одного места. На едва заметном холмике у старой суслиной норки, в глубине которой еще не растаял зимний ледок, стояла тонконогая, невзрачной окраски птица, которой вчера тут не было. В донское подстепье прилетела жительница пустынь каменка-плясунья. В Заволжье и Казахстане эту птицу можно встретить всюду, где есть свободные суслиные норки, у нас она — большая редкость.
Степь — не лес. Бывает, что не только хороших, но даже никаких певцов, кроме сверчков, нет в степи даже в самое певческое время. Где поет хотя бы один жаворонок, этого вполне достаточно, чтобы быть слушателем. Но там, где поселяется плясунья, можно развлекаться, слушая тех, кого за свою жизнь слушала она. Среди степных птиц каменка-плясунья такая же, как скворец среди лесных. Собственной песни нет, но зато есть редкостный дар пересмешничества. Талант. Пожить бы ей хотя бы недельку в мае на опушке Шипова леса или на усманском лугу, и какие бы потом колена и целые птичьи песни и лягушачьи рулады раздавались на степном косогорчике!
Чистота звучания и безукоризненность передачи чужого голоса или механического звука таковы, что нередко только необычность обстановки, в которой раздаются эти звуки, заставляет искать их источник. Разве не остановишься в недоумении, услышав в жаркий полдень жабью трель или пиликанье степного сверчка сверху, с проводов высоковольтной линии? Фырканье лошади, звяканье железной цепи, суслиный пересвист — все, с чем прилетает пересмешник весной, он помнит с прошлого года. Все новое схватывает мгновенно. Остановились на снеговой лужице два пролетных кулика поручейника, пошарили клювами по дну, постояли, словно в раздумье, и, крикнув друг другу, улетели дальше. Улетели, а голос остался, понравившись плясунье. И долго потом поручейниково «и-ти-ти» раздавалось там, где сами кулички больше не появлялись.
Плясунья устраивает гнездо в норке суслика или другого степного грызуна. Пожалуй, потому и прилетает так рано, когда просыпаются суслики, чтобы и ей досталось что-то из прошлогодних суслиных убежищ, пока хозяева заняты другими делами и не спешат чистить запасные норки. Умеет плясунья и отстоять занятую норку от вторжения настоящего хозяина и благополучно выводит в ней птенцов.
Нора — надежное укрытие для плясуньи только от пернатых хищников. Вход-выход в ней один-единственный, и от хорька нора не защита. Зато пустельге, степному соколку никогда не удается поживиться за счет плясуньи. Когда птенцы гурьбой начинают выходить из норы, когда им не сидится в темноте, пустельга не успевает захватить их врасплох. Завидев хищника, они без суеты и толкотни быстренько шмыгают в норку и не выходят, пока не прилетит с кормом отец или мать.
Но все это: птенцы, суслята, настоящие сверчки, сиренево-розовые подушки душистого чабреца — будет потом, летом. А пока на грязном косогоре одна лишь пересмешница-плясунья с явным озорством дразнит суслика и пиликает летним сверчком, да горит золотым блестком яркий цветок горицвета.
Полей поднебесный певец
Какие пернатые были всегда самыми верными и самыми привычными спутниками нашей весны? Грач, скворец, кряква, полевой жаворонок. Но вот уже сколько зим видим мы грачей на улицах и окраинах городов и сел. Перестали удивлять нас ночные концерты скворцов под открытым небом чуть ли не при тридцатиградусном морозе. И тысячи крякв не хотят улетать на зиму с Дона и Воронежа, где свободной воды и корма всегда хватит на всех, кто пожелает остаться.
Полевой жаворонок — вот кто не изменил весне и всегда возвращается на родину вместе с ней. В лесу уже звенят синицы, барабанят дятлы, восторженно орут сойки и скрипят, собираясь улетать, снегири, а над белым простором заснеженных полей — тишина и солнце. Но как только зачернеют по буграм и склонам проталины, раздается из белесо-голубой дымки негромкое жавороночье журчание: «чирр». Оно звучит пока не как бодрое приветствие, а как осторожный вопрос: нет ли кого из своих? Нет. Он первый.
Зимовал где-то недалеко, может быть, в причерноморских степях. Но там не пел, а здесь уже невозможно без песен, и птица короткой распевкой подтверждает свой прилет. Еще не в полный голос, еще без хорошей россыпи, но все равно это прекрасная, свежая песня пробуждения природы. В книге очерков о жизни русских птиц Дмитрий Кайгородов так пишет о первой песне полевого жаворонка:
«И вдруг все переменилось вокруг! Словно стали это и не те поля, и не те деревья, и не тот воздух: словно все это было несколько минут назад мертво, безжизненно, а теперь вдруг ожило, одухотворилось. Был будень, и вдруг стал праздник. На душе просветлело, на сердце повеселело, и бодро спешишь домой — легко несут ноги — спешишь поделиться с близкими сердцу радостною вестью: жаворонки прилетели!...»
Они еще не выбрали место, где будет гнездо, еще нет самок и многих соседей, поэтому и песня неполная, без стукотни и россыпи. К тому же еще не раз налетят с холодной стороны тяжелые, хмурые тучи, забелят поля чистым снегом, и те из жаворонков, которые увидят такое впервые, могут в растерянности повернуть назад. Но рано или поздно настанет день, когда ни одно облачко не заслонит солнце, и тогда чуть ли не с первых минут рассвета польются сверху бесконечные трели. В полях нет эха, и кажется, что ударяются переливы о зеркальную поверхность снеговых озер и отскакивают от нее снова вверх и в стороны. И с того дня до середины лета будут звенеть над полями и речными долинами чарующие напевы.
