Силуэты на облаках - Сладков Николай Иванович (читать книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Я киваю ему головой: может, и услышат, может, не поленятся приложить к уху ладонь?!
Деревья
Входишь в лес и гладишь ладонью деревья, будто старых друзей похлопываешь по спине. Стволы тёплые, как тело живое: чуть покачиваются, будто дышат…
А вершины гудят то грозно, то ласково. Листья лопочут зелёными язычками.
К стволу прислонишься, как к плечу друга. Плечо гладкое, скользкое — молодая берёзка. А то всё в пупырышках — это осина. Или изборождённое, изморщиненное, как кожа слона. Это кора дуба.
Всю жизнь с деревьями плечом к плечу. И хочется стиснуть ладонями их руки-ветви и крепко пожать.
Птицы
Улетят осенью птицы — пустынны станут леса. А вернутся весной — и снова жизнь переливается через вершины. И как удивительна эта жизнь, перелетающая на крыльях!
Шумное, пёстрое облако жизни кочует по нашей Земле. То оно тут, у нас, — и леса наши переполнены щебетом, свистом и писком. То оно где-то там, за морями и за горами, — и леса наши пусты и глухи. И мы тоскуем и ждём, мы ругаем себя, что не наслушались летом про запас птичьих песен и голосов. Но приходит пора, и волна жизни снова выплёскивается в наши леса.
Волны птиц — как в прилив и отлив: то накатятся, то отхлынут. И у живого этого моря тоже есть свои берега. Эти тучи живые, как настоящие тучи, то рассеиваются и редеют, подобно туману, то сгущаются и темнеют, как грозовые облака. А вдруг оно, это облако, однажды высохнет и испарится? Ведь рассеиваются же настоящие облака!
И мне становится жутко. Мы привыкли, что каждую весну сама собой накатывается волна. А вдруг однажды прилива не станет? Всели мы делаем, чтобы облако не редело? А вдруг мы что-то не поняли и не успели?
Кочуют над Землёй облака жизни. Чистое ли над ними небо? Приветлива ли под ними Земля?
Старый знакомый
Приятно встречать старых друзей. Даже в лесу. Но встречи в лесу случайны и мимолётны. Увидишь на миг зверя или птицу, и вот уже нету их. И только редко-редко, если здорово повезёт, встречаешь ты их вновь и вновь.
Я познакомился с дятлом. Шёл по тихой тропинке и вдруг услышал стук. На засохшей вершине сидел дятел и разбивал шишку. Прикрываясь толстой соседней сосной, я подкрался и, осторожно высунувшись, прицелился в него фоторужьём.
Дятел деловито стучал.
Иногда он переворачивал шишку, отдыхал или перебирал перышки на спине. На затылке у него было красное пятнышко.
С тех пор прошло пять осеней. И каждую осень я приходил по тихой тропинке к сухой сосне и встречал на ней знакомого дятла. На сосне у него «кузница», и он разбивает на ней шишки.
Он не очень меня боится и позволяет себя снимать.
В последний раз — в пятую осень — я не услышал на сушине знакомого стука. Я долго сидел на валежине, но всё было тихо. В слабой надежде я постучал ножом о пенёк: дятлы не любят, когда другие дятлы стучат на их участке. И сейчас же послышался шорох крыльев — и пёстрая птица прилепилась к дереву над головой. Здравствуй, дятел, я рад, что ты ещё жив! Дятел сорвал шишку — и прямиком на свою кузницу. Раздался знакомый стук. Так я снял его в пятый раз.
Заяц и полёвка
— Мороз и вьюга, снег и холод. Травку зелёную понюхать захочешь, листиков сочных погрызть — терпи до весны. А где ещё та весна — за горами да за морями…
— Не за морями, Заяц, весна, не за горами, а у тебя под ногами! Прокопай снег до земли — там и брусничка зелёная, и земляничка, и одуванчик. И нанюхаешься и наешься.
Лосёнок и лосиха
— Посмотри, мама, какие у меня ноги большие да длинные!
— Длинные, сынок, большие.
— Посмотри, мама, какие у меня уши широкие да большие!
— Широкие, сынок, большие.
— А отчего, мама, у меня такие ноги и уши большие?
— А оттого, сынок, что ты у меня ещё совсем маленький..
Заяц и Оляпка
— О-о-ох, Оляпка, никак купаться в полынье вздумал?!
— И плавать, и нырять!
— А замёрзнешь?
— У меня перо тёплое!
— А намокнешь?
— А у меня перо водоотталкивающее!
— А утонешь?
— А я плавать умею!
— А… а… а проголодаешься после купанья?
— А я для того и ныряю, чтоб водяным жучком закусить!
Яблонька и Воробей
— Слушай, Воробей, ты мужик умный, среди людей крутишься, не слыхал ли, что они про зайца русака говорят: хищный он зверь или нет?
— Ой, Яблонька, насмешила, ой, уморила! Какой же заяц хищник? С его крысиными зубами впору только кору глодать.
— Кору?! Ох, чуяло моё сердце: огложет он меня со всех сторон, хищник свирепый! Погубит, злодей!
Лесное креслице
Есть деревья в лесу, которые почему-то нравятся птицам: когда ни посмотришь — вечно на макушке птица сидит! То плиска болотная, то конёк лесной. То ворона серая, то косач чёрный. Одни песни поют, другие по сторонам глазеют.
Может, дерево это для них чем-то удобное? Ну, вроде как кресло для нас? Стоят вокруг нас стулья, табуретки, скамейки, и только одно уютное креслице. Так и хочется на него сесть! Вот и у птиц так: много вокруг разных деревьев, но одно лучше всех, и поётся на нём веселей, и удобней сидится.
Нечеловеческие шаги
Ранняя весна, вечер, глухое лесное болото. В светлом сыром сосняке снег ещё кое-где, а в тёплом ельнике на бугре уже сухо.
Я вхожу в густой ельник, как в тёмный сарай. Стою, молчу, слушаю.
Вокруг чёрные стволы елей, за ними холодный жёлтый закат. И удивительная тишина, когда слышишь удары сердца и собственное дыхание. Дрозд на еловой макушке высвистывает лениво и звонко. Свистнет, прислушается, а в ответ ему тишина…
И вдруг в этой прозрачной и затаившей дыхание тишине тяжёлые, грузные, нечеловеческие шаги! Всплески воды и позванивание льда. То-пы, то-пы, то-пы! Будто тяжело гружённая лошадь с трудом тянет по болоту воз. И сразу же, как удар, ошеломляющий грохочущий рык! Дрогнул лес, качнулась земля.
Тяжёлые шаги затихли: послышались лёгкие, суматошные, торопливые.
Шажки лёгкие догоняли тяжёлые. Топ-топ-шлёп — и остановка, топ-топ-шлёп — и тишина. Торопливым шажкам нелегко было догнать неторопливые и тяжёлые.
Я прислонился спиной к стволу.
Под ёлками стало совсем темно, и только мутно белело между чёрных стволов болото.
Зверь рыкнул опять — как из пушки грохнул. И опять охнул лес и качнулась земля.
Я не выдумываю: лес вправду дрогнул, земля вправду качнулась! Лютый рык — как удар молота, как раскат грома, как взрыв! Но не страх порождал он, а уважение к его необузданной силище, к этой чугунной глотке, извергающейся, как вулкан.
Лёгкие шажки заторопились, заторопились: зачмокал мох, захрустел ледок, заплескала вода.
Я давно уже понял, что это медведи: дитё и мама.
Дитё не поспевает, — отстаёт, а мама чует меня, сердится и волнуется.
Мама предупреждает меня, что медвежонок тут не один, что она близко, что лучше его не тронь.
Я хорошо её понял: предупреждает она убедительно…
Тяжёлых шагов не слышно: медведица ждёт. А лёгонькие спешат, спешат. Вот взвизг тихий: медвежонка шлёпнули — не отставай! Вот шаги грузные и лёгкие зашагали рядом: то-пы, то-пы! Шлёп-шлёп-шлёп! Всё дальше, всё тише. И смолкли.
И опять тишина.
Дрозд кончил свистеть. Лунные пятна легли на стволы.
