Птицы, звери и родственники - Даррелл Джеральд (читаем бесплатно книги полностью .txt) 📗
– А может, – предложил я, – я поговорю с ней после ленча? Вдруг графиня допустит тебя к книгам?
– Боюсь, что после ленча с тобой она не покажет мне не то что библиотеки, но даже прошлогоднего номера «Тайме», – вяло сказал Ларри.
И все-таки, несмотря на невысокое мнение моего брата относительно моих способностей к светскому обхождению, я был полон решимости замолвить за него словечко, если подвернется подходящая возможность. Сознавая, что это большое, даже торжественное событие, я решил одеться понаряднее. Мои шорты и рубашка были тщательно выстираны, и я уговорил маму купить мне новую пару сандалий и новую соломенную шляпу. Поскольку до виллы графини было довольно далеко, я отправился верхом на Салли, на которой по такому случаю были новое седло и новая попона.
Великий день, однако, выдался хмурым, земля раскисла. «Кажется, буря собирается», – подумал я, надеясь, однако, что это случится не ранее, чем я доскачу до виллы – ведь дождь испортит хрустящую белизну моей рубашки. Чем дальше я трусил среди олив, порою вспугивая вальдшнепов, которые выпархивали из-под миртов у нас под самым носом, тем больше нервничал. Я решил, что плохо подготовился к визиту. Во-первых, я забыл свою редкостную диковину – заспиртованного четвероногого цыпленка. Мне казалось, что графине было бы любопытно на него взглянуть, и уж по всяком случае, была бы тема для разговора, которая помогла бы преодолеть неловкость на первой стадии встречи. Во-вторых, я забыл проконсультироваться, как же все-таки правильно обращаться к графине. «Ваше высочество»? Слишком формально. Тем более когда тебе дарят сову. «Ваше сиятельство»? Уже лучше. А может быть, просто «мадам»? Ломая голову над тонкостями протокольного характера, я совсем забыл о Салли, предоставив ее самой себе, и она тут же впала в дрему. Из всех вьючных животных, по-моему, только ослы способны спать на ходу. В результате она сдрейфовала к обочине, споткнулась, и я, погруженный в раздумья, угодил в канаву, где было на шесть дюймов воды. пополам с грязью. Салли поглядела на меня с осуждающим удивлением, как обычно делала, когда чувствовала, что виновата. Я был вне себя от ярости. Я готов был придушить ее. Мои новые сандалии были полны липкой грязи, мои шорты и рубаха – такие чистые, такие образцово-показательные мгновение назад – были перепачканы грязью и остатками гниющих водорослей. Я чуть было не разрыдался с досады и обиды. До дома было слишком далеко, чтобы успеть вернуться и переодеться. Оставалось только одно – каким бы жалким ни был мой вид, упорно двигаться к цели, тем более что мне теперь уже было все равно, как обращаться к графине, я был уверен, что, единожды взглянув на мой цыганский вид, она тут же отошлет меня домой. Тогда – прощай сова, прощай библиотека! «Какой же я болван! – думал я с горечью. – Шел бы пешком, не доверялся бы этой безмозглой твари! Ишь, уши торчат как камыши!»
Но ослица по-прежнему трусила быстрым шажком, и вскоре мы добрались до цели. Вилла графини лежала среди оливковых рощ, а подъезд к ней был обсажен высокими зелеными, с розовыми стволами эвкалиптами. Въезд в аллею был обозначен двумя колоннами, на которых громоздились два белокрылых льва, презрительно взглянувшие на нас с Салли, когда мы протрусили мимо. Дом, выстроенный квадратом, с внутренним двориком, был огромен. Когда-то он был любовно окрашен густой венецианской красной краской, но со временем поблек до бледно-розового; штукатурка потрескалась и кое-где облупилась, и я заметил, что на крыше недоставало многих черепиц. Под карнизами приютилось столько ласточкиных гнезд, сколько я никогда прежде не видывал в одном месте, но теперь они опустели и выглядели словно маленькие заброшенные коричневые печки.
Я привязал ослицу к подходящему дереву и направился к воротам, которые вели в центральный патио ‹Патио (исп.) – внутренний дворик.›. Я потянул за свисавшую заржавленную цепь, и тут же откуда-то из глубин дома до меня донесся жалобный звон колокольчика. Я терпеливо подождал несколько времени и уже собрался позвонить снова, как вдруг массивные деревянные двери отворились.
На пороге стоял мужчина, который поглядел на меня в точности как бандит на жертву. Он был высоким и могучим, с огромным ястребиным носом, пышными седыми усами и целой гривой курчавых седых волос. На нем были алая феска, широкая белая рубаха, роскошно расшитая золотыми и алыми нитями, черные шаровары и на ногах чарыки с загнутыми кверху носами и огромными красно-белыми помпонами. Его смуглое лицо изобразило улыбку, и тут я заметил, что у него все зубы золотые. Точно на монетном дворе.
– Кирие Даррелл? – спросил он. – Милости просим.
Я последовал за ним через патио, в котором было немало магнолий и запущенных зимних клумб, и вошел в дом. Он провел меня по длинному коридору, облицованному голубой и алой плиткой, толкнул дверь и ввел в огромную мрачную комнату, все стены которой – от пола до потолка – были заняты книжными полками. В одном углу находился камин, в котором шипели и потрескивали язычки пламени. Над камином висело огромное, почерневшее от времени зеркало в золотой раме. Перед камином на длинной кушетке, почти затерявшись среди разноцветных шалей и подушечек, возлежала сама графиня.
Сказать по совести, я представлял ее совершенно другой. Я воображал ее высокой, сухопарой и весьма строгой, но когда она встала и танцующим шагом направилась ко мне, я увидел, что она малорослая, тучная, с ямочками на щеках цвета розовых бутонов. Ее медовые, высоко взбитые волосы образовывали прическу в стиле помпадур, а глаза под удивленно изогнутыми бровями были зелеными и блестящими, словно недозрелые оливки. Она схватила мою ладонь своими маленькими теплыми пухленькими ручками и приложила ее к своей пышной груди.
– Как мило, как мило с твоей стороны, что ты пришел! – воскликнула она музыкальным девичьим голосом, источая немыслимый аромат пармезанских фиалок пополам с запахом бренди. – Как мило, как несказанно мило! Можно, я буду звать тебя просто Джерри? О да, думаю, что конечно можно. Все друзья зовут меня Матильда… Нет, конечно, это ненастоящее мое имя. Мое настоящее имя Стефани Зиния… Такое неуклюжее! Звучит как название патентованных пилюль! Мне больше нравится Матильда, а тебе?
Я осторожно сказал, что Матильда очень красивое имя.
– О да! Такое уютное старомодное имя! Имена так много значат, как по-твоему? Ну, вот он, например, – сказала графиня, указывая на мужчину, который привел меня сюда, – называет себя Деметриос. А я зову его Мустафой.
Она бросила взгляд на мужчину и затем наклонилась – в результате чего я чуть не задохнулся от аромата фиалок пополам с бренди – и неожиданно прошептала по-гречески:
– Он незаконнорожденный турок. Тут лицо мужчины побагровело, усы его ощетинились, отчего он стал еще более походить на бандита.
– Я не турок, – прорычал он. – Вы лжете!
– Вы турок, и зовут вас Мустафа, – возразила графиня.
– Я… не… я… не… – прошипел тот, вне себя от ярости. – Вы лжете!
– Нет!
– Да!
– Нет!
– Да!
– Я не лгу!…
– Вы… наглая старая лгунья.
– Ах, старая! – завизжала она и тоже побагровела. – Ты смеешь называть меня старой… ты… ты… турок!
– Вы старая и жирная, – холодно сказал Деметриос-Мустафа.
– Ну, это уже слишком! – возопила графиня. – Старая… жирная… Нет, это слишком! Ты уволен! Вот расчет за месяц, и убирайся сейчас же вон, незаконнорожденный турок!
Деметриос-Мустафа держался по-королевски.
– Прекрасно, – сказал он. – Будет ли вам угодно, чтобы я подал напитки и ленч, прежде чем уйти?
– Конечно, – ответила она.
Деметриос-Мустафа молча пересек комнату и вынул из стоявшего за софой ведерка со льдом бутылку шампанского. Он открыл ее и налил в три бокала шампанского пополам с бренди. Вручив по стакану мне и графине, он поднял стакан сам.
– А теперь я предлагаю тост, – торжественно сказал он, обратясь ко мне, – за здоровье толстой старой лгуньи…
Вот тут я был загнан в тупик. Если бы я выпил, получилось бы, что я разделяю его мнение относительно графини, а это, согласитесь, было бы не очень-то вежливо; а если бы я не выпил, он бы, чего доброго, мог нанести ущерб моему здоровью. Видя мои колебания, графиня, к моему удивлению, радостно захихикала, и очаровательные ямочки на ее пухленьких щечках сделались еще глубже.
