Мясной рулет. ВСТРЕЧИ С ЖИВОТНЫМИ - Даррелл Джеральд (читать полностью книгу без регистрации TXT) 📗
Меня совершенно околдовала эта сценка из жизни мармозеток, и, только когда стайка скрылась в уже темнеющем лесу, я обнаружил, что шею у меня свело, а нога затекла до полного бесчувствия.
Прошло немало времени, прежде чем мне снова пришлось столкнуться с этими крохотными мартышками. Я зашел в зоомагазин в Лондоне по делу, не имеющему к мармозеткам никакого отношения, но первое, что мне бросилось в глаза, как только я переступил порог, была клетка, набитая мармозетками. Десяток взъерошенных, жалких зверьков старались умоститься на жердочке в грязной клетке. Но всем места явно не хватало, и они вынуждены были непрерывно толкаться, вытесняя друг друга. В большинстве это были взрослые зверьки, но среди них оказался один подросток, которому доставалось больше всех. Он был такой истощенный, такой неухоженный и крохотный, что при каждой потасовке его спихивали вниз. Глядя на жалкую, несчастную стайку дрожащих обезьянок, я вспомнил семейную сцену, которую наблюдал в Гвиане, вспомнил счастливых зверьков, весело снующих среди орхидей в погоне за вкусной добычей, и решил, что не уйду из магазина, не попытавшись выручить хотя бы одного маленького мученика. Не прошло и пяти минут, как выкуп был заплачен и самого маленького обитателя клетки, не обращая внимания на его жалобные причитания, извлекли на свободу и упаковали в картонную коробку.
По прибытии домой я нарек его Павло и познакомил со своей семьей, которая встретила его без особого восторга. Однако, немного придя в себя, Павло задался целью завоевать наши сердца, и не успели мы глазом моргнуть, как он крепко держал всех нас в своем малюсеньком кулачишке. Конечно, он был очень мал - с удобством располагался в большой чайной чашке, - но это ничего не значило. Он обладал истинным величием крупной личности, был настоящим маленьким Наполеоном, и устоять перед ним было почти невозможно. Головка у Павло была размером с большой грецкий орех, но очень скоро мы поняли, что в ней заключен незаурядный мозг, достойный мудреца и мыслителя. Поначалу мы поместили его в большой клетке, стоявшей в гостиной, чтобы он все время был на людях, но он чувствовал себя взаперти таким несчастным, что мы стали его выпускать на часок-другой каждый день. Это нас и погубило. Павло вскоре убедил нас, что клетка ему совершенно ни к чему, поэтому мы вынесли ее на свалку, а Павло позволили целыми днями разгуливать по дому. Он сделался самым маленьким, но полноправным членом семьи - собственно говоря, вел он себя так, как будто дом принадлежит ему, а мы только гости.
На первый взгляд Павло напоминал диковинную белочку, пока вы не замечали его абсолютно человеческое личико с блестящими, умнейшими карими глазами. Шерстка у него была очень мягкая, пестрая - каждый волосок был окрашен в оранжевый, черный и серый цвета в перечисленном порядке, а хвост покрыт черными и белыми кольцами. Шерсть на голове и шее имела шоколадно-коричневый цвет и свисала с плеч и груди неровной бахромкой. Большие уши были скрыты пышными пучками волос того же шоколадного цвета. По лбу, над бровями и по аристократической спинке носа проходила широкая белая полоса. Знатоки животных, которые его видели, все как один уверяли меня, что он долго не протянет: мармозетки, чья родина - жаркие тропические леса Южной Америки, больше года в нашем климате не живут. Казалось, что эти ободряющие пророчества начинают сбываться: прошло полгода, и Павло разбил паралич - он не владел мышцами нижней части тела. Мы начали отчаянную борьбу за его жизнь, а все, кто предсказывал нам это несчастье, говорили, что его пора усыплять. Но ему, судя по всему, было не больно, и мы решили не сдаваться. Четыре раза в день мы растирали его тоненькие ножки, спину и хвостик теплым рыбьим жиром, добавляли рыбий жир и в его рацион, состоявший из таких деликатесов, как груши и виноград. Он возлежал на подушечке, трогательно беспомощный, завернутый в вату, а все наше семейство, сменяя друг друга, ему прислуживало. Больше всего на свете ему был нужен солнечный свет, а этого в нашем благословенном английском климате как раз и не хватало. Поэтому соседи могли наблюдать забавное зрелище: мы непрерывно носили нашего больного лилипута по всему саду, бережно помещая его подушку в любой проглянувший солнечный зайчик. Так тянулось целый месяц, но к концу месяца Павло уже мог слегка шевелить ножками и дергать хвостиком; еще через две недели он ковылял по дому, почти совсем оправившись. Мы ликовали: хотя дом еще много месяцев вонял рыбьим жиром, наш славный Павло стал таким же, как прежде.
Болезнь, как ни странно, даже пошла ему на пользу - она не ослабила, а закалила его настолько, что подчас он казался просто неуязвимым. Мы никогда его не кутали, и единственное послабление, которое допускали, - грелка, которую клали в его постель в холодные зимние ночи. Но ему это так понравилось, что он категорически отказывался ложиться без грелки даже в разгаре лета. Спальней Павло служил ящик комода в спальне моей матери, где был постлан старый халат и большой лоскут от меховой шубы. Павло укладывался в постель с соблюдением сложного ритуала: сначала в ящике расстилали халат, заворачивая в него грелку так, чтобы Павло не обжегся. Из мехового лоскута нужно было соорудить нечто вроде меховой пещерки; Павло туда заползал, сворачивался калачиком и блаженно закрывал глаза. Первое время мы задвигали ящик, оставляя только щелку для воздуха, чтобы Павло не вставал слишком рано. Но он очень быстро сообразил, что, если толкать головой ящик, щель можно расширить и - путь открыт!
Проснувшись около шести утра, Павло обнаруживал, что грелка остыла, и вылезал поискать местечко потеплее. Он пробирался по полу к маминой кровати, взбирался по ножке и оказывался на покрывале. Потом он прокрадывался к изголовью, радостно повизгивая, и вбуравливался под подушку, где и пребывал в тепле и уюте, пока мама не вставала. Если она оставляла его одного в постели, Павло приходил в ярость и, стоя на подушке, возмущенно бормотал и визжал ей вслед. Наконец, убедившись, что она не собирается ложиться обратно и согревать его особу, он пробирался по коридору к моей комнате и влезал ко мне под одеяло. Раскинувшись у меня на груди, он блаженствовал до тех пор, пока и я в свою очередь не вставал. Тогда он, стоя на моей подушке, осыпал меня оскорблениями, гримасничая от ярости и хмурясь, совсем как человек. Выложив мне все, что он обо мне думает, он спрыгивал и залезал в постель к моему брату, а когда его выдворяли и оттуда, успевал еще вздремнуть под боком у нашей сестры до самого завтрака. Эта утренняя миграция от кровати к кровати повторялась неукоснительно каждое утро.
Внизу в распоряжении Павло было много источников тепла. В гостиной стоял высокий торшер, которым он владел единолично: зимой он забирался под абажур, поближе к лампочке, и блаженствовал в тепле. У него была своя табуреточка с подушкой возле камина, но он отдавал предпочтение лампе, поэтому мы ее не выключали по целым дням, а счетчик накручивал сногсшибательные суммы. В первые же погожие весенние деньки Павло выходил в сад, где любил сидеть на заборе, греясь на солнышке, или бродил взад-вперед, вылавливая пауков и прочие лакомства. Примерно посередине забора была устроена зеленая беседка из увитых ползучими растениями шестов, и в эту гущу зелени Павло скрывался, если ему грозила опасность. Не один год тянулась его война с большой белой кошкой наших соседей: она, очевидно, полагала, что Павло просто какая-то необычная крыса и долг повелевает ей его прикончить. Она часами, не жалея себя, пыталась подкрасться к нему, но, так как белая шкура была отлично заметна на зелени листвы, ей ни разу не удалось застать Павло врасплох. Он дожидался, пока она подползет совсем близко, сверкая желтыми глазами, облизываясь розовым язычком, и, неспешной рысцой пробежав по забору, нырял в густое сплетение зелени. Оказавшись в полной безопасности, Павло вопил и улюлюкал, как уличный мальчишка, выглядывая из цветов, а одураченная кошка бродила вокруг, стараясь отыскать среди стеблей плюща дырку, куда могло бы протиснуться ее раскормленное туловище.
