Нежнорогий возвращается в лес - Будрис Римантас (книги онлайн без регистрации .txt) 📗
Давно опустело поле. Острыми хребтами застыли борозды, залубенели, заскорузли от ветра. Широкими лоскутами зеленеют озими. За полем начинается болото, порыжелое, тусклое. Бурая трава, серые кусты — нет им конца. Лишь на краю болота бугрится лохматый стожок сена, растрепанный ветром, рыхлый, забытый. Видимо, кто-то летом косил на болоте, сметал в стожок немного осоки и решил дождаться первых заморозков: тогда можно будет увезти сено. А потом махнул рукой — да ну ее, жесткую болотную осоку. Вот и остался стожок стоять в одиночестве. И зайцам до него нет дела. Зайцы залегли на пашнях, кормятся вместе с куропатками в зеленях — на что им сухая болотная осока.
Грезит голое поле о высоких облаках…
Однажды утром, а возможно, это было и в полдень — как его отличишь теперь от утра! — увидело ровное поле, что на сухом стожке на краю болота есть птица. Крупная и осанистая. Могучая птица, гордая. Величия ей не занимать у высоких небес…
Это было самое настоящее «чисто поле», о котором поется в песнях. Оно и окрест себя могло видеть далеко и широко. И теперь всей своей ширью, всей своей гладью оно стремилось к одинокой птице на заброшенной кучке сухой болотной осоки. Ведь птица была — сама мечта о высоте и облаках.
Ровное поле видело птицу. А птица, сидя на бурой косматой копне, озирала голое пространство.
Птице понравилось это пустынное место на краю болота. Впереди — поле, пашня, зеленые клочья озимей. Позади болото, ровное, как и поле, безмолвное и угрюмое. Далеко могла глядеть птица с лохматой копны. Птица была одна, и одиночество было ей по душе.
Бродил по полю ветер, вздувал пыль с ребристой пашни, где ухватит, взметет снежную сечку, ему непонятно, чего он ищет, зачем мечется, просто так, бесцельно кидается по полю вдоль-поперек. Птица, та недвижна на ветхом стожке, можно принять ее за изваяние из темного камня.
Оперение у птицы густого бурого цвета, чуть посветлей — на груди. Светло-бурый, гладко оперенный шлем безыскусно и плотно облегает голову и плечи птицы. Ноги сильные, мощные, такие и валун с поля поднимут. А распластает птица крылья — белое поднебесное облако охватит. Клюв крепкий, с благородной горбинкой. Взгляд ее устремлен вдаль и словно видит то, что доступно лишь ей одной. Этот взгляд как высокая мысль.
Любой из пернатых при виде этой птицы воскликнул бы: «Владыка!» И воздал бы все положенные почести. Но поблизости никого не было. Ни ватаги свиристелей, ни скопища куропаток, которые собрались все вместе и тронулись куда-то пешим ходом по озими. Только голое ровное поле, с его грезами о высоких облаках, только оно вздымало на жалкой копне осоки царственную птицу.
Лишь поздней осенью и в зимнюю пору потомки этих птиц появляются в наших местах, на наших ровных, сжатых полях, в лесах, по-зимнему гудящих.
Они прилетают сюда искать корону. Древнюю корону, которая где-то спрятана и ждет, когда ее достанет возвратившийся к родным деревьям кто-нибудь из царственной ветви орлиных. Прилетают молодые беркуты, но корону отыскать не могут. Давным-давно припрятали ее мудрые вороны. Но этих воронов, черных и вещих, хоть они и слывут долгожителями, уже и в помине нет. Живут их потомки, тоже иссиня-черные пером, славные умом, но только приблизительно знают, где то место. Указали его предки: увлекли за собой ввысь и там открыли тайну, чтобы никто посторонний не подслушал. Но меняется земля. Время и топор свели древние дубовые рощи, пали одинокие, старые сосны, пересохли болота, реки кое-где пошли вспять. Едва ли удастся мудрым воронам угадать место, где скрыта корона орлиного рода. Если постараться поискать как следует, может, и найдут. Но редко являются за своей короной гордые беркуты. А залетит какой-нибудь одиночка, не всегда посчастливится ему встретить умного черного ворона. А если и встретятся они, то не всегда сумеют проникнуть в то место. Ведь те, кто когда-то согнал орлов с места, стоит им только завидеть беркута, сразу за ружье — и целятся.
Вот она, участь орлиная!
Об этом рассказывал беркуту, сидящему на охапке бурой осоки, его отец, старый орел. В скалистых горах севера, на крутом утесе, у подножия которого гудели стройные голубые северные ели. Старый орел был из важной династии беркутов, его владения простирались от утеса и до самого дальнего края голубой долины реки. Когда у юного беркута окрепли крылья и близилось время покидать гнездо, старый орел и рассказал ему о судьбе орлиного рода.
Это было давно. В те незапамятные времена, когда на земле звери селились, где хотели, когда вольготно было птицам — где понравится, там и устраивают гнездо; никто не знал и не хотел знать, где кончается одна роща и начинается другая, а воздух еще не был тусклым от дымных очагов человека.
Птицы по доброй воле выбрали владыками пернатого царства беркутов, чей полет высок и плавен, чей нрав благороден и строг. Беркуту полагалось носить венец из голубых и золотистых растений — их собрали на песчаных пригорках лесные жаворонки, добыли на топких болотах юркие чибисы и тонконогие травники. Голубое сверкание весенних звезд тонкой соловьиной ковки майской поры, жаркое золото лета, крепко отчеканенное дятлами по еловым стволам, упавшие наземь осколки небосвода, подобранные нежными варакушками, осеннее серебро, разбросанное пеночками-теньковками, тайные камушки омутов, поднятые со дна чомгами и гагарами, да еще звонкость зимнего неба, подарок черных воронов, — таково было украшение королевского убора. Ни звери, ни жуки не могли похвастать такой пышной короной своего владыки, какая досталась беркуту — благороднейшему из могучих птиц.
Беркуты устраивали гнезда на кряжистых, вековых дубах, на самых стойких соснах. У беркутов не по одному гнезду на каждого, птицы признали за ними право иметь несколько резиденций — короли как-никак. Лесные просторы беркуты разделили между собой и справедливо правили своими подданными, чтя законы пернатого мира. Решали тяжбы между птицами, обороняли малых и слабых от их врагов: брали лисиц и диких лесных котов.
Охотились они честно, никогда не нападали исподтишка. Добычу брали лишь ту, которая им принадлежала, перед тем высоко кружили, чтобы всем было видно: беркут охотится!
Это была пора птичьего владычества, когда птицы и звери были хозяевами своей судьбы, а охотники не суетились каждую осень, как нынче: «Где бы это уток найти? Вы не знаете, где кряквы?» И охотников, к слову сказать, было куда меньше.
Сначала люди принялись жечь, сводить леса: им нужны были пашни. Потом стали рубить, валить деревья: требовался лес на постройки.
Люди пахали, боронили, сеяли. И охотились.
Всякие бывают люди. Одни охотятся в открытую, вроде беркутов. Такие никогда не убьют птицу или зверя ради меткого выстрела. Не тронут зверя у логова, птицу на гнезде. Всегда заботятся, чтобы не перевелась дичь, чтобы не ушли из лесов их обитатели. Но находились и такие, которые истребляли кого попало без зазрения совести. Не стало туров, величавых красавцев: погубил их человек всех до единого. О зубрах, могучих лесных исполинах, дошли до нас лишь предания. Пропали бурые медведи. И беркуты — царственные птицы — гибли, пронзенные стрелами. А люди, которые их губили, на вид ничем не отличались от остальных честных людей. Издалека не разберешь, а когда стрела пущена, не угадаешь, чья она.
Потом у людей появился порох. Множество птиц от него погибло. И беркутов тоже.
Редели, чахли некогда пышные леса.
К тому времени не водились уже ни туры, ни зубры. Выжила лишь одна, последняя пара венценосных птиц беркутов, уцелело их последнее гнездо. Птицам посчастливилось благополучно вывести единственного наследника. И вдруг однажды, осенью, перед великим отлетом птиц, когда старый орел опустился на дуб взглянуть на гнездо, грянул выстрел.
Так погиб последний в этом краю властелин из рода беркутов. Его венец, упавший от выстрела, остался в гнезде. Мудрые вороны унесли его и запрятали. Они верили, что еще вернутся в эти леса благородные птицы из орлиного племени. Вдовая орлица с орленком бежали прочь. Скрылись на севере, в скалах, подальше от людского глаза, там, где еще не истреблены леса, где дики горы, где вольно дышится.
