Под тропиком Козерога - Рабен Н. (читать книги онлайн регистрации txt) 📗
Сабран хлопотал на камбузе. Он принес на ют котелок с кипящим кофе, предварительно подсолив и хлорировав воду; напиток приобрел специфический вкус, но я прихлебывал его с удовольствием. Солнце вставало на горизонте, согревая наши изможденные полуголые тела. При свете дня можно было как следует рассмотреть бухту. В центре ее находились три крохотных островка. На берегу высилась пирамидальная гора удивительно правильной формы, Береговая линия выдавалась мысом по направлению к трем островкам, за которыми открывался узкий проход — ворота в Индийский океан. Я с жадностью разглядывал остров при дневном свете. Особенно пристально я всматривался в травянистые склоны, втайне надеясь увидеть на прогалине чешуйчатую голову дракона.
Было безветренно. Мы дружно взялись за шесты и стали осторожно подталкивать прау. В центре пролива течение было сильным, так что выходить на глубину при штиле не стоило. Усердно работая шестами, мы черепашьим шагом двинулись к мысу. Судя по карте, три островка закрывали вход в бухту Комодо, во всяком случае, нас с Чарльзом не покидала эта уверенность. В миле от островков мы попали на мелководье, киль парусника заскреб по дну. Делать нечего: сняться отсюда можно только в прилив.
Да, но просидеть три часа на одном месте — на это просто не было терпения. Оставив Чарльза с капитаном и командой, мы с Сабраном спустили маленькую долбленку и погребли вперед. Мне ужасно хотелось проверить, действительно ли это остров драконов.
Лодочка плыла вдоль берега. Под нами густо росли кораллы, днище челнока едва не задевало их. Иногда коралловый выступ не доходил двух-трех сантиметров до поверхности. Наскочи мы на него, крохотная посудина наверняка бы опрокинулась, а оказаться полуголым на острых как бритва кораллах — не большое удовольствие, мне это было известно по собственному печальному опыту. Но Сабран был классным гребцом, он успевал вовремя заметить опасность и одним ударом весла менял курс, обходя препятствие. Я липший раз порадовался, что он присоединился к экспедиции.
Мы мерно гребли, как вдруг перед носом лодки стали выпрыгивать небольшие рыбки. Они были сантиметров тридцать в длину и прыгали парами или тройками, хвостом скользя по воде. Такого мне еще наблюдать не приходилось: тела рыбок были наклонены под углом сорок пять градусов к поверхности, в воде оставались только кончики хвостов, которые сильно вибрировали. Пронесясь таким образом несколько метров, рыбки плюхались в воду и исчезали.
Мы добрались до трех островков, вошли в пролив между ними — и перед нами открылась вторая бума. Большая, правильной формы, она показалась мне сказочно красивой. Ее обрамляли голые крутые коричневато-желтые скалы, отчего вид приобретал какое-то колдовское величие. На дальней стороне белела узенькая бахрома песчаного берега, особенно яркая на фоне изумрудно-лилового моря. Скалы переходили там в пологие холмы, у подножия которых просматривалось темно-зеленое пятно. Скорее всего это пальмовая рота, а значит, где-то рядом находится и деревня.
Налегая на весла, мы пошли напрямик через бухту. Вскоре уже можно было различить шлюпку у берега и несколько крытых соломой хижин, уютно расположившихся между пальмами. У меня вырвался вздох облегчения: наконец-то после стольких дней пути и стольких опасностей цель путешествия близка. Значит, мы шли верным курсом: остров действительно был Комодо, потому что только на нем жили люди. Все остальные островки этой группы значились как необитаемые.
Голые ребятишки высыпали к кромке воды, глядя, как мы вытаскиваем лодку на песок. Пройдя по берегу, усыпанному ракушками и обломками кораллов, мы подошли к свайным хижинам, выстроившимся в ряд у подножия округлого холма. Перед одной из них сидела нa корточках старуха; она вынимала из корзинки кусочки моллюсков и раскладывала их для просушки на куске грубой коричневой холстины.
— Доброе утро, — сказал я. — Где дом петингги?
Она откинула с морщинистого лица длинные седые пряди, сощурилась и, не выказывая ни малейшего удивления от встречи с двумя невесть откуда взявшимися незнакомцами, указала на крайнюю хижину. Резиденция старосты была немного больше и чуть менее ветхая, чем соседние. Мы направились к дому, провожаемые взглядами детей и старух. Песок так накалился, что по нему невозможно было ступать босыми ногами. Мы шли, пританцовывая, и от этого выглядели еще нелепей. Петингги в чистом, изящном саронге, белой рубашке и черной пичи, кокетливо сдвинутой на ухо, ожидал нас в дверях. Он широко улыбнулся совершенно беззубым ртом, крепко пожал нам руки и пригласил в дом.
Когда мы вошли внутрь, сразу стало ясно, почему деревня казалась полупустой: комната была полна парода; мужчины сидели на ротанговых циновках, устилавших пол. В помещении размером пять квадратных метров стоял «роскошный» гардероб с мутным, потрескавшимся зеркалом на дверце. Одна из стен представляла собой сплетенную из пальмовых ветвей ширму, понизу обшитую тканью. За ширмой, как я узнал позже, находилась кухня, оттуда по очереди выглядывали четыре молодые женщины; при виде нас глаза их широко раскрывались от удивления, и они тут же прятались назад.
Петингги жестом предложил нам сесть на пол в самом центре. Занавеска приподнялась, и одна из женщин, с трудом протиснувшись в комнату, начала обходить сидящих мужчин. Она шла, сильно согнувшись, стараясь, чтобы ее голова находилась ниже голов мужчин — традиционный знак уважения к ним. Женщина принесла полную тарелку кокосовых коржиков и поставила ее перед нами. За ней пришла другая — с чашками кофе. Петингги сел лицом к нам, скрестив ноги, и пригласил отведать угощение.
После долгих церемонных приветствий я, как мог, объяснил, кто мы такие и зачем приехали. Когда мне не хватало нужного малайского слова, я поворачивался к сидящему рядом Сабрану. Тот почти всегда догадывался, что я хочу сказать, и помогал мне. Иногда, правда, нам приходилось предварительно объясняться друг с другом на собственном языке, состоявшем из жестов и междометий, после чего общими усилиями добирались до сути. Время от времени из меня без всякой подсказки выскакивали удачное словцо или даже целая фраза; Сабран тогда расплывался в счастливой улыбке и шептал мне на ухо по-английски: «Это очень о’кей».
Петингги согласно кивал, с его лица не сходила улыбка. Я пустил по кругу пачку сигарет. Через полчаса я счел, что не нарушу приличий, если перейду ближе к делу. В частности, я упомянул, что наше судно село на мель недалеко от деревни.
— Туан, — сказал я, — может ли кто-нибудь поехать с нами и показать прау путь через рифы?
Петингги улыбнулся и понимающе кивнул:
— Мой сын Халинг поедет.
Однако было ясно, что никакой срочности в снятии баркаса с мели он не видит. Нам поднесли еще кофе.
Петингги сменил тему разговора.
— Моя больной, — сказал он, протягивая левую руку. Она сильно опухла и была смазана чем-то белым. — Лечусь грязью, а она не проходит.
— На судне много, очень много хороших лекарств, — заверил я, надеясь вернуть его к нашей заботе.
Он закивал и попросил показать ему часы. Я отстегнул и протянул их старику. Тот внимательно изучил хронометр, потом пустил его по кругу; все по очереди смотрели на часы и с восторгом прикладывали их к уху.
— Очень хорошие, — заключил петингги, — очень нравится.
— Туан, — ответил я. — Я не могу отдать их. Это подарок отца. Но, — добавил я, — у нас на судне есть подарки.
В комнату снова внесли кокосовые коржики.
— Делай мне фото, — попросил петингги. — Здесь был француз. Делал фото. Моя очень довольный.
— Конечно, — ответил я. — У нас на прау есть камера. Когда лодка прибудет, мы сделаем фото.
Наконец петингги решил, что время, отведенное традицией на светскую беседу, кончилось и можно закругляться. Народ потянулся из хижины на берег. Староста указал на лежащую на песке шлюпку.
— Лодка моего сына, — сказал он и с этим откланялся.
