Они живут рядом со мной (сборник) - Онегов Анатолий Сергеевич (читать книги онлайн полные версии txt) 📗
Я понимал, что наш «разговор», конечно, может быть трудным, — ведь медведя уже избаловали, испортили. Как оно все обернется?.. Но все-таки хотелось верить, что есть у любого зверя «уважительность», что ли, к человеку, к самому сильному существу на земле. И должен был я вернуть этому зверю, избалованному, испорченному, его прежнюю «уважительность», должен был и здесь, где медведя многие побаивались, утвердиться в своих предположениях, как утвердился когда-то в добродушии этого большого и сильного зверя в Архангельской тайге.
Во время своего первого дежурства на пасеке как-то объясняться с медведем я не собирался. Сначала я хотел выяснить все подробности медвежьих походов за медом, а главное, проверить расписание этих походов.
Уже не раз слышал я здесь, на Алтае, что у всех медвежьих походов за медом есть одно общее правило: зверь, разоривший улей и вдосталь наевшийся меду, заявится следующий раз на пасеку только на третий день, то есть сможет обойтись без новой порции сладкого почти двое суток. Откуда взялось такое правило, я не допытывался. Подтвердили мне это правило и люди пожилые, многое повидавшие в горах, а потому я не сомневался, что какая-то закономерность, какое-то расписание действительно существует у медведей, и если этому расписанию верить, то именно в эту ночь, в это мое дежурство, медведь и должен был явиться к ульям.
Моя первая вахта закончилась благополучно. Медведь действительно явился и напрямик пошел к ульям. Но моя собака остановила его, и зверь отступил, бродил всю ночь вокруг пасеки, тревожил пса, но не показывался и к утру ушел вверх по реке.
Утром я сдал пасеку пчеловоду, а вечером снова был на месте и снова остался на пасеке один встречать новую ночь.
Прошлую ночь собака бегала по пасеке, но на этот раз я закрыл ее в избушку. Пес дремал возле моих ног. Я сидел за столиком у окна, стекло из окна я выставил и теперь мог слышать все ночные звуки.
Солнце ушло за горы, и тайга сразу стихла. Тут же исчезли сороки и дрозды, которые громкими криками встретили мое появление, и в наступившей тишине разобрал я возню мышей под кустом, куда пчеловод выбрасывал из избушки мусор. Под окном скользнул быстрый зверек. Он появился и пропал так быстро, что я не успел разобрать, кто это: ласка или горностай. Зверек шмыгнул к мусорной куче, и там тут же стихли мыши. В полутьме еще можно было разобрать стрелки часов — шел одиннадцатый час.
Я допускал, что медведь может выйти на пасеку неслышно, появиться вдруг, как таежная тень. Если он выйдет к ульям впереди, напротив избушки, я обязательно замечу его. Если подойдет слева, за кустами, то кусты скроют зверя. Но и тогда я все равно услышу легкий удар-скребок когтей по крышке улья, услышу, как крышка стукнет о землю, услышу, как зверь начнет вытряхивать из улья рамки с медом, и, наконец, услышу фырканье, ворчание, чавканье — по-другому есть мед медведь пока не научился. Я должен был услышать медведя даже тогда, когда он не станет есть мед здесь, а ухватит улей передними лапами и понесет его в лес и тут когти зверя обязательно хоть раз чиркнут по стенке улья, обязательно скользнут по дереву…
Тут я и собирался неслышно выйти из избушки, тихо подойти к медведю, громко окрикнуть его, обратить на себя его внимание и сразу после этого разрядить ружье в ночное небо… Если я хоть как-то успел понять этого зверя, изучив его следы, его манеру вести себя возле пасеки, то мой план мог удаться — медведь, застигнутый врасплох, должен был напугаться и надолго запомнить эту встречу…
Сумерки совсем загустели, и лишь свет неба, пока не встретившего ночь, рассказывал, что где-то там, за горами, все еще стоит хоть и поздний, но все-таки не такой черный, как тени гор, летний вечер.
У каждого натуралиста, подолгу бывающего в тайге, появляется особое чувство — чувство зверя. Зверя можно увидеть, услышать, о его приближении можно узнать даже по запаху… Что именно подсказало мне тогда, что зверь неподалеку, не знаю, только я не ошибся. Почти тут же на ноги вскочил мой пес, и я еле успел сжать рукой его пасть, чтобы он не рыкнул и не спугнул зверя.
Пес уперся передними лапами в край стола и готов был выскочить в окно. Он вздрагивал от нетерпения и весь тянулся в ту сторону, где прошлой ночью подходил к пасеке медведь, — медведь и на этот раз решил выйти к ульям прямо против избушки. Покажется или не покажется? Выйдет или не выйдет из кустов?
С трудом удерживая рвущуюся собаку, я отчаянно ругал себя… Я, казалось, все предусмотрел, но забыл, что раньше меня могла узнать о приближении медведя собака и спугнуть его. Пса на этот раз надо было оставить дома.
Медведь не показался, не вышел. Пес успокоился. Я снова уложил его на пол, возле своих ног. И снова прислушивался и приглядывался к ночной темноте.
К утру, еще до рассвета с гор сорвался ветер. Качались деревья, шумела листва. За ветром я ничего не мог слышать и, боясь, что зверь явится на пасеку именно сейчас, явится, увы, незаметно из-за ветра, вывел на улицу собаку и посадил ее возле избушки на цепь.
Вторая ночь пропала. Над пасекой уже занялись легким утренним светом облака. Ветер так же неожиданно, как и начался, сразу стих. И сразу услышал я сварливый стрекот сорок, голоса дроздов и шум горной речки.
Было семь часов утра. Хотелось курить. Я обошел пасеку — все было на месте. Там, где ночью пытался подойти медведь, удалось отыскать его следы — это был тот самый большой зверь-самец, что бродил вокруг пасеки прошлую ночь. Прошлую ночь он не попробовал меда и, видимо, надеялся на успех в этот раз.
Я сидел на пороге избушки и ждал пчеловода, чтобы сдать ему пасеку. Пчеловод задерживался. Я отвязал собаку, взял банку и спустился к реке за свежей водой. До реки было всего метров сто. Я снял ботинки, зашел в воду, зачерпнул пригоршню утренней холодной воды, пришедшей сверху, с гор, и только хотел сполоснуть этой свежей водой лицо, как сзади, на пасеке, раздался хриплый рев собаки.
Я оставил банку, ботинки и бросился к избушке. Собака хрипела уже в стороне за кустами. Я схватил ружье и босиком понесся на голос собаки через кусты. Пока я ломился через непролазный черемушник, собака успела добраться до подъема в гору и с лаем быстро пошла вверх.
Тропы вверх не было. Я оставил преследование и вернулся обратно… На траве, неподалеку от избушки, валялась крышка улья, тут же были рассыпаны по траве сломанные, раздавленные медвежьими лапами рамки с медом. Часть меда была съедена. Пчелы, наверное еще не опомнившись, гудящим, беспокойным клубком копошились на сломанных рамках и на траве.
Собака вернулась нескоро. Никаких ран на ней я не обнаружил. Разыскав меня и ткнув носом в мою руку, будто проверив, цел ли я, пес не спеша отправился к реке, напился, выкупался, вернулся обратно и как ни в чем не бывало улегся отдыхать у дверей избушки. Пес выполнил свой долг: он вовремя обнаружил зверя, примчался с реки на пасеку, завязал бой, заставил медведя отступить и прогнал его далеко в горы… Пес имел право спокойно отдыхать.
Я же был не совсем спокоен. Улей разорен, а медведь цел и невредим. Меня ждал отчет перед пчеловодом.
Как ни старался пчеловод успокаивать меня, как ни уговаривал, как ни утешал, что, мол, и не такое бывает на пасеке в горах, но отделаться от мысли, что медведь обвел меня вокруг пальца, я не мог. Хитрый зверь терпеливо ждал, когда я поверю, что рядом с пасекой нет никаких медведей. И тогда он нагрянул к ульям среди бела дня и за какие-то пять — десять минут успел разгромить пчелиную семью.
В нашей деревушке о последних событиях на пасеке узнали, пожалуй, раньше, чем о моем возвращении с ночной вахты, и мне не пришлось никому ничего объяснять. У каждого из моих соседей было на этот счет свое собственное мнение, которое они по деликатным причинам не торопились высказывать вслух. Все скромно помалкивали, и только та самая женщина, которая до этого года сама работала пчеловодом, добро посоветовала мне отступиться от медведя:
— Не ходи больше. Ульи-то государственные. Пойдет ревизия — спросят, куда делись. Спишут на тебя — мол, писатель не устерег. И погромы старые все за тобой будут — ославят тебя. Народ здесь на язык быстрый — позора не оберешься.
