Черный Красавчик (с иллюстрациями) - Сьюэлл Анна (читать книги полностью без сокращений бесплатно txt) 📗
Затем пришел широкоплечий мужчина, одетый в серый плащ с широкой серой пелериной и большими белыми пуговицами, серую шляпу и синий шерстяной шарф, свободно обернутый вокруг шеи; волосы у него тоже были серыми от седины, но при этом он производил впечатление весельчака, и все расступились, давая ему дорогу. Он осмотрел меня с ног до головы, словно приценивался, а затем выпрямился и с широкой улыбкой объявил:
– Этот конь – как раз то, что тебе нужно, Джерри; я не спрашиваю, сколько ты за него дал, но он того стоит.
Таким образом, моя персона получила официальное признание.
Фамилия этого человека была Грант, но все звали его Серый Грант или Хозяин Грант. Он был местным старейшиной и брал на себя труд улаживать ссоры и мирить приятелей. В целом это был добродушный и благоразумный человек, но если Серый Грант выходил из себя, что случалось, когда он выпивал лишнего, все старались держаться подальше от его кулака, зная, сколь он тяжел.
Первая неделя службы в качестве извозчичьей лошади оказалась очень утомительной. Я никогда прежде не бывал в Лондоне, и шум, коловращение, а главное – сонмы лошадей, людей и экипажей, между которыми приходилось лавировать, прокладывая себе путь, нервировали и изматывали меня. Но вскоре я понял, что могу полностью положиться на своего возницу, расслабился и успокоился.
Джерри был самым лучшим кучером из всех, кого я знал, и – что еще важнее – заботился о своих лошадях, как о себе самом. Скоро он уже не сомневался, что я трудолюбив и старателен, и никогда не хлестал меня кнутом, разве что я чувствовал, как кончик кнута легко скользит у меня по спине, что означало: пора трогать. Вообще-то я ощущал это уже по тому, как он поднимал вожжи, а его кнут можно было гораздо чаще видеть заткнутым за пояс, чем занесенным над головой.
Через короткий промежуток времени мы с хозяином идеально понимали друг друга. В конюшне все было устроено для нашего удобства. Стойла были, правда, сооружены по старой моде – с наклоном, но с тыльной стороны стойл имелись две подвижные перекладины: ночью, когда мы отдыхали, достаточно было поднять их – и можно снимать с нас уздечки и позволить поворачиваться и стоять как заблагорассудится. Это большое удобство.
Джерри содержал нас в образцовой чистоте, по мере возможности разнообразил наш рацион и всегда досыта кормил. И это еще не все. У нас было вдоволь чистой, свежей воды, которую он позволял оставлять в доступном для нас месте круглые сутки, кроме, разумеется, моментов, когда мы были разгорячены. Некоторые считают, что лошади нельзя давать пить столько, сколько ей вздумается, но я знаю, что если нам позволяют пить, когда хочется, мы за раз выпиваем совсем немного, и это гораздо полезнее, чем заглатывать сразу по полведра после того, как вконец измучаешься жаждой и почувствуешь себя несчастным. Некоторые конюхи преспокойно отправляются домой пить пиво, оставив лошадей жевать сухое сено и овес. После этого лошадь, разумеется, залпом выпивает слишком много воды, а это вредно, ибо ничто так не сбивает дыхание и не леденит кишки.
Но самое замечательное, что у нас там было, – это выходные по воскресеньям. Мы столько работали в течение недели, что, не будь этих дней, не знаю, как бы мы и справлялись. К тому же воскресенье было для лошадей временем приятного общения друг с другом. В один из таких дней я и услышал историю моего напарника.
ГЛАВА XXXIV
Старый боевой конь
Капитан был воспитан и выезжен как кавалерийская лошадь; его первый хозяин, офицер, как раз отправлялся на Крымскую войну. Капитану очень нравились занятия по выездке, в которых он участвовал вместе с другими лошадьми: они бегали рысью, разом поворачивались направо или налево, останавливались по команде или стремительно бросались вперед по сигналу трубы или знаку офицера. В молодости Капитан был темно-серой, стальной масти в яблоках и слыл красавцем. Его хозяин, жизнерадостный молодой человек, любил его без памяти и всегда относился с величайшей заботливостью и добротой. Капитану представлялось, что жизнь армейской лошади – сплошное удовольствие. Но когда настало время отправляться за границу на большом морском корабле, он едва не переменил мнение.
– Это, – рассказывал он, – было ужасно! Конечно, мы не могли взойти на борт прямо с берега, поэтому пришлось продеть нам под брюхо крепкие стропы и, несмотря на отчаянное наше сопротивление, поднять над землей, пронести над водой и опустить на палубу огромного судна. Потом нас поместили в крохотные стойла в трюме, и в течение многих дней мы не видели неба и не имели возможности размять ноги. Корабль время от времени качало на высоких волнах, мы бились о стенки и чувствовали себя отвратительно. Но наконец это злосчастное путешествие окончилось, нас силой вытащили на палубу и тем же воздушным путем доставили на берег. Мы страшно радовались, снова ощутив под ногами твердую землю, и от удовольствия фыркали и ржали.
Вскоре обнаружилось, что страна, куда мы прибыли, совсем не похожа на нашу собственную и что, помимо участия в боях, придется столкнуться со многими другими трудностями; однако большинство офицеров так любили своих лошадей, что старались обеспечить им все возможные удобства, несмотря на снег, сырость и полную неразбериху вокруг.
– Но разве участие в боях не было самым страшным из всего? – спросил я.
– Не знаю, как тебе и сказать, – ответил он. – Нам нравился звук трубы, нравилось, когда нас выводили из конюшен, нам не терпелось ринуться вперед, хотя иногда приходилось часами ждать команды; а когда команда звучала, мы мчались так весело и с такой готовностью, словно не рвались вокруг пушечные ядра, не мелькали штыки, не свистели пули. Думаю, покуда мы чувствовали, что всадник крепко сидит в седле и рука, держащая поводья, тверда, мы страха не знали, даже когда чудовищные снаряды вихрем проносились мимо и разлетались рядом на тысячу или больше осколков.
Мы с моим благородным хозяином участвовали во множестве боев, но ни разу не получили даже царапины; и хотя я был свидетелем того, как лошади погибают, сраженные пулей, пронзенные штыком или разрубленные страшным сабельным ударом, хотя видел, как они, павшие, навсегда остаются на поле брани или, раненные, корчатся в предсмертной агонии, за себя я не боялся. Веселый голос моего хозяина, подбадривающего своих людей, придавал мне уверенности, что нас убить не могут. Я так доверял ему, что, пока он сидел в седле, готов был бросаться на самое пушечное жерло. Я видел множество отважных мужчин, выбитых из седел смертоносными пулями, слышал крики и стоны умирающих, галопом несся по земле, скользкой от крови, и часто вынужден был резко сворачивать в сторону, чтобы не растоптать раненого человека или лошадь. Но до одного ужасного дня я по-прежнему не испытывал страха. Тот день я не забуду никогда.
Здесь старый Капитан замолчал и испустил длинный печальный вздох. Я ждал, и он заговорил снова.
– Было осеннее утро; как обычно, за час до рассвета нас оседлали, и эскадрон изготовился к бранным трудам – бою или долгому ожиданию. Кавалеристы стояли рядом со своими лошадьми, готовые в любой момент вскочить в седло. По мере того как делалось светлей, среди офицеров стало заметно волнение, и еще до восхода солнца мы услышали треск вражеской стрельбы.
К нам подскакал офицер и отдал приказ: «По коням!» Секунду спустя мужчины сидели в седлах, а лошади, взволнованные, с нетерпением ожидали лишь прикосновения вожжей или шпор. Однако мы были так вымуштрованы, что застыли словно вкопанные, только покусывали удила и время от времени беспокойно вскидывали головы.
Мы с моим дорогим хозяином стояли перед строем. Он расчесал пальцами мою растрепавшуюся гриву и пригладил ее рукой; затем, похлопав меня по шее, сказал: «Трудный денек нам сегодня предстоит, Баярд, красавчик мой, но мы исполним свой долг честно, как всегда». В то утро, мне кажется, он больше обычного гладил меня по шее – тихо так гладил и гладил, словно думая при этом о чем-то другом. Мне было приятно прикосновение его руки, и я гордо и счастливо выпячивал грудь, но стоял при этом смирно, ибо понимал малейшие оттенки его настроения и знал, когда можно веселиться, а когда следует вести себя тихо.
