Тайга – мой дом - Кузаков Николай Дмитриевич (бесплатные версии книг txt) 📗
— На кой леший мне твое уважение! — выходит из себя Михаил.
Андрей смеется. Михаил еще что-то бурчит себе под нос, но встает, зажигает лампу и растапливает печку. Смотрит он на Андрея как на кровного врага, который уже до предела истерзал его душу.
Встаем и мы. Андрей торжественно заносит глухаря.
— Смотри, какой красавец, — говорит он мне. — Килограммов семь-восемь будет.
Глухарь верно крупный.
После завтрака решили первым делом помыться. На костре в ведрах грею воду. Андрей взялся за генеральную уборку в зимовье, выскоблил стол, перемыл посуду, вымел мусор и принес кедровой хвои. В зимовье сразу стало свежо и уютно.
Моемся по переменке у печки. Сейчас бы в баню. Но это пока мечта.
— Что баню не срубите? — спрашиваю Андрея. — Вы же каждый год здесь охотитесь.
— Ее летом рубить надо. А кто отпустит? Сенокос. А в госпромхозе коров много. Их зиму чем-то кормить надо. А там ловля рыбы. Да мало ли еще хозяйственных дел.
Я достал карту.
— Вот смотри, Андрей, речка Лисья. Здесь зимовье. А вот стоянки еще пяти бригад. Лисья оказалась в центре. Сделайте здесь базу. Срубите баню. В назначенный срок можно собираться. У эвенков такое место встречи называется «бальжор». Можно день-другой отдохнуть, сдать пушнину. Послушать лектора.
— Мы об этом не раз говорили на собраниях. Обещали нам построить базу, но так и не построили.
— Но почему?
— Я сам себя об этом много раз спрашивал. Мне кажется, не только потому, что мало людей стало. Раньше вообще на пушнину спрос больше был. Вышел я из тайги, дадут мне дней пяток отдохнуть и опять отправляют. Так до февраля и охочусь. Теперь же охотники почти все выходят из тайги в конце ноября или начале декабря. На всей Нижней Тунгуске и ее притоках если человек десять охотятся до февраля, так это хорошо. А в декабре ведь самая охота. Ты же видишь, осень у нас снежная, теплая. Соболь больше лежит. Ударят морозы в декабре, он и заходит. Тут бы его ловушками и брать, так охотников уж нет в тайге.
— Зачем же ждать, когда тебя пошлют в тайгу? Охотник же ты. Ну и промышляй белок и соболей, пока они линять не начнут.
Андрей усмехнулся.
— Ты во время войны и после войны сам охотником был. Где ты зарабатывал деньги на жизнь? — спросил меня Андрей.
— В основном на охоте. Летом подрабатывал рыбалкой.
— Видишь, тогда тебя нужда в тайгу гнала. Сейчас, брат, другое дело. Возьмем меня. И я раньше только охотой жил. Теперь я — рабочий госпромхоза. Мне установили северную надбавку сто процентов. Вожу я в селе дрова и сено. За месяц сто рублей заработал да еще надбавки сто рублей. Оно и ничего получается. У меня свое мясо, своя рыба, своя картошка и капуста. Работать, верно, на морозе приходится, так вечером я свободен. Ужин мне приготовлен. Я и газету почитаю, в кино схожу, будет желание, с товарищами за рюмочкой посижу. А в тайге меня что ждет? Как живем, сам видишь. Хлещешься по тайге сутками, а соболя то ли добудешь, то ли нет. Вот охотники и не идут в тайгу: смысла нет. На подвозке дров вернее. Из-за этого мы много пушнины в тайге не добираем.
А где отжили свой век деревни, там вообще не бывают охотники. Таких мест на одной Тунгуске не одна тысяча квадратных километров. Получается как-то неладно. Государство на огромные убытки шло, чтобы расплодить соболя. Расплодили. А теперь не берем.
К нам один писатель приезжал. Поселился в зимовье. Это он охотничью жизнь познавал. Хотел прожить все лето, а тут дожди зарядили. Зачихал писатель и через неделю укатил в город. Написал он книжку. Оплакивает маленькие деревушки, жалко ему, что их не стало. Ругает райком партии на чем свет стоит. А сам-то в зимовье неделю кое-как прожил. А туда же, учить берется. Не деревушки надо спасать, а охотничьи базы на их месте строить, чтобы приехал из города человек — вот тебе собака, одежда хорошая, ружье, лыжи. Да мои бы братья и сын каждую осень охотились. А таких охотников сейчас в городах не одна сотня живет. А сколько пенсионеров, которые бы с удовольствием охотились, только создай им условия.
Андрей посмотрел на меня так, будто я во всем этом виноват.
— Как видишь, пришло время серьезно подумать о тайге и об охотниках.
Да, Андрей прав. Мы забыли про охотников и про богатства тайги. Ведь порой дело доходит до парадокса.
Нам дали двадцать лицензий на отстрел лосей. Но мы пока не добыли ни одного, и не потому, что зверей нет. Убить-то просто, а как мясо доставить в деревню. Попробуй-ка на сто километров прорубить дорогу в тайге. Слишком дорогая цена такому мясу. А ведь можно сделать проще. Посадить на вертолет двух охотников и отстрелять лосей столько, сколько нужно, притом по выбору. Но за охоту на вертолете нужно заплатить более двухсот рублей за час. Такое мясо будет дороже золота. Непонятно: авиация точно другое государство в нашем государстве, которое не волнует земная жизнь. А мясо-то летчики едят и одежду носят из мехов, которые сдают охотники.
Без строительства охотничьих баз нам не обойтись. Уже сейчас нужно создавать охотничьи общества в городах, закреплять за ними промысловые угодья. Эти общества могут многое сделать в строительстве баз.
Мы много говорим и пишем о том, что пушнины, особенно соболей и ондатры, с каждым годом поступает государству все меньше и меньше. А поступать будет еще меньше. У охотников нет материального стимула добывать соболя. Иногда за одним соболем приходится охотиться неделю. Добыл, а он серый. Стоимость его — пятнадцать рублей, да еще выплатят тебе за него вначале половину, а вторую половину — через полгода. А какая разница промысловику. — на черного или серого соболя охотиться, сил-то на того и на другого одинаково затрачено. Повышение приемной цены на соболя привлечет многих охотников-любителей. Таким образом сразу будет решено несколько проблем. А пока государство ежегодно теряет миллионы рублей.
Глава 14;
Иду по следу Назарихи и соболя. А они все дальше и дальше уводят меня в хребет. Лес здесь густой и темный, смотрит на меня угрюмо, ропщет. Между стволами крутится ветер, играет хвоей, заметает следы. И чувствую я себя среди кедров чужим и одиноким. От этого усталость усиливается, ноги точно прилипают ко мху, прикрытому снегом. Не раз уже появлялась мысль: не повернуть ли к зимовью? Остановлюсь, послушаю тревожный шум леса — и снова вперед.
И надо же, день начался так хорошо. На восходе солнца за несколько минут убил четырех белок. И тут след соболя, Назариха пошла с азартом. Обрадовался. Наконец-то черная полоса неудач прошла.
И все дело испортил Орлик. Назариха почти настигла соболя: он кормился голубицей, которую на старых гарях еще не завалил снег. Орлик поднял глухаря и залаял. Соболь испугался и побежал.
И вот день уже на исходе, а поединок продолжается. Соболь оказался опытным, видимо, его уже не раз гоняли. Как только его начинает настигать Назариха, соболь ищет упавшее дерево, забегает на него и затаивается. Назариха добегает до дерева и мчится в обход. Соболь прыгает на след Назарихи и уходит по нему назад, потом где-нибудь в чаще свернет со следа.
Назариха добежит до конца дерева, а следа дальше нет. Пока разберется, что случилось, соболь уже утянет метров на двести — триста. Молодая собака давно бы его догнала. Назариха же не может, прыть уже не та.
Серый день начинает темнеть. Усиливается ветер. Я присматриваю место для ночлега. Выбираю ровную площадку между кедрами. У колодины раскладываю костер. Из глубины леса доносится протяжный вой. Назариха. Потеряла след, не знает, где я. Вот от обиды и завыла.
— Назариха! — зову я.
Прибегает, виновато смотрит на меня. Треплю ее по загривку.
— Ничего. Другого найдем, — успокаиваю ее.
Назариха, не разгребая снег, ложится недалеко от костра, кладет морду на лапы и закрывает глаза. Уморилась.
Прибегает Орлик. Ему хоть бы что, посматривает то на меня, то на деревья.
— Не стыдно тебе, Орлик? — отчитываю его. — Помочь матери не хочешь.
