Лягушка на стене - Бабенко Владимир Григорьевич (лучшие книги онлайн TXT) 📗
Ненец медленно сползал на землю, цепляясь руками за днище лодки. Петр зачерпнул воды из реки, прополоскал рот и вновь пошел к испытуемому. Вася опасливо двигался следом. Вдвоем они склонились над лежащим ненцем. Тот не шевелился. Петр взял его сухую ручку. Пульс не прощупывался. Петр приподнял узкое веко ненца. Просвет зрачка не уменьшился. Петр осторожно положил руку ненца на землю и зашагал к своей лодке. Вася поспешил за ним.
— Ну-ка, подсоби, — сказал Петр, и они, упершись в борт «Казанки», столкнули ее в воду.
— Что-то мы здесь загостились, — сказал Петр, оглядывая теперь уже по-настоящему безлюдный берег. — Не пить же мы, в самом деле, сюда приехали!
Через минуту лодка обогнула излучину реки, и поселок скрылся из виду. Рыбаки молчали. Километра через два Петр приглушил мотор и выбросил в реку всю упаковку опрыскивателя. За ней последовала и початая банка.
Шахтер закончил свой мрачный рассказ, когда замелькали унылые, перевитые трубами теплоцентралей пригороды Воркуты. Вдали показались терриконы и странные башни. Поезд остановился, и Вовины попутчики потянулись к выходу. А через час Вова подходил к стационару.
Это был необычный научный стационар. Как правило, полевая база зоологов — несколько домиков, расположенных в глухой тайге, безжизненной пустыне, бескрайней степи, В недоступных горах или на морском побережье. В одном из домиков научные сотрудники живут, в другом едят, в третьем работают. Ну, есть и еще кое-какие совершенно необходимые сооружения. Когда же полевая база принадлежит уж очень нищим организациям, все равно и там есть хотя бы одно капитальное сооружение. Ну конечно же то, в котором научные сотрудники едят. Работать и спать можно в палатках, а для других надобностей вокруг степь, пустыня, тайга или высокогорье, в зависимости от географической зоны.
А вот стационар, к которому подходил Вова, располагался в небольшом современном городе, спутнике Воркуты. Если точно переводить название городка с ненецкого, то получалось «Оленегонная тропа через ручей». Там на заасфальтированной улице стоял пятиэтажный жилой дом, в котором в трехкомнатной квартире со всеми удобствами и располагался полевой стационар важного биологического института.
Другая особенность этого учреждения заключалась в том, что сотрудники, пользующиеся его услугами, почти никогда не собирались вместе: одни отбывали на многодневные полевые работы в тундру, другие возвращались с «полей», обрабатывали материал, мылись, отдыхали, закупали продукты и снова исчезали в Большеземельской тундре.
И сейчас в квартире было малолюдно: единственный субтильный юноша сидел за столом и смотрел в бинокуляр, под объективом которого лежал паук. Научный сотрудник пристально вглядывался в его гениталии, пытаясь таким образом определить его пол, возраст и вид. Кроме своеобразных интересов молодого человека, следует добавить, что сидел он на стуле в позе «лотоса», а также и то, что он периодически отрывал взгляд от бинокуляра, смотрел на снующих за окном пешеходов и иногда восклицал утробным голосом:
— Какая женщина!
Причем было непонятно, к кому относится его возглас: то ли к зафиксированному, лежащему на предметном столике пауку, пол которого наконец был определен, то ли к промелькнувшей за окном горожанке.
Во время очередного крика в замочной скважине заскрипел ключ, и в комнату вошел орнитолог. Он принес с собой гору научного материала, массу впечатлений и еще кучу грязи. Поэтому он первым делом разделся и залез в ванну.
Через час Вова с мокрыми, взъерошенными волосами цвета сырой соломы и голодным огнем в серо-голубых глазах появился в коридоре. Он медленно прошел на кухню, налил из чайника теплого чая, открыл холодильник, достал бумажный пакет с купленными по дороге эклерами и откусил от первого пирожного. Его обед так и проходил в молчании, прерываемом лишь неясным бормотанием всегда включенного, стоящего в комнате телевизора «Темп» и периодическими выкриками «пауколога». Ни на то, ни на другое Вова не обращал внимания, пока не доел последний эклер.
Насытившись, он встал, сполоснул чашку, стряхнул крошки со стола и прошелся по квартире. Сначала он поздоровался с «паукологом», поморщился от его очередного крика, а выглянув в окно — и от дурного вкуса. Он без любопытства посмотрел на увеличенную, лежащую под бинокуляром паучиху, потом на мутный экран телевизора, побродил по комнатам, где обнаружил рюкзаки и спальные мешки прибывших днем раньше и гуляющих где-то «мышеведов». Орнитолог вытащил из своего рюкзака коробку из-под финского молока, подошел к столу и выложил на него кладку зимняка. Из гнездовой подстилки, в которую были упакованы яйца, во все стороны полезли блохи. Вова понес гнездо на лестничную клетку, чтобы там вытряхнуть паразитов. Но было поздно: самая огромная блоха с хорошо слышимым целлулоидным щелчком отделилась от стола и исчезла в недрах лежащего на кровати овчинного спальника.
Через четверть часа после того, как Вова, обработав кладку зимняка, промыл и тщательно протер голландское сверло, в дверь постучали. Из рейда по магазинам вернулись Александр Николаевич и Тотоша. У начальника в руках была стопка книг, у лаборанта — новые резиновые сапоги. А еще через час пришли двое грязных и усталых, вернувшихся с маршрута ботаников с гербарными папками, напоминающими панцирные сетки железных кроватей.
Почти все сотрудники стационара были в сборе. Вечером Тотоша, насытившийся большой сковородкой традиционно незамысловатого стационарного ужина (вареные, а после обжаренные в масле макароны, обильно залитые яйцами), готовился отойти ко сну.
В экспедициях лаборант болтался давно, и у него выработался весьма необычный стереотип этого приятного времяпрепровождения. Тотоша не изменял ему ни в палатке, ни в охотничьей избушке, ни в бараке, ни в рыбацкой тоне, ни в комфортабельных условиях стационара. А знающие люди утверждали, что он так спит и у себя дома, в московской квартире. Оригинальность ночного отдыха лаборанта заключалась в том, что для этого он всегда употреблял спальные мешки, и именно во множественном числе. Тотоша забирался сначала в один, а потом упаковывался в другой таким образом, что голова у него оказывалась в «слепом» конце второго спальника, куда все нормальные люди помещают свои нижние конечности. Как объемный Тотоша не задыхался внутри этого двойного кокона, оставалось загадкой еще и потому, что он при этом застегивал все молнии и пуговицы.
На этот раз лаборант использовал для окукливания свой ватный спальник и казенный меховой.
Поздно вечером обитатели стационара затихли, разместившись кто на диване, кто на кровати, а кто на полу — на резиновом надувном матрасе.
Среди ночи научные сотрудники были разбужены Тотошей. Из его спального сооружения слышались вздохи, стоны, сопение и кряхтенье, приглушенные звукоизолирующими оболочками.
Проснувшись, народ смотрел, как на полу шевелится огромный ватно-меховой кокон. Он пульсировал, сокращался, изгибался, замирая и снова оживая. Казалось, что там, внутри, как в огромной куколке насекомого, шел мучительный процесс рождения чего-то нового, того, что, преодолевая преграды, рвалось наружу. Все в волнении, а некоторые даже с испугом ждали, что же оттуда вылупится.
Лишь Александр Николаевич равнодушно наблюдал за этими неистовыми родовыми схватками. Наконец внутри спальников раздался крик, сильно приглушенный ватным и шерстяным слоями. Потом послышался треск рвущейся ткани. Под напором пробивающегося наружу существа с хрустом отлетали пуговицы. Кокон распался по длинному шву, и оттуда появилась отнюдь не элегантная стрекоза и не яркая бабочка. Нет, оттуда вылез склонный к полноте, потный, взъерошенный, красный и сопящий Тотоша, который мигом вскочил на ноги и, шлепая по холодному полу линолеума не очень чистыми ступнями, побежал к туалету. Метаморфоз закончился.
