Тигр, олень, женьшень - Янковский Валерий Юрьевич (е книги TXT) 📗
Я ночь не спал, переживал, что выпустили молодого самца из рук. А утром Пак его шутя нашел, взял голыми руками и связал. Тот только дышал тяжело и озирался, но на ноги встать не мог. Когда других ловили, я уже был спокойнее, поверил в эти чудеса. Наука, конечно, наукой, но и зрение надо особенное. Мы потихоньку можем следить без снега — час, два, три, но потом в глазах темно становится. А они чуть не бегом, да еще далеко вперед видят. Пак — настоящий лесной черт! Как-то сошелся след нашего оленя с другими, случайными, ну, думаю, теперь перепутаем, все пропало. А он прощупал, просмотрел все следы и говорит: «Этот наш. Видишь, у него створки копыт разошлись шире, чем у других? Это потому, что преследуем его три дня и он устал… Да я и без этого отличу от других. Каждый след чем-то отличается: формой, нажимом. Летом по следу могу определить высоту пантов на голове оленя. Как? Чем панты выше, тяжелее, тем заметнее по-другому начинает ставить копыта передних ног…»
Позднее и нам довелось встречать кавандо. По крутым склонам гор сквозь потемневший прозрачный весенний лес, когда молодые почки заставляют опасть последний прошлогодний лист, почти бегут странного вида люди. Обросшие, в неопределенного цвета одежде, с коваными кинжалами в ножнах из рыжей летней шкуры косули, с закопченным котелком, мешочком чумизной крупы и соли в сетке за плечами, с длинной палкой в руках. Впереди главный кавандо.
Вдруг зверь сделал петлю, неожиданный бросок, вскочил в речку. Секундная остановка. Первый и второй расходятся и, пригнувшись, обшаривают все вокруг: кромку каменистой осыпи, берега. Третий ждет, замерев там, где был виден последний отпечаток копыт. «Есть!» — кричит один из ведущих, и погоня продолжается. В это время они не боятся кричать.
Но когда идут, чтобы добыть летом панты, когда надо незаметно подойти к хитрому чуткому пантачу, тогда переговоры только шепотом, а больше на языке зверьков и птиц. Потерял след — пи-ик! — писк бурундука; нашел — тук-тук-тук палочкой, дятлом: «пошли дальше». А заметив осторожного старого самца на недосягаемом для выстрела расстоянии, раздеваются догола. Кожа человека — идеальный материал, не издающий никаких звуков при соприкосновении с травой и кустарником. Босая подошва чувствует могущие треснуть веточки, позволяя вовремя обойти их, и все это на ощупь, ибо глаза заняты, они смотрят только вперед. Голое тело натерто полынью или другими душистыми травами, отбивающими «дух» человека, который зверь чует издалека… Вот до каких высот доведено искусство этих легендарных следопытов, со школой которых нашей семье посчастливилось близко познакомиться.
Однако встречи с прославленными кавандо произошли много позже. В этот вечер мы слушали неторопливый рассказ Чхун Бона, стараясь не пропустить ни слова.
Дверь на крылечко раскрыта настежь, в проем глядела звездная ночь. Со двора тянуло осенней свежестью, подсыхающими кунжутом, тыквой, кукурузой, красным перцем, развешанными на плетне и соломенной крыше фанзы. Чхун Бон снова набил трубку, выпустил струю едкого самосада.
— Мне жаль оленей, их мало осталось в наших горах, и пойманных не сумеем правильно содержать, это непросто. У меня в загородке тесно, будут болеть без движения. Да и кормить зимой сложно, нужно еще знать чем. Вы знаете это дело и будете их разводить как положено, это хорошо. Я уступлю всех, буду приезжать в гости, смотреть…
На двухколесных арбах, запряженных неторопливыми волами, перевезли оленей на наш хутор Новина, построили капитальный оленник. Крытые каменные помещения — от зимней стужи и летних дождей — были обнесены высокой оградой из толстых лиственничных досок. Доски расположены горизонтально, с промежутками в несколько сантиметров. Это позволяет людям постоянно наблюдать животных и дает возможность оленям видеть людей, привыкать к ним. По верху ограды — кронштейны, увитые колючей проволокой, страховка от визитов нередких в этих краях барсов.
Через год поймали еще пару самок, потом еще. Олени быстро прижились, начали размножаться. Вскоре ограду пришлось расширить, загон поделить на большие и малые дворы: в одном — мамы с малышами, в другом молодежь; поодиночке содержались драчливые рогачи. Их не убивали, спиливали вовремя молодые рога. Желающие приобрести панты записывались на очередь с ранней весны.
Станок, в котором зажимают тело оленя, теперь широко известен на Дальнем Востоке. И все-таки сильного зверя должны держать за голову и круп четыре-пять крепких мужчин, пока один из них быстро спиливает маленькой ножовкой полумягкие, полные крови панты. Наконец операция заканчивается. На голову оленя выливают ведро студеной воды, станок открывается, и, уже комолый, бык, как отпущенная пружина, дугообразным прыжком вылетает во двор. Поступающая некоторое время кровь прекрасно дезинфицирует открытый срез без каких-либо лекарств.
Но все хорошо, когда олень нормально вошел в станок. Войти туда его заставляют из маленького соседнего отделения, в которое загоняют или заманивают заблаговременно. Из этого отделения в станок ведет постепенно сужающийся коридор. Как только пантач попал в устье коридора, его подгоняют криком и подкалыванием шестом через щель. Он не может повернуться в узком коридорчике и как ужаленный вскакивает в станок.
Однако, как и все смертные, животные имеют различный характер. Даже среди доморощенных самцов попадались смирные и ласковые, злые и непокорные. А что говорить о тех, которые родились, выросли на воле и попали в клетку совсем дикими? И все же старый бык, пойманный в зрелом возрасте, довольно скоро привык и вел себя удовлетворительно. Но тот, что был пойман двухлетком-саендышем, совершенно не терпел насилия. Еще у Чхун Бона безрассудно кидался на изгородь и рассек нижнюю губу так, что она не срослась. Когда сердился, задирал голову и шипел, грозно приближаясь к забору, сквозь щели которого на него глядели люди. При этом шрам расходился шире, обнажая десну, оттуда фонтанчиком летела слюна… Кто-то окрестил его Заячьей Губой.
В первые годы жизни в неволе он наделал немало хлопот. Не шел в станок ни под каким видом, как тигр бросался на корейца Тимофея Магая, когда тот пытался его загнать, несмотря на то, что именно Тимофей кормил его каждый день. Когда наступала очередь «пилить» Заячью Губу, все заранее бывали встревожены. И было почему: после очередных безуспешных попыток загнать оленя в станок приходилось вступать с ним в открытое единоборство.
Протекало это так. Его выпускали в маленький узкий дворик, самые отчаянные взбирались на стенки, а Губа, зная, к чему это ведет, начинал метаться. Кружа вдоль ограды, шипя и брызгая слюной, он становился на задние ноги, пытаясь достать копытами каждого, кто осмеливался спуститься. Проходило пять, десять, пятнадцать минут. Он продолжал кружить, постепенно утихая, но злобно высматривая и кидаясь на того, кто опускал ногу: опасная игра на притупление бдительности. Весь фокус заключался в том, чтобы, улучив подходящий момент, неожиданно прыгнуть и мгновенно схватить мертвой хваткой за шею.
Нужно прицепиться, повиснуть на нем, не дать себя сбросить и не попасть под его стальные копыта. Конечно, такое единоборство могло длиться несколько мгновений, весь расчет строился на безусловном доверии к товарищам. И действительно, не было случая — надежно или ненадежно зацепился первый рискнувший, — чтобы все, как горох, не сыпались с забора и не цеплялись за спину, круп, шею зверя, стараясь повалить его на пол двора. Сильное, горячее, издающее специфический запах скользкое тело вывертывается из рук, вырвавшаяся нога, как молния, со свистом чертит воздух, некоторое время вся группа — хрипящий катящийся клубок.
— Держи! Жми! Дави! Вали! Ноги — смотри, задние ноги!..
— Осторожно, панты!..
Нужно повалить и сейчас же садиться на ноги, держать их изо всех сил. Ибо самое опасное у оленя — ноги: когда стоит — передние, когда лежит — задние.
В конце операции, когда панты кем-либо уже переданы в щель за пределы двора, старший подавал команду: «Пускай!» Все разом, как кошки, кидались на стенки, где доски с интервалами позволяли мгновенно вскарабкаться подальше от страшных копыт. Губа вскакивал, описывал огромными прыжками несколько кругов и с маху вылетал через открытую с противоположной стороны дверь.
