Нежнорогий возвращается в лес - Будрис Римантас (книги онлайн без регистрации .txt) 📗
А распогодилось вовсю, солнце даже припекает. Птицы охотно пускаются в путь только по ясной погоде. Налетит гроза, ненастье — мигом притормозится птичий поток.
Вот вместе с чижами порхает малая пичужка — королек. Даже рядом с чижом — птичкой-невеличкой — он выглядит недомерком. Крошечная корона алого цвета венчает его головку. Корольку — колечко легкое-прелегкое, чтобы не в тягость.
Опять полно чижей в ловушке…
В этой бьющейся сумятице подмечаю несколько синиц. Бойкие птицы, юркие, долго шарю по камере, пока удается их залучить.
И надеваю, надеваю им колечки…
Тысяча. Выпустишь птицу — она улетает. Неизвестно, попадется ли еще когда-нибудь в руки человеку, услышу ли я о ней.
Солнце повернуло на запад. Пожалуй, можно чуть отдышаться. Выйти из клетки и присесть ненадолго, пока не явятся новые странники. Под вечер их прилетает меньше.
Занятные пленники попадаются в эту безобидную ловушку. Угораздило сюда сунуться и ястребу-перепелятнику. Заметался вверх-вниз. А отверстия в сети, в перемычках, уводят его все дальше, дальше. И вот он в приемнике, вместе с чижами и зябликами. Ишь, ухватился крепкими когтями за ячеи стены-сетки и опрокинулся вниз головой. Вокруг скачут чижики. Ястреб в ловушке, что за ястреб! Висит хищник, раскачивает сетку, невдомек ему, как отсюда выбраться. Не до разбоя ему теперь. Взять его ничего не стоит. Только руки береги, чтобы не изранил острым клювом. А когти у него — нож и шило, вместе взятые…
Получай, добытчик, кольцо.
И хищная птица, меченная человеком, уносится в дальний путь.
В вышине проплыл треугольник гусей. Прямиком на запад, над морем. Потом, вдали от берега, они повернут на юго-запад, к островам Балтики.
А вот еще один редкий гость. В ловушке дятел, по-научному его полный титул: большой пестрый дятел. Он и в неволе усердствует. Норовит закрепиться на сетке, будто на стволе дерева, и долбить то, что видит перед собой. А приблизится к нему другой пленник — неосторожный чиж или синичка, — тюкнет дятел своим крепким, рабочим клювом без зазрения совести. Метит всегда в спину. А попадет — насквозь проткнет: не терпит дятел соседства.
Бьет, старается дятел, а сеть не пробивается. Клюв ее прошивает, а что толку! Пытается ухватить за нить, выдернуть — не получается. Бросил дятел пустое занятие, приметил, на свое счастье, жесткую раму сети, оперся на хвост и озабоченно заколотил, будто эта сухая деревяшка именно та, что ему нужна. Вы уж как хотите, а у него дело есть…
С ним шутки плохи — возьмет и испортит раму! Иди-ка сюда, работяга. Вот тебе кольцо, улетай на волю.
Ну и уморился я, едва на ногах держусь.
Хорошо бы сейчас прилечь на теплом песочке… А песок уже остыл. Вечер. Вот-вот зажгутся звезды, смутно проступит на небе Млечный Путь…
Пожалуй, не пойду сегодня в дюны слушать гусей на заливе. Умучили птицы.
На всей земле ночь. Осенние ночи, словно омут, вобравший дождь, все глубже и черней.
Вызвездило. Но звезды мелкие, крохотные. Как ни светят, как ни стараются — не осветить им дорог и тропинок, что вьются по сжатым полям, по оголенным пригоркам.
Молочно-светлая небесная река плывет в вышине, указывая птицам путь. И неведомо, откуда она вытекает, где кончается.
Гуси покричали и смолкли. Уснули у большой воды.
Черная лодка, наполовину на берегу, наполовину в воде, тоже дремлет. Не скрипнет песчинка, тронутая волной, не всхлипнет вода, чтобы не спугнуть отражения звезд. Осенней ночью хочется воде владеть звездами.
Вымахнула птица, темным-темна, словно ночь. Сложила крылья, бесшумно опустилась на корму. Черная лодка, и птица темна. Не разглядеть, сидит ли кто-нибудь на корме лодки или нет. А птица приникла и смотрит на звезды. Следит, куда течет светлая река. Ведь и ей в ту сторону. Звездная стезя ночных странников.
Когда козодой опускается на землю, усеянную бурой сосновой хвоей, его и днем не различишь. А осенней ночью на корме лодки он невидим более, чем в ночную пору тень от темной травинки на черной воде.
Козодой не утомился. Он присел полюбоваться красотой осенней ночи, а то и послушать, как спит вода. Распахнул крылья и взлетел. Беззвучно. Словно огромная черная ласточка. И удалился, рассекая крыльями мрак.
— Кха-о!..
Это отозвалась малая выпь. Далеко, в тростниках.
— Спит вода… Спят берега… — прогоготал один гусь другому и смолк.
Упала звезда. На лету безмолвно сверкнул искристый шлейф меж небесных светил. Тоже знак козодою. А птица уже далеко, знай стрижет крыльями ночную темень.
А здесь, на тронутой желтым березке, прикорнула новая птица. Только вчера очутилась она в здешних местах. Прильнула к светлому стволу, проступающему в ночной темноте, и спит.
Одеяние птицы темно-бурое, обрызганное белыми пестринами, точно снежинками. Или будто множество мельчайших, самых малых на свете звездочек нападало в ее темные перья. В одиночестве дремлет птица на березе. Ее длинный заостренный клюв уныло поник. И сон ее, сотканный из шелеста крыльев, из бликов на воде стремительных студеных рек, печален.
— Ровна вода… Спят берега… — опять прокричал дикий гусь — успокаивает остальных гусей, а заодно и себя самого.
Дремлет птица.
Зеленые сосны, могучие, высоченные… Родная тайга без конца и края…
Полноводны и быстры реки в густой таежной зелени. О белизна облаков! Синева небес! Где вы, где?
Остались широкие реки, остались бескрайние таежные просторы. И солнце, что там восходит, минует долгий путь, прежде чем достигнет здешних краев. Оттого и затянулось странствие птицы, осыпанной белыми снежинками, с поникшим клювом.
Почему рассталась с родимым таежным простором непонятная птица?
Как отпустили ее в дальний путь кормилицы-сосны?
А птице снятся эти сосны-гордячки, не взрастившие нынешней осенью сладких орешков.
Кедровая сосна — дерево высокомерное. Не только потому, что ростом велика, раскидиста и могуча, не потому, что долго живет, столетия простоит и вечно будет зеленой. Кормит всех эта сосна — вот чем она горда больше всего на свете. Белкам она сыплет орешки из крупных, увесистых шишек. Полосатые бурундуки, звонко посвистывая, подбирают кедровые орешки, а перед ненастьем покрикивают, оповещая таежный народ:
— Бурун-буран!.. Буран будет!..
Слышится дремлющей птице пронзительный бурундучий окрик. Раскроет глаза — в темноте только смутно белеет березовый ствол. Вдалеке перекликаются гуси, сами себя баюкают.
Снова погрузилась птица в сон, и видится ей кедровый лес. Бесценные, сытные орешки вызревали в тяжелых шишках, а как просто было добыть их, имея такой длинный заостренный клюв.
Эх вы, сосны, кедровые сосны — заважничали, занеслись (с каждым может такое случиться). Решили: прочно держат нас глубокие корни, можно и солнышком пренебречь. Обойдемся без солнца — вот что они вздумали. Хватит с нас и воды, что поит наши корни.
И давай гудеть — им, дескать, и ветра не нужно. Они и сами горазды кивать вершинами, ветвями раскачивать. Чего доброго, без ветра они еще пышнее, еще выше станут.
Не следовало, ох не следовало так гудеть.
Ветер дул, но не так, как привычно было кедровому лесу. Солнце светило, но не старалось, чтобы сосны взлелеяли в шишках зерна будущих деревьев.
И остались кедровые шишки без плодов. Никому не нужные. Закивали вершинами, закланялись солнцу гордые сосны. Всей тайгой, всем бескрайним зеленым морем качались и кланялись, молили о солнечной милости. А ветер разгулялся, пошел завывать, как прежде, солнце собралось в осеннюю дорогу. Не время, не время… До весны, прощайте! Солнце уронило последний луч.
Гулко стукались пустые шишки.
Свистали бурундуки. Суетились беспокойные белки. Нет кедровых орешков. Рябая птаха тоже в тревоге качала головой. Ничего не могла надумать.
Как-то довелось ей слушать сказку. То ли орлы рассказали, то ли филины, мудрые и старые. Будто бы есть на свете края, дальние страны, там, куда солнце заходит. Достигнешь — увидишь, как оно по вечерам опускается за горами. Перелетишь через горы — на равнинах плавятся и гаснут закаты. Тогда дальше лети, нагоняй солнце. И окажешься в стране, где звенят на ветках золотые орешки. А ядра у них — с птичью голову. Такая страна есть на свете.
