Охотники за сказками - Симонов Иван Алексеевич (читать полностью книгу без регистрации .TXT) 📗
Передо мной была летопись давнего детства — забытые школьные тетради четырех друзей. Они рассказывали о том, что было тридцать с лишним лет назад.
И вспомнилось ясно…
Слушайте, молодые читатели! Слушай, мой сын! И тебе эта книга о детстве ныне поседевших, о любви к родному краю.
Дорога в лес
За деревней — ржаное зеленое море. Оно подступает к самому домику тетки Устиньи и тихо шумит. Зыбкие колосья клонятся к маленькому створчатому оконцу, шуршат неторопливо в пучках соломы, сползающих с низенькой ветхой кровли.
Шестая весна минула с той поры, когда по ленинскому декрету о земле заново перекроил Зеленый Дол луга и пашни, укоротил кулацкие наделы, расширил узкие бедняцкие паи, нарезал землю безземельным. Тогда впервые за всю жизнь и появилась в поле пахотная полоса тетки Устиньи шириной в четырнадцать лаптей. Тогда и прорубила одинокая жительница крайнего двора в старом доме новое оконце, чтобы видеть из него свое и мирское жито.
Приоткроет тетка Устинья оконце, крикнет по-хозяйски:
— Эй, пастух, не подпускай скотину близко к хлебу!
Нешироки разделенные межами крестьянские полосы, но в урожае вся надежда на сытую зиму. Зорко стерегут заречные жители ржаные полоски. Не пытайся, прохожий, незаметно пробраться через поле, все равно не удастся. Шагай себе лучше окольной дорогой. Вон она забирает на версту влево, в противоположную сторону от крайнего дома.
Только нам известна в хлебном море тропинка от задворок до дальнего луга. Пригнувшись, влетишь по ней с разбегу в самую гущу хлебов — и пропал. Никто тебя не видит, и сам ты ничего не видишь, кроме гибкого частокола тонких стеблей, на которых качаются ветру в лад, шепчутся между собой беспокойные колосья.
Разве только, переходя пустующую межу, заметишь что-нибудь вдали, или ветер приклонит ниву, и мелькнут на миг перед глазами то три дубка на Лысом пригорке, то соседняя деревушка Дегтярня, то густые камыши над озером Великим.
По этой тропинке и пустились мы, четыре зеленодольских школьника, в первый привлекающий безвестной далью поход.
Неторопливо и степенно шагаем по ней, пристроившись гуськом друг за другом.
Есть что-то таинственное в сосредоточенно-спокойном шествии четверых подростков с вещевые мешками и сумками за спиной. Молчанием мы поддерживаем эту таинственность. А от легкого ветра, от ясного солнца, оттого, что день такой лучистый и торжественный, сердце в груди поет. И все, что видишь и чувствуешь вокруг, складывается в удивительную светлую сказку, в которой ты живешь и которую сам себе создаешь легко и свободно.
И нива для меня уже не просто нива, а подводное царство. Рожь — уже не рожь, а густые морские водоросли, обступившие нас со всех сторон. Мягкая тропинка — песчаное морское дно, где по течению подводных струй извиваются впереди меня волнистые ленты краснофлотской бескозырки Леньки Зинцова.
Только по волшебному слову, что известно нам одним, расступаются покорно зеленые волны, открывают проход морские лианы, а желтый песок, легко осыпаясь, заравнивает наши следы.
Впервые мы идем в поход — в Ярополческий бор, на лесные озера. При мысли об этом ноги сами несут по тропинке, и тяжелый вещевой мешок за плечами кажется невесомым.
Все дальше уходит деревня, отступают развесистые вязы с грачиными гнездами на вершинах. Все ниже опускаются крыши домов позади. А нашу учительницу Надежду Григорьевну и совсем не видно. Проводила нас до края деревни, пожелала успеха и дружбы в походе и пошла неторопливо обратной дорогой. Должно быть, ее белую повязку ищет глазами Павка Дудочкин за широким разливом зелени. Стесняемся сказать словами, так хоть взглядом поблагодарить ее за все хорошее, чем обязаны мы Надежде Григорьевне.
Первая учительница! Ничье другое имя не произносится, пожалуй, с детства и до преклонных лет с таким уважением и благодарностью, как имя первой учительницы. С годами по-иному представляются повзрослевшему ученику его большие и малые школьные радости и печали, успехи и неудачи. Вспомнится и двойка за невыученный урок, и коротенькая записка родителям о том, что ты подрался с приятелями на перемене или выпустил в классе воробья из кармана и помешал вести занятия.
И уже самому тебе становится неловко, что навертывались когда-то на язык с виду безобидные, но, по существу, жестокие слова: «Подумаешь, какое дело — воробья пустил!» И ты, смущаясь, повинишься в своих старых «грехах», повстречавшись после нескольких лет разлуки со своей учительницей, которая уже поседела, стала ниже тебя ростом. А она вновь увидит тебя маленьким и озорным и с покровительственной, согревающей улыбкой произнесет в ответ знакомое и всепрощающее: «Все бывает!»
И навсегда останется в твоем сознании начальная школа — первый этап на большом жизненном пути — озаренной ясным солнечным светом.
И в этот раз: не поддержи нас Надежда Григорьевна, не бывать бы нам, ее воспитанникам, в лесном походе, не ходить по дальним дорогам, незнакомым местам, не гулять по Ярополческому бору.
Мы учились в суровое время. Бегали в школу с овсяными лепешками, с куском хлеба, в котором больше картофеля, чем муки, писали чернилами, сделанными из наростов на листьях дуба. Сами подвозили на санках из рощи к школе дрова, чтобы натопить печку.
На деревне иного и разговора не было, как о хлебе, о картошке, о погибших на фронте родственниках и односельчанах, о продразверстке и заменившем ее позднее продналоге.
Но даже в самые суровые зимы, когда поутру замерзали чернила в чернильницах и мы оттаивали их своим дыханием, когда вместо тетрадей писали на оберточной бумаге, когда и мечтать не смели о пшеничной белой булке и постоянном куске сахара к воскресному чаю, — даже в такую хмурую пору находила Надежда Григорьевна для своих воспитанников и бодрящее слово, и дело, которое увлекает и радует. Или книжку где-нибудь достанет. Хорошую книжку. Прочитает нам, как в труде и борьбе добывается большое, настоящее счастье, и сразу, глядишь, печальные лица за партами уже строгими стали, не отыщешь ни одного ученика, чтобы лишь о своих горестях и бедах плакался. Спрашивают учительницу, что бы им сейчас же можно было сделать полезное, да потруднее чтобы дело было.
Однажды предложила Надежда Григорьевна аллею вокруг школы вырастить, да такую, чтобы не просто ряды Деревьев стояли, а у каждого дерева чтобы свое имя и фамилия были. Обрадовались, зашумели ученики.
А на спаде весенней полой воды посадили выпускники четвертого класса первые березки под окнами школы. Оживился молодой зеленью былой пустырь. И у каждого деревца свое имя и фамилия: Николая Кузина, Ивана Грунина, Маруси Сакулиной, Николая Якимова… В ряд одну к другой посадили березки друзья-одноклассники, закрепив в них школьную дружбу, а школе навсегда оставили о себе добрую память. И поныне славится по всему Заречью зеленодольская школьная аллея, где рядом с деревьями старших товарищей растут тоненькие именные березки, тополя и клены молодого поколения.
Скоро учительница и первый в Зеленом Доле драматический кружок организовала — сначала ученический при школе, а потом и сельский при избе-читальне. Сама пьесы выбирала, сама «артистов» гримировала, сама суфлировала, а то и в роли выступала. Прямо в классе устроили мы разборную тесовую сцену. Самым первым представляли Тургенева «Бежин луг». Картошку на сцене пекли, интересные истории рассказывали.
Вся деревня собралась посмотреть. В этом спектакле я Ваней был — самым маленьким. Лежал у костра под рогожкой и вверх глядел, говорил:
— Гляньте-ка, гляньте-ка, ребятки, на божьи звездочки — что пчелки роятся!
Весной возле школы мы в горелки играли, садили цветы по грядкам, а то путешествовали вместе с учительницей. И на Калиновый исток, и в Липовскую усадьбу, и в Жайскую рощу ходили. Однажды на пароходе по Клязьме катались, от городской пристани до Марьиных холмов. Высокие холмы над рекой обрывом висят, тяжелыми глыбами с кручи в воду бухают. На венце горы гуляли и отдыхали. Где была когда-то деревянная крепость, искали древние могильники.
