Гнездо над крыльцом - Семаго Леонид Леонидович (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .TXT) 📗
Но из-за обмеления, отсутствия родников, частых засух и малоснежных зим анновский пруд чувствует себя всех хуже и в иные годы к середине лета перестает существовать. Для водоплавающих птиц это потеря и безопасности, и корма. А те из них, которые начали линять, не предвидя такого оборота событий, попадают в безвыходное положение. Селезни красноголовых нырков беспомощно толпятся на жалкой лужице: и улететь не могут, и ходоки из них никудышные.
Шипуны, у которых уже подрастала пара птенцов, сообразили, что надо уходить к глубокой воде, и в одну из ночей исчезли. Они тоже не могли улететь: крылья были только у самца, а у самки из них уже выпали перья. У птенцов же еще не выросло ни перышка. Как и сколько шагали они через село, сад и поле, никто не видел. Лис было много в округе: они даже днем рыскали, не таясь. Но что может против двух шипунов, защищающих своих детей, даже самая смелая и сильная лиса? Если она по незнанию или безрассудству и попытается напасть, убить, может, и не убьют, но урок дадут хороший.
Анновская пара шипунов не была парковыми птицами, уже гнездившимися где-то в подобных условиях под строгой охраной. Скорее, в доброе отношение человека они уверовали на южной зимовке у приморского города, где в сильные морозы жители кормят диких лебедей из рук.
Сомнений, что лебеди прижились в Анновке, нет. Со временем они начнут приходить за кормом. У анновцев есть чему поучиться в таком высоконравственном деле, как охрана диких животных. А их самих этой любви научила природа, без лекций и бесед. Может быть, они и не считают свой пруд достопримечательностью, не видят повода для особой гордости, но я навещаю его только ради того, чтобы с восхищением полюбоваться непугаными птицами, у которых вокруг одни защитники.
Подобное отношение к пернатым новоселам я наблюдал еще в Рыкани, тоже старинном селе Подворонежья, и о нем мне хочется рассказать подробнее.
Пара аистов появилась в Рыкани весной 1979 года и сразу же облюбовала для гнезда безглавый купол древней церкви. Никто не помнил здесь этих птиц, но их узнали по картинкам. Чета учителей-пенсионеров М. Г. и П. М. Ениных, чей дом стоял против церкви, взяла доверчивых новоселов под свою опеку. Мария Григорьевна написала письма всем охотникам-односельчанам, большинство которых прежде были ее учениками, с просьбой, чтобы берегли и не пугали аистов. До этого у соседнего села в поле как-то нашли убитую птицу, а в другом месте аистов встретили выстрелами.
Когда аист собирал на сельской улице ветошь для гнезда, колхозные шоферы останавливали у енинского дома машины, сигналили и просили: «Мартыныч, прогони своего долговязого с дороги!». За одно лето птичья семья приобрела популярность: о ней написали в газетах, ее сняли для телевидения. За аистами было легко и интересно наблюдать. Доброжелательность взрослых передалась и детворе. На следующую весну аистов встречали, как своих. Ждали, что с ними прилетят и другие, и на высоких деревьях соорудили помосты для гнезд.
Аисты вернулись, подмостили гнездо, но только самка начала греть яйца, случилась беда: погиб ее кормилец. Утром он улетел на обмелевшие усманские разливы за лягушками, а возвращался с ношей, когда над полями разыгрался степной ветер. И едва длиннокрылая птица, гася скорость, пошла в красивом вираже на посадку, неожиданным порывом ее, словно лист бумаги, бросило на переплетение проводов у трансформаторной будки. Мгновенное касание оголенных проводов с пустяковым, бытовым напряжением убило аиста.
Гибель аиста видели игравшие неподалеку дети. Ребята постарше, убиравшие улицу перед школой, хотели сразу похоронить птицу и уже начали копать яму рядом с церковной стеной. Но младшие, оставив игру, подняли тревогу. Жизнь, как им казалось, еще не покинула тело аиста. Кто-то попытался сделать ему искусственное дыхание, как делают его пораженному током человеку. Кто-то позвонил от Ениных в участковую больницу, и там дежурные врачи, поняв, что речь идет о спасении аиста, приготовили все для реанимации. Кто-то, собравшись ехать в Воронеж, высадил пассажиров с заднего сидения «Жигулей», положил на него аиста и помчал на другой конец села. Вслед за машиной, не разбирая, где сухо, где лужи, припустила гурьба ребятишек. И когда безжизненному уже аисту сделали несколько уколов, применили дефибрилляцию сердца, к больнице подбежали первые с полувысохшими слезами на щеках. На вопрос одного из больных, зачем прибежали, они ответили: «Мы кровь сдавать аисту. Аиста током убило».
Никто из этих пацанов не знал, как делать искусственное дыхание птицам, но делали. Никто не знал, что кровь человека годна для спасения только человеческой жизни, не знал, как берут донорскую кровь, но отдали бы ее и были потом счастливы и горды, если бы это вернуло птице жизнь.
Лично у меня гибель аиста вызвала не больше, чем простое сожаление. Немало крупных птиц, еще более редких, интересных и особо охраняемых гибнет на токонесущих проводах. Меня потрясло другое: вместо обычного любопытства у детей было одно общее желание — как угодно, но спасти аиста. Маленькие трагедии в природе именно детьми переживаются острее. И чем душа моложе, тем острота переживания сильнее. Старшеклассники, хотя потом и пытались помочь овдовевшей аистихе, сразу поступили как могильщики, пацаны — как спасатели. Вот оно то, чего многим не хватает для доброго отношения к природе, — способности делать для другого больше, чем для себя. Без всякого понуждения со стороны проявилось высоконравственное стремление детских сердец. Можно быть уверенным, что если кто из них и возьмет в руки ружье, то станет охотником, а не алчным дичекрадом. Жизнь уже сделала им испытание на доброту.
У этой истории счастливый конец. Самку на гнезде кормить было некому. Те же дети, наловив для нее лягушек, не могли забросить их на двадцатиметровую высоту. Но на третий день изголодавшуюся наседку уже кормил живший где-то неподалеку холостой аист, который составил ей пару. Это быстро сгладило печаль утраты и у взрослых, и у детей, но до сих пор помнят в Рыкани то происшествие в солнечный весенний день, и под общим покровительством живут там белые аисты.
Сова афины
Многокилометровые улицы степных сел и в прежние времена, когда жизнь в них ключом била, в летний полдень поражали своей безлюдностью. А потом и вовсе пустовато стало, особенно в глубинке. Нежилых домов, неухоженных, дичающих садов в них сколько угодно. Ветшают дома, сады не дают урожая, и лишь на спелую вишню еще находятся потребители — отъевшиеся на вольных кормах скворцы.
Занимаясь летним учетом сурков-байбаков, заехали мы в один хуторок, где из пятнадцати-шестнадцати сохранившихся домов жилыми были два крайних. Остановились возле чистого колодца и разбрелись кто куда. Я, чтобы записать впечатления о дорожных встречах, устроился в тени небольшой ветлы, в сизоватой листве которой тараторила скворчиная стая. Окончив писать, я от нечего делать стал подсчитывать, сколько их над моей головой. Скворцы то и дело в одиночку и скопом, но не все вместе слетали на вишневые деревья у забора, так что с точным подсчетом ничего не получалось.
Внезапно, оборвав спокойный гомон, скворчиная ватага сорвалась с деревьев и помчалась на другую сторону широкой улицы, но тут же, едва не долетев до крытого соломой сарая, раздраженно вереща, возвратилась обратно. Ни у сарая, ни на нем никого не было.
Я заинтересовался атаками скворцов на неизвестного противника только после третьего раза. Было ясно, что стая, как по команде, на кого-то нападала, а не спасалась бегством, потому что все от сарая летели обратно, на мою сторону. Их врагом не были ни собака, ни кошка, которых, наверное, вообще на хуторе не водилось. Идти к сараю было лень: жарко. А пока доставал бинокль и на несколько секунд отвел взгляд, скворцы совершили еще одну вылазку, и снова — впустую. Пока я разглядывал прогнувшуюся соломенную кровлю и щелястые, из толстых жердей, стены сарая, скворцы успокоились, и ничего подозрительного в поле зрения бинокля не попало.
