Ожерелья Джехангира - Сигунов Петр Николаевич (полная версия книги .txt) 📗
Поднялись поздно. Уж солнце выглядывало из-за деревьев. На листьях водяного вязиля круглыми жемчужными четками притаились тяжелые капли росы. Недалеко от палаток лежали огромные глыбы долеритов. Вода билась между глыбами шумной струей, а потом медленно расплывалась по черной заводи. Правый берег был чистый — самая благодать размахивать спиннингом. На левом берету переплелись кусты ив, ольхи, черемухи; дальше — рыжий уступ ледниковой морены, усыпанный брусникой, а еще дальше — березы, лиственницы, кедры.
Вот уж двадцать лет я увлекаюсь рыбной ловлей. Уже мозоли натер удилищами на ладонях, а все никак не могу без волнения сделать первого заброса. Подходишь к речке, и сладостное томительное чувство наполняет сердце, с трепетом ждешь поклевки — желанного подводного сигнала. И очень хорошо, когда быстрое течение, когда темна молчаливая заводь: ничего тогда не видно, что там, кто там на глубине. И все кажется таинственным, и хочется поскорее заглянуть в подводные тайны. Наверное, вот это чувство ожидания, вот это все уже до боли пережитое и в то же время все до восторгов новое, свое, каждый раз неповторимое, неведомое и манит так властно к воде.
Неуклюже забрасываю под каменные глыбы «байкальчик». Робкий толчок по блесне, и из воды высунулся оранжевый хвост тайменя.
Жаль, что не могу довести поединок до победного конца честным путем. Я сегодня промысловик. Нам нужно очень много рыбы. Нельзя упускать лучшее время утреннего клева. Прочь поэзия тайменьих «свечей» в лучах восходящего солнца!
— Кончай! — кивнул Павлу. Он вскинул мелкокалиберную винтовку…
За утро добыли трех тайменей, каждый не меньше пуда, штук сорок отменных хариусов, десятка полтора крупных ленков и две метровые щуки. И все это лишь в одной малюсенькой заводи, которую можно было легко перебросить спиннингом. Не думайте, что я восторгаюсь количеством улова, хотя в нашем положении он был жизненно необходим. Я восторгаюсь непуганым уголком сибирской реки, столь прекрасным, редкостным сочетанием ценнейшей рыбы в одном месте. Таймень, ленок, щука, хариус — не изумительно ли это? И всех мы ловили на маленький никелированный самодельный «байкальчик» с маленьким тройником.
Мы с Павлом наслаждались своеобразным состязанием, кто меньше сделает ошибок, определяя по характеру хватки, какая рыба поймалась. Смею вас заверить — это было интереснейшее состязание. Держать в руке живой поющий спиннинг и по его трепету, по голосу жилки, по ворчанию катушки отгадывать, что за «зверь» засел на тройнике, — не увлекательно ли это?
Щука бросалась за блесной, словно кошка за мышью. Поймает и сразу же останавливается. Поэтому начальный рывок ее очень резкий, энергичный.
Хватка хариуса напоминала щучью, но, проглотив блесну, он не останавливался, а продолжал с такой же прытью метаться по сторонам, иногда делая с разгону высокие «свечи».
Хватка у тайменя мягкая, как бы нерешительная, не разберешь, рыба ли это, или волокутся подводные травы. А все по тому, что таймень, забрав блесну, не замирает резко, как щука, а некоторое время, будто не чувствуя уколов якоря, бежит вперед, плавно сбавляя скорость.
Ленок же, как только его подсекут, впадает в буйную истерику: кувыркается, вертится на месте, хлещет хвостом по блесне, но очень скоро выдыхается.
Пока мы промышляли рыбу, Николай Панкратович выкопал на песчаном склоне камеру и от печки, вырытой в обрыве, провел к ней траншейный дымоход. Выпотрошенную рыбу разложили в камере на жердях и накрыли брезентом. Печку топили сырыми тальниковыми гнилушками, дающими ароматный несмолистый дым. Хариусы получились суховатыми, зато ленки и таймени — объедение. Потом балыки завернули в бересту, чтобы не мялись, и упаковали во вьючные сумы.
На зимние квартиры
Наступила осень. Пожелтели березы, огненным янтарем налилась хвоя лиственниц. Мы закончили геологические исследования и 5 сентября пришли на метеостанцию, где встретились с Олегом Шулятиным, который работал на берегах Бахты. Шулятин превратился в заядлого спиннингиста. Он ловил щук, окуней, ленков, хариусов, но таймени после тынепского переката ему не попадались. Они появились в Бахте лишь 6 сентября, брались на блесны вблизи метеостанции, у Черных ворот, день и ночь, при желании можно было бы наловить их несколько бочек. А 13 сентября вдруг перестали браться, куда-то ушли опять. Вот неугомонное племя!
Мы с Шулятиным решили съездить к Большому порогу — проверить, есть ли там таймени, удастся ли привезти ленинградским друзьям балычка из сибирского лосося.
Моторная лодка быстро мчалась против течения. Утренние лучи солнца игриво скользили по мокрым, росистым пластам лиловых яров. В оранжево-золотистое поле лиственниц вплелись изумрудные цепочки елей, поросли пихт, щетинистые кедры. По берегам тянулись серебристые полосы увядших тальников. На коричневых пожухлых кустах черемухи верещали рябчики, пируя запоздалыми ягодами. Над тайгой с печальным криком проносились треугольники гусей. Плачут гуси, горько им расставаться с милой сторонкой.
Лодка, задрав нос, режет бурые волны, вот-вот оторвется от воды, взлетит в заоблачную синь. Как хорошо бы взлететь, чтобы разом окинуть всю ширь тайги! Но нет, даже со спутника не окинешь одним взглядом великий сибирский лес.
Стонут гуси, тоскливыми звуками наполняют сердце.
Перед нами — Черные ворота. Прямо из воды поднялись отвесные долеритовые скалы. Река с глухим шипением прорывается через узкий проход, кружится в огромном глубоком котле.
У котла на песчаном косогоре столпилась группа молоденьких желтеньких осин. Осинки, как ребятишки с выгоревшими русыми вихрами. А за ними — древние старики, необхватные лиственницы. О если бы лиственницы умели говорить! Сколько лодок разбила на их веку коварная Бахта! Сколько смельчаков бросила на дно котла! Недаром эти ворота прозвали Черными.
Шулятин направил моторку в узкую стремнину. На зубчатых вздыбленных скалах ворот красными огнями семафора горели рябины. Путь закрыт! Но мотор заревел еще громче, и лодка медленно поползла наперекор быстрине. Издали донесся рокот Большого порога, он постепенно нарастал и нарастал и вот заглушил своим неистово ярым шумом все — и тарахтение мотора, и крик гусей, и наши голоса.
Мы пристали к берегу, наладили спиннинги. В прошлом году здесь осенью ловил тайменей ленинградский геолог Малич. Но мы опоздали. Таймени уже успели уплыть на зимовку. Интересно куда? Где их зимние квартиры?
В котле под Черными воротами Василий Ершов, наблюдатель метеостанции, поставил несколько сетей. Что там творилось! Они были сбиты и скручены. Поплавки плясали от рыбы. Прямо у берега в сети неподвижно висели пять запутавшихся лобанов. Один из них вдруг легохонько встрепенулся и без труда, словно сеть была сплетена из травы, протиснулся через капроновые нитки. Меня удивило такое спокойное поведение речных великанов. Щука, например, попав в сеть, истерично трепещется и мечется. А эти висят достойно и солидно, как будто уверены в своей пробивной силе.
Мы не стали вынимать сети. Хозяин метеостанции не любил, когда прикасались к его вещам. Наутро Ершов принес всего двух маленьких таймешат. Крупные же оставили на память о себе только дыры.
Котел у Черных ворот как раз и оказался одной из теплых, тихих пристаней, куда собираются на зимовку таймени из Тынепа и других притоков. Именно здесь, по рассказам Ершова, они попадаются в сети до самой шуги, а также ловятся и зимой в прорубях на блесны и крючки, насаженные беличьими языками. Глубина котла метров двадцать пять, так что никакие морозы не страшны. А морозы в бахтинской тайге нешуточные — даже водопады останавливают.
Интересно, что делают таймени в зимних ямах? Бегают ли за хариусами с такой же настойчивостью, как летом, или, подобно медведям в берлоге, сосут губы, заглатывая только то, что само попадает в рот. Вот бы опуститься в скафандре под лед, на дно котла, хотя бы краешком глаза посмотреть на их таинственную жизнь…
