Юбилей ковчега - Даррелл Джеральд (версия книг .TXT) 📗

— проверить, не проспал ли он. Мне предложил войти его печальный, полный душевной боли голос. На кровати лежал поднос с завтраком, самого же Питера не было видно.

— Где ты? — воззвал я.

— Здесь, дружище Джерри, здесь, — откликнулся он из ванной.

Заглянув в ванную, я увидел, что Питер стоит нагишом с выражением крайнего ужаса на лице, прижимая к животу большое полотенце.

— Что с тобой? — удивился я.

— Посмотри, — прохрипел он, указывая куда-то вниз.

Я посмотрел и увидел, как по его ноге струится кровь, собираясь в лужицу на дне ванны.

— Боже милостивый! Что ты натворил?

— Не знаю, — ответил Питер; казалось, он вот-вот заплачет. — Похоже, порезался перстнем, когда вытирался.

— Ясно, пошли, ложись на кровать, я проверю, что там у тебя, — распорядился я, не слишком милосердно говоря себе, что Питер конечно же должен был порезаться перстнем именно тогда, когда у нас туго со временем.

Он послушался, и я увидел, что перстень почти совсем перерезал крупный сосуд на такой части тела Питера, где наложение жгута неизбежно превратило бы моего друга и помощника в кастрата. Как укротить кровотечение? Лихорадочно озираясь, я остановил свой взор на солонке, стоящей на подносе. Живо стерев с ранки кровь, я высыпал на нее всю соль. Результат был не совсем таким, на какой я рассчитывал. Вспомнив все, чему его учили в хореографическом училище, Питер взмыл над кроватью в прыжке, которому позавидовал бы сам Нижинский, разбрызгивая кровь и рассыпая во все стороны соль; при этом издаваемые им вопли явно соответствовали болевым ощущениям бедняги. Мы описали несколько кругов по комнате, прежде чем я настиг его и снова уложил на кровать; пришлось пообещать, что больше не стану лечить его солью. Разумеется, от всей этой беготни кровь потекла еще сильнее, напоминая маленький фонтан. Было очевидно, что необходимо принять энергичные меры, чтобы Питер вовсе не истек кровью и чтобы мы все-таки успели на наш самолет.

Я позвонил дежурному администратору.

— У вас, наверно, есть аптечка?

— А что случилось?

— Мой друг порезался, — ответил я: дескать, с кем не случается во время бритья.

Могу ли я спуститься за аптечкой? Конечно, могу. Велев Питеру лежать и не двигаться, я сбежал вниз и очутился у стойки администратора одновременно со стайкой весело смеющихся американских девчушек, которые обступили меня со всех сторон.

— Я так сожалею о случившемся с вашим другом, — сказал администратор, кладя на стойку аптечку. — И где же он порезался?

— Я… э… ну, это… простая царапина, вот только кровь, понимаете, — промямлил я.

Девчушки с интересом уставились на меня, услышав английский акцент. Администратор открыл аптечку, порылся и достал липкий пластырь.

— Может быть, это пригодится? — сочувственно осведомился он.

Окруженный невинными созданиями, я затруднялся объяснить, что липкий пластырь вряд ли хорош для той части тела, которую я собирался латать.

— Возьму-ка я всю коробку, — сказал я, сопровождая свои слова действием. — Так будет проще, понимаете.

— Конечно, сэр, конечно, — отозвался администратор. — Но это государственное имущество.

— Не сомневаюсь, что там есть все необходимое. — Я прижал коробку к груди и стал протискиваться через стайку юных леди. — Я только посмотрю… огромное спасибо… верну ее вам.

С этими словами я скрылся в лифте. Благополучно вернувшись в номер Питера, я принялся изучать богатое содержимое аптечки. Здесь были все известные человечеству медикаменты. За исключением средств, останавливающих кровотечение. Однако, покопавшись в этом роге изобилия, я нащупал баночку аэрозоля с надписью «Ньюскин». Нажал на кнопку — вырвалась струйка тонких, как паутина, волокон, которые тут же затвердели.

— То самое, что нам нужно, — подбодрил я Питера, пытаясь в то же время сообразить, что же это за вещество.

Нажав пальцем на сосуд, чтобы остановить кровотечение, я другой рукой направил туда струю из аэрозоля. Видимо, я перестарался, потому что гениталии Питера, окутанные облаком паутины, мигом уподобились одному из наиболее пышных и своеобразных южноамериканских птичьих гнезд. Кровотечение было остановлено, однако я спрашивал себя, не начнет ли эта конструкция сжиматься, высыхая. Мои опасения не оправдались, и через несколько секунд я заставил Питера живо одеться, после чего мы помчались в аэропорт, где в последнюю минуту успели занять свои места в самолете.

В Нью-Йорке я снова встретился с Томом Лавджоем, и мы разработали юридическую формулу, согласно которой появился Международный трест охраны диких животных в качестве отделения нашего Треста, наделенного полномочиями собирать средства для наших целей. Пожалуй, вернее будет сказать, что я изложил Тому, в чем нуждается Джерсийский трест, а он уже мастерски разработал соответствующий план.

Конечно, не всегда процедура сбора подаяния доставляет удовольствие, но в данном случае я был вполне вознагражден встречами с чудесными, щедрыми людьми, которые к тому же сплотились вокруг идеи МТОДЖ и учредили наш первый Совет директоров. В последующие годы благодарность нашим друзьям неизменно росла, ибо большая часть щедрых взносов и грантов поступает из-за Атлантики, и без такой замечательной помощи наше развитие шло бы куда медленнее. Однако я должен подчеркнуть, что столь желанный американский экспорт не ограничивается долларами, и тут самое время вернуться к мадагаскарским лемурам, выступающим в несколько неожиданной роли сватов.

Дьюкский университет в Северной Каролине по праву славился своей коллекцией лемуров, самой большой за пределами Мадагаскара, и его сотрудники достигли замечательных успехов в изучении и размножении этих животных. Тем сильнее было мое потрясение, когда в письме профессора Франсуа Бурльера (одного из виднейших приматологов Франции), члена нашего Научного совета, я прочел, что поговаривают об отказе университета от упомянутой коллекции из-за недостатка средств. Профессор спрашивал: не может ли Трест что-нибудь сделать? Разумеется, финансовой помощи мы не могли оказать, однако если страшная новость о нависшей над коллекцией угрозе подтвердится, мы постарались бы приютить несколько видов. Как раз в это время я собирался вновь направиться со своим кувшином к источнику американских долларов, а потому позвонил в наше заокеанское отделение и сказал, что хотел бы до начала нового разбойного набега на Америку посетить Дьюкский университет. За согласием дело не стало, и мы договорились, что я полечу в Дарем, где меня встретит многострадальная Марго Рокфеллер, чья дочь Кэролайн училась в том самом университете. Исполненная, как всегда, энтузиазма, Марго ждала меня в аэропорту, и по дороге в университет я просветил ее относительно важности дьюкской коллекции приматов.

— Но если они так чертовски важны, — последовал естественный вопрос, — почему университет не желает их содержать должным образом?

— Понятия не имею. Могу лишь предположить, что бывшие его питомцы больше заинтересованы в поддержке местной футбольной команды, чем каких-то там вонючих лемуров.

— Ну, знаешь, это просто позор, если коллекция в самом деле так важна, — воинственно заключила Марго.

Прибыв на место, я обнаружил, что для нас, как говорится, расстелили красную ковровую дорожку. Сразу же началась экскурсия в сопровождении гогочущих профессоров. Три часа я пребывал в своей стихии, переходя от клетки к клетке и любуясь дивными животными — яркими, как флаг, рыжими вари, сидящими в ряд этаким декоративным бордюром кольцехвостами, сифаками, одетыми в светлую серебристую шерсть, с огромными золотистыми глазами на бархатно-черной мордочке — ни дать ни взять старинные детские игрушки «мартышка на ласточке». Были тут и лемуры-монгоц с мехом разных оттенков шоколадного цвета, чьи светлые глаза почему-то придавали им хищный вид, карликовые лемуры, пушинками порхавшие по воздуху в своих клетках, на голове величиной с грецкий орех — большущие глаза цвета топаза и тонкие лепестки ушей.