Записки охотника Восточной Сибири - Черкасов Александр Александрович (книги бесплатно .TXT) 📗

8. ЧИКИЧЕЙ И АРГОЛЕЙ

Говоря о забайкальской охоте, нельзя умолчать о чикичее ^{42} и арголее ^{43}, как животных, принадлежащих к фауне этого края, и хотя изредка, но попадающих под выстрелы сибирских промышленников. Чикичей — это малорослая дикая степная лошадь, а арголей — каменный баран. В настоящее время в Южном Забайкалье чикичей изредка забегают из соседних степей Китая и обыкновенно в скором же времени делаются трофеями охоты сынов степей, кочующих тунгусов, или промышленников пограничных казачьих караулов. Чикичей чрезвычайно осторожны, хитры, резвы, легки и дики до невероятности. Видеть мне их не случалось. Скажу, что слышал от промышленников.

Чикичей меньше лошадей шведской или вятской породы, шилохвосты, как вообще степные лошади; цвет шерсти на них большею частию саврасый или калюный, с черным ремнем на спине. Пограничные казаки и тунгусы несколько раз пробовали добывать их живьем, ловя икрюками на лихих скакунах, чтобы сделать ручными, но опыты, как я слышал, не удались. Животные до того дики, что нет средств побороть их дикость, и они или пропадали с голоду, или убивались о стены их заключения, или же вырывались из неволи и убегали. Тунгусы, зная их неукротимость, по большей части стреляют их из винтовок или ловят икрюками, душат и едят вместо конины, которую они так любят. Чикичей здесь встречаются только в самых южных оконечностях забайкальских степей, преимущественно летом; питаются подножным степным кормом, живут небольшими стадами и к домашним животным никогда не присоединяются. Говорить о них что-либо более, касаясь образа жизни, по одной наслышке от простолюдинов мудрено, да и не в моих правилах. Жалею, что мне не случалось говорить об этих животных с г. Хилковским, жителем Цурухайтуя, которому они знакомы более, чем кому-либо из жителей Забайкалья.

Каменные бараны, арголеи, или арголи, в настоящее время в южной части Забайкалья известны только по преданию старины. Мне случалось видеться и говорить только с двумя старожилами-охотниками, которые бивали этих животных. Соображая минувшее время, приходится насчитывать около 80 лет, как каменных баранов почти не стало в Южном Забайкалье. Водились они на самых высоких хребтах, около утесов. Рассказывают, что арголеи чрезвычайно осторожны, чутки и быстры, а завидя охотника, любопытны до того, что, стоя на утесе, не спускают глаз с человека до тех пор, пока он не удалится. Этой чертой характера зверя и пользуются зверовщики: заметив наблюдающего арголи, охотник тотчас раздевается, вешает свое платье на пень или куст, надевает на него шапку, а сам незаметным образом падает на землю и ползком скрывается с наблюдаемого пункта, потом заходит с тылу и стреляет зверя. Если промышленник промахнется, это не беда, потому что арголи не обратит внимания на звук выстрела, он только с удвоенным вниманием будет следить за оставленной чучелой хитрого охотника и дождется того момента, когда роковая пуля свалит его с утеса. Убивать их стоило большого труда; и те счастливцы охотники, которым это доводилось, достойно и праведно могли гордиться своей добычей перед другими промышленниками, пришедшими на общий табор, и, усевшись около походного котелка, хвастали козулями, изюбрами, сохатыми, которых было великое множество в то время. Вкусное и жирное мясо арголи считалось лакомым куском, оно даже предпочиталось жирной кабанине. В 1857 году около Бальджиканского пограничного караула, в глухой тайге на хребте в утесе под громадной нависшей скалой, мне только раз довелось найти огромный рог арголи, но он был так ветх, что я не мог довезти его верхом в тороках, и он изломался на мелкие части.

9. ТАРБАГАН

Сурок, в несметном количестве водящийся в Забайкалье, в степях южной его половины, носит здесь туземное название тарбагана ^{44}. Сибиряки не знают слова «сурок», оно для них тоже незнакомо, как не сибиряку — тарбаган. Действительно, в Забайкалье в разговоре с простолюдинами встречается множество туземных слов, которые непонятны новичку не сибиряку, а между тем так употребительны в простонародии, что, имея с ним сношения, поневоле скоро выучиваешь и по оригинальности легко запоминаешь. Странно, что здесь общеизвестные слова, как-то: тарбаган, джумбура, черпел (2-годов. жеребенок) и многие другие — не носят русских названий и в образованном мире здешнего края!

Собираясь говорить о тарбагане, и говорить насколько возможно подробнее, как о звере, столь известном в Южном Забайкалье и который в таком огромном количестве заселяет даурские степи, не показываясь в лесистой половине этого края, я радуюсь этому случаю, т. е. случаю говорить об оседлом жителе здешних степей, постараюсь познакомить читателя поближе, покороче, понагляднее с нашею даурскою степью, но не взыщите — как сумею и насколько хватит силы.

Всякий, кто читал Гоголя, забудь его широкую степь, вспомни, что имеешь дело не с ним, а с простым сибирским охотником, виноват — промышленником, и перенесись мыслями не на юг России, а на юг Восточной Сибири…

Здешняя забайкальская степь уж не такова, потому что она не представляет в воображении сибиряка безграничного пространства голой, ровной, безводной поверхности земли, покрытой сыпучими песками, — нет, под словом степь сибиряк привык разуметь обширнейшие луговые пади, окаймленные голыми или лесистыми цепями гор, перерезанные в различных направлениях небольшими холмами, отдельными или имеющими связь с общим направлением хребта-становика небольшими отрогами гор; поверхность земли, покрытую роскошной растительностию, по которой, извиваясь, как змеи, текут небольшие степные речки, задумчиво стоят разнообразной формы озера, сочатся родники, ключи, поточины и свежей хрустальной струйкой холодной воды, широко разливающейся по широкой степи, орошают и оживляют тучную зелень — поверхность земли, на которой разбросаны небольшие селения, раскинуты тунгусские улусы или разбиты отдельные их юрты и стойбища, около которых бродят огромные стада различного рогатого скота, спесиво выступают здешние тымены (двугорбые верблюды) и разгуливают тысячные табуны даурских вяток… О, это не ты, широкая, безграничная гоголевская степь, нет, не ты; не видать в тебе Тараса Бульбы, грозно сидящего на коне, гордо озирающегося кругом, свирепо и мстительно заглядывающего вдаль, сквозь сливающийся горизонт, в сторону Татарвы… Действительно, в даурской степи редко выдаются такие широкие места, в которых с их середины не видно противоположного берега, теряющегося вдали; здесь в той или другой стороне в хорошую ясную погоду непременно увидятся на горизонте холмистые окрестности, которые непривычному, незнающему человеку покажутся за отдаленные группы облаков, медленно и плавно вереницами текущих в беспредельной лазури… Сыпучих песков здесь совсем почти нет, здесь тучная зелень покрывает широкие пади, небольшие пологие холмы — нашу забайкальскую степь.

Как хороша, цветуща, ароматна и полна жизни даурская степь весною и в начале лета; как она мертва, сурова и дика зимою! О, не дай бог никому путешествовать по ней в это время, в клящие морозы, в пургу, да еще ночью!.. Весна, весна! Назови мне, общая баловница, хотя одного человека или хотя одно животное, которое бы тебя не любило и с нетерпением не дожидало твоего живительного наступления!.. Знаю, ты не скажешь, ты не назовешь того жалкого существа, которое боится твоего появления, существа, которое дышит на ладан, с трудом переводит уже дыхание, готовое порваться каждую минуту, существа, заглядывающего в будущую жизнь и уже одной ногой стоящего у общей червивой каморки… О нет, не называй его. Зачем говорить о смерти, когда дело идет о жизни, цветущей, завидной жизни…

Прошел скучный февраль; уже давно прилетели степные петухи [60], дрофы, или дрохвы, и, бережливо поджимая под себя крепкие голые ноги, боясь утренних морозов, сидят натутуршившись на показавшихся проталинах, на почерневших пашнях степных оседлых жителей. Наступил март; солнышко стало пригревать сильнее зимнего, снег уже почти весь стаял — избыгал, как здесь говорят, и только небольшими пеленами лежит еще на северных покатостях гор и оврагах, потекли везде ручьи мутной воды, которые все еще захватывает холодными утренниками и распускает в полдень палящими живительными лучами солнца. «Давно почернели и крепко уезжанные дороги, сошли и стали грязны…» Вот и конец марта, почти везде стало сухо по широкой степи, побежали и зажурчали речки; стали отходить задумчивые, неподвижные озера, показались закраины около их берегов, надулась и вспучилась ноздреватая масса льда на их серединах; ключи и родники давно уже отдохнули и побежали, около них остались только огромные ледяные накипи, которые пролежат и протаят еще долго, долго — иногда до петровок. Земля отошла, как говорят простолюдины, и на несколько вершков сверху стала мягка и рыхла. Вот и 25 марта — благовещение! Большой праздник, все радуются ему, гуляют и ничего не делают, потому что в этот день, по народному сказанию, «и птица гнезда не вьет». Да ведь это весна!.. Посмотрите на степь, все тарбаганы вылезли из своих подземных жилищ после долгой зимней спячки, засуетились около своих норок и, сидя над ними на задних лапках, громко стали окликать своим резким свистом проезжих туземцев… Посмотрите, по речкам и озерам показались утки и гуси; вон они плавают, ныряют и полощутся по зеркальной поверхности воды и, длинными вереницами проносясь в воздухе, рассекают его во всех направлениях и зычными заунывными звуками с высоты оглашают отогретую землю!.. Вся степь наполнилась пролетной дичью, которая во всевозможных видах засуетилась около речек, озер и ключей, «как беспокойная гостья», и тревожным докучливым криком всевозможных мотивов наполнила воздух и нарушила молчаливую зимнюю тишину… Действительно, пролетная дичь живет здесь мало, не более месяца, она все как будто торопится, перелетает с одного места на другое и непрестанно кричит как-то тревожно и однообразно. Прилетная же появляется несколько позже, она не торопится, движения ее медленнее, полет ровнее и плавнее, а крик весьма разнообразен; она как будто разговаривает между собою и выбирает место для житья, для вывода молодого поколения. Не быв очевидцем, трудно поверить несметному количеству птицы, пролетной и прилетной, которое собирается весною в здешних местах около больших озер и речек… Мне случалось вспугивать с озер такую массу гусей и уток, что когда они вдруг поднимались с воды, как большая темная туча, с оглушительным криком и шумом, то в полном смысле слова затмевали на несколько секунд ярко светящее солнце, а потом, разбившись вереницами по всему горизонту, виднелись в небесной лазури и, медленно поднявшись под облака, терялись в пространстве. На р. Аргуни иногда до того много появляется весною гусей, что они, летая на пашни, выклевывают все ранние засевы, и бедные жители принуждены бывают сеять вторично. Однажды я был в степи на р. Ононе во время весеннего пролета дичи, так с раннего утра и до самого вечера не нашлось такой секунды, чтобы не было видно на небе, хотя где-нибудь, летящих гусей и уток; даже в продолжение всей ночи слышались гусиное гоготанье и свист от низко пролетающих уток… Но это я говорю про апрель, когда уже значительно прибавились дни, ярче, прямее стали солнечные лучи и сильно пригревают в полдень; «когда на небе сделается серо, в воздухе сыро и туманно, когда на низких, потных местах», на солнечном пригреве начнет уже пробиваться первая зелень, — невыразима радость туземных скотоводов. Да и как им не радоваться: голодная и холодная зима довела их до того, что они сами исхудали и обессилели так, что стали похожи на одни человечьи остовы, а рогатый скот и лошади, и зиму пасущиеся на степи, дошли до того, что стали заваливаться, то есть падать, не имея силы бодро ходить по степи… Свежая же зелень быстро подкрепит силы несчастных животных, а прилетевшая дичь и вышедшие из нор тарбаганы живо поправят исхудалых туземцев. Но вот беда для скотоводов, если новая зелень еще не успела покрыть землю, а в степи появятся пожары, по-здешнему палы, и сожгут старую ветошь, которая служила единственною пищею исхудалому скоту. Зато как любопытно посмотреть издали на степной пожар, конечно, не днем, а в глухую темную ночь: это такая живая панорама, к которой невозможно подделаться искусственно. Часто огонь, гонимый ветром, как огненная стенка разлившись по степи, с неимоверною быстротою несется по ровной ее поверхности, сжигает всю оставшуюся пожелтевшую траву, небольшой степной кустарник, камыш — словом, все, что попадет горючее в его жерло, превращает в прах и вихрем поднимает оставшийся пепел на воздух, который вместе с клубами белого дыма теряется в сумраке необозримого пространства. Всепожирающее пламя бывает иногда так сильно и с такой скоростью несется по степи, что захваченные врасплох табуны лошадей и стада овец не в силах убежать от догоняющего пламени, почему невольно подвергаются его действию и жестоко опаливаются. Для них одно спасение — или убежать на сырые, негорящие места, или забрести в воду, в речки и озера, или же стремглав бежать против огня и мгновенно перескочить его на обгоревшее место. Привычный степной, скот хорошо знает эти условия и сам, без воли хозяина, прибегает к ним для спасения своей жизни. Часто огонь захватывает на пути, в степи, проезжих туземцев, которые исполняют те же условия или же прячутся в крутых оврагах и ложатся навзничь в земляных трещинах и углублениях, что огонь перебегает через них… Какой-то неприятный шум и треск слышится от несущегося огня и тяжело действует на нервы человека. Багровым заревом отражается пожарище на темном фоне ночного неба и следит за ним всюду в мрачном пространстве. Светлые звезды уступают пожарищу и перестают мерцать в небесной выси… Но вот вы видите, что огонь вдруг сделался слабее, местами совсем потух, местами еще перебирается по сухим вершинкам степной растительности, наконец везде померк, и только кое-где светятся, как звездочки, небольшие огоньки на догорающих стебельках сухой травки. Мрак одевает окрестность. На небе там и сям из-за вьющегося дыма виднеются звезды, как бы заглядывая мельком сквозь окружающую мглу на широкую, почерневшую, как сажа, степь. Вы думаете, что за причина, что огонь вдруг остановился и потух? Решить нетрудно: причина та, что огонь дошел до речки или до мокрого места, не мог перебраться на противоположный сухой берег и потух. Но вот смотрите — вдруг подул ветерок, едва тлеющий на каком-нибудь стебельке огонек вдруг перескочил на другой, там на третий или ветер швырнул тлеющий сухой конский шевяк, огонь опять добрался до сухой растительности, зажег ее, полился огненным ручьем, с неимоверною быстротою снова разлился морем по широкой степи, а там, получив свою прежнюю силу, и пошел гулять на просторе… Снова послышался шум и треск, снова померкли звезды, и багряное пламя опять отражается на темном небе огромным заревом и освещает окрестность. Нередко огонь, вырвавшись небольшими струйками из общего пламени, вдруг бросится куда-нибудь в сторону или прямо вперед, доберется до какой-нибудь голой горы и быстрей птицы пробежит огненными ручьями по ее отклону до самой вершины, так что гора, как бы электрическим током, мгновенно вспыхнет впереди или в боку пожарища и потухнет. Жалею, что перо мое слишком слабо для описания подобных неподражаемых картин, — что делать! Читатель, прости, как соседу, китайца, который превосходными красками малюет преуродливые пейзажи…