Зеленая книга леса - Семаго Леонид Леонидович (читать онлайн полную книгу txt) 📗
Весной я слушал не раз дневную песню юлы — в ясном небе и под низкими тучами, в безветрие и при свежем ветре, в солнечный полдень и холодное апрельское утро, когда хрустит люд ногами ледок дорожных луж, и убедился, что погода для ее дневного пения немного значит. Но для ночного концерта и ночь должна быть особой. Юла не будет петь ни в полнолуние, ни под ущербной луной, ни под пасмурным небом. Ей надо, чтобы и ветер опал. Бывает, неутомимая певунья провисит в вышине до предрассветных кукушек, а следующей ночью, такой же темной, тихой, звездной, не взлетит ни разу, а поноет немного днем.
Юла, пожалуй, единственная из наших местных певчих птиц, чье пение уместно в любой сезон — с ранней весны до золотой осени. Соловей, даже самый талантливый, хорош только в свои четыре-пять недель, и даже трудно представить, какое впечатление произвел бы он, запев в дни кленового листопада. Юлу приятно слушать всегда. Первая ее песня раздается, когда зима еще не покинула леса, последняя — когда лес начинает ронять осенний наряд. В тихий день бабьего лета лишь юла может неожиданно подарить маленький кусочек весны, поднявшись с апрельской песней в мягкое осеннее небо. И эта последняя встреча с поднебесным певцом будет потом вспоминаться ярче и дольше, чем свидание в весеннее утро. Поздняя песня гармонирует с задумчивостью и покоем, царящими в природе, и бывает единственной в опустевшем, уже покинутом другими перелетными птицами уголке. Дождавшись первого дня настоящей весны, можно снова прийти сюда, и первой песней леса будет мягкий распев юлы, ибо редко кто еще среди мелких пернатых обладает той же верностью родному месту, как невзрачный на вид, но прекрасный голосом певец — лесной жаворонок.
Будет ли то место урочищем старого бора или маленьким островком-перелеском, в нем обязательно должна расти сосна, потому что хоть и лесная птица юла, годится ей не всякий лес, как зяблику или овсянке. Никогда не построит она гнезда в светлой дубраве. Но если гнездо ее на земле, корм собирает с земли, поет чаще в воздухе, чем на дереве, так зачем же ей сосна, если с нее и взять нечего?
Во-первых, как все жаворонки, юла не выносит сырости, а в сосновом лесу всегда сухих мест больше чем в любом другом, потому что на песке растет сосна. Во-вторых, юла любит солнце, а его больше тоже в сосновом редколесье. В-третьих, в апреле сосна начинает ронять свой урожай. В хороший, солнечный день в сосняке стоит оплошной негромкий треск: раскрываются спелые шишки, и под зеленым пологом висит в воздухе сплошное искристое мелькание. Это, крутясь на тонких, сверкающих крылышках, падают на землю сосновые орешки — лучший корм для юлы. Так что тянет ее к сосне неспроста.
нагорных дубравах наших правобережий береза — редкое дерево. Местами на десятки тысяч дубов, ясеней, кленов не сыскать ни одного белого ствола, ни единой березки-подростка. Но в непроезжем и диковатом урочище Кочетов Лог, что широкой балкой выходит в долину реки Воронеж, береза нашла себе место и держится его прочно. Наверх не поднимается, но на склонах стоит крепкими, высокоствольными деревьями без сухих веток. Отвершки же лога завалены рухнувшими стволами дубов и осин, погубленных летними и зимними засухами. И, словно оценив надежность берез, семья ястребов-тетеревятников построила в основных развилках их крон два гнезда: одно у самого перекрестка двух просек, второе — в ста двадцати шагах от первого.
Гнезда строились в разные годы, оба на исходе зимы. Для пятерых крупных оседлых хищников: ночных филина и неясыти и дневных ворона, белохвоста и тетеревятника — весна начинается раньше, чем для других пернатых. Им нельзя ждать прихода большого тепла, им надо успеть обучить свой молодняк приемам родовой охоты на легкой добыче, на чужих птенцах и детенышах, пока их много.
Ломали ястребы упругие веточки с ближних деревьев, складывали из них плотный, толстый помост, утаптывали, чтобы не продувало снизу. Поверх стелили самые тонкие и гибкие кончики березовых веточек, надкусывали клювом те, которые топорщились. Невысокие края, наоборот, сложили из сухих прутиков кое-как. Получилось что-то вроде плетня, сквозь щели которого было видно все, что делается снаружи, но не заметно того, кто прячется за ним. И только изредка яркий желтый глаз все же выдавал затаившуюся птицу. Да несколько пушинок, прилипших к прутикам, подтверждали, что за редковатой изгородью лежит наседка.
Первое яйцо было снесено, когда в заснеженном логу еще не появлялись старожилы-поползни и не звенел даже случайный синичий колокольчик. Поэтому потом, кто бы сюда ни прилетал, кто бы ни появлялся, самка видела и замечала каждого. Видела, как строили гнезда зяблики, дрозды, дубоносы, горлицы, славки. И никто из мирных соседей тетеревятников, кроме дятлов да поползня, не только не выкормил своих птенцов, но и не увидел их: таинственно исчезали из гнезд сидящие в них самки, а развороченные или сброшенные гнезда размокали под дождями. Однако не становилось от этого меньше птенцов в ястребином логу: такое это было для птиц удобное и привлекательное место. Они прилетали, занимали участки, дожидались самок, а через несколько дней соловьиной или мухоловкиной семьи как не бывало. Схваченная ястребом из гнезда наседка даже не успевала подать сигнала тревоги поющему неподалеку самцу. Пожалуй, только у ворон хватало сообразительности не поселяться поблизости от тетеревятников.
К мышеловам-канюкам, расположившимся в одном из ястребиных гнезд, тетеревятники отнеслись как к равным. Порой мяукающий клич канюков и ястребиное гиканье слышались с одного дерева, но ссор между хищниками не было. А ведь канюки появились в лесу и заняли пустующее гнездо незадолго до появления птенцов в ястребиной семье. В Усманском бору я несколько лет наблюдал за другой парой тетеревятников, и там в одном из их гнезд дважды селились канюки, благополучно выведя оба раза по три птенца.
Для некоторых смельчаков и ястребиное гнездо с птенцами-подростками не было запретным местом. Каждое утро по помосту скакала большая синица, перепархивая через лежащих рослых ястребят и что-то недовольно стрекоча. А ястреб-мать стояла на ветке чуть выше гнезда и даже не смотрела на нее, и птенцы обращали на бесцеремонную гостью внимания не больше, чем на муху.
От постройки гнезда до вылета из него птенцов самка никогда не отлучалась далеко. Лежа в гнезде или сидя поблизости, она мгновенно замечала малейшее движение. Как бы осторожно ни подбирался я к гнезду, всегда в бинокль видел ее неподвижный и внимательный взгляд. Но я не делал никаких попыток мешать птичьей жизни, и самка, ежедневно видя меня на одном и том же пеньке, настолько привыкла к этому, что кормила птенцов в моем присутствии. Иногда залетала сзади и, молча или перекликаясь с самцом, разглядывала меня со спины. Самец никогда не подлетал близко ко мне, и как только наши взгляды встречались, исчезал в чаще.
После полудня, накормив семью, ястреб-отец был непрочь отвлечься от гнездовых забот, подняться в небо и затеряться среди белых облаков, подгоняемых свежим ветром. Тогда становилось видно, что широкие крылья и длинный хвост годятся не только для погони за добычей, но и для такого полета, который доступен не каждому даже из ближней или дальней родни ястреба. Значит, есть у него тяга к высоте и движению. Значит, не может он, если делать нечего, предаваться праздному сидению и дреме в тени деревьев под убаюкивающий шелест листвы, а улетает туда, где солнце, тишина и ветер, может быть, желая уйти от постоянной настороженности, от тревожных писков, свиста и стрекотания перепуганных зябликов и зарянок. К вечерней охоте ястреб возвращался отдохнувшим и полным сил, потому что за несколько часов полета мог ни разу не взмахнуть крыльями, летя по ветру или против него.
О времени появления на свет птенцов можно было почти без ошибки узнать по первой зеленой веточке, сорванной с березы и положенной поверх сухих прутиков. И потом почти ежедневно, по мере роста птенцов, на сухих прутиках появлялись свежие ветки с листьями, которыми достраивалось гнездо.
