Ряпушка и сиги - Онегов Анатолий Сергеевич (онлайн книга без .txt) 📗

Анатолий Онегов

Ряпушка и сиги

Приходилось ли вам когда-нибудь замечать, как прилетают к нам на зимовку жители далекой тундры, занятные птицы пуночки? Случалось ли вам поздней осенью неожиданно встретить быстрых белых, с черными полосками на крыльях птиц чуть поменьше скворца?

…Всю ночь дул прямой и жесткий северный ветер, долго боролась луна с рваными тяжелыми облаками. А к утру на схваченную морозом землю начал падать первый мохнатый снежок. Снежок еще был редким и осторожным. Но что это – будто мелькнули у самой земли большие белые хлопья? Это пронеслась стайка крылатых снегурок-пуночек. Только крылышки мелькнули над землей темными полосками. Метнулась стайка из стороны в сторону, упала на бугорок, и тут же вслед за ней пошел настоящий снег.

Так неожиданно под самую зиму и появляются в наших краях жители далекого Севера, снегурки-пуночки.

Конечно, в лесу всегда есть свои коренные жители. Летом, когда лес полон суеты, песен, этих не слишком заметных птиц порой и не видно. Но наступит осень, улетят на юг зяблики, пеночки, славки, и вдруг увидишь ты и ловкого лесного акробата поползня, и быстрых, суетливых в работе синиц.

Эти птицы всегда рядом, они никуда не улетят, останутся в лесу и на зиму.

То же самое и на озере. Стихнет осенняя вода, утонут листья кувшинок, упадет на воду сломленный холодом тростник, скроются в глубине щуки, лещи, окуни, плотва, и вот тут-то ты и заметишь налима.

Налим ползает теперь у самого берега, обшаривает каждый камень и жадно хватает подброшенных ему червей и мелких ершиков.

Нет, налим не был на озере долгожданным гостем. Просто все лето, в жару, тучная жирная рыба предпочитала отсиживаться в тени. От солнца налим забирался под плоские большие камни, и если такой камень удавалось перевернуть, то можно было увидеть эту ленивую рыбину. Но к осени налим становился подвижней, выбирался из своего темного убежища и смело разгуливал около лодочных причалов.

И синицы, и поползни, и налим были моими соседями. Другое дело пуночки и ряпушки…

Где была, где таилась весной и летом эта небольшая, но удивительная рыбка, почему не хватило ей теплого времени, чтобы показаться, заявить о себе озеру?

Рыбаки утверждают, что ряпушка, как и налим, тоже все лето живет на глубине в озере, а подходит к берегам только с холодами. Может, оно и так, но никто из нас ни весной, ни летом не видел эту небольшую быструю рыбку, с виду скорей похожую на пустяшную верхоплавку, чем на близкую родственницу лосося и форели.

Весной и летом ряпушка всегда куда-то исчезала. Но вот заряжали ледяные дожди, кипело озеро под хлестким северным ветром, и с глухим тяжелым рокотом крушила прибрежные камни тупая осенняя волна. Вместо пены и брызг она швыряла на берег комья сырых листьев, измочаленных ветром стеблей тростника и набухшие бочечки кувшинок.

Иногда волна ненадолго уходила, и озеро испуганно стихало перед ночным морозом. Мороз являлся тут же, покрывал камни толстой ледяной коркой и запекал остатки тростника, обрывки листьев и бочечки кувшинок в мерзлые крутые валы.

Эти валы тянулись вдоль всего берега как раз по тому месту, куда дальше всего выбегала волна, и, наверное, поэтому они казались мне главным, ударным редутом зимы – сюда зима уже выбиралась из озера, и отсюда с новым северным ветром и новыми ледяными волнами она пойдет дальше вслед за очередным шквалом.

После ледяного шквала я всегда с большим трудом отводил от берега лодку. Вода, попавшая в нее, конечно, замерзала за ночь и оставалась на дне мутной тяжелой льдиной. Корма и бок, подставленные шквалу, как и прибрежные камни, оплывали застывшей водой, и лодка тогда больше походила на глыбу льда, чем на ладную рыбацкую посудину.

Но когда лодку все-таки удавалось столкнуть на воду, а потом в наступившем затишье удавалось добраться к дальним островам, я всегда мог ожидать встречу с ряпушкой…

У островов ряпушка метала икру; метала глубокой осенью, под самую зиму… Мерзли сети рыбаков, лицо приходилось отворачивать от острого режущего ветра, коченели руки, перебиравшие снасть. Но ряпушка удивительно спокойно чувствовала себя в это непогожее время. Рыбаки поднимали в лодки маленьких узеньких рыбешек, и они светло и весело, как только что отчеканенный металл, серебрились даже через густое месиво ветра, дождя, снега и ледяных волн.

Увы, поймать ряпушку можно было только самоловной снастью, а потому мои встречи с этой рыбкой проходили лишь на тонях рыболовецких бригад…

Шквалы и непогоды, что приносила с собой поздняя осень, обычно всегда стихали перед самой зимой. Ветер вдруг обрывался, не на ночь, не на полдня, а на сутки, а то и на другие. Каждые сутки рождались теперь в тишине под яркими и близкими звездами-снежинками. Теперь каждое утро приносило новый ледок у берега и нетерпеливое ожидание еще одного замечательного события на нашем озере.

Теперь, перед скорым ледоставом, я всегда ждал сига…

Я не знаю, с кем сравнить эту необыкновенную рыбу, которую природа подарила северным озерам и рекам. В ней все было для меня тайной: и ранние весенние встречи у рыбацкой проруби, и неожиданное появление неуловимых стай в нашем мелком илистом заливе в самом начале мая, и такое же неожиданное их исчезновение с мая по октябрь, и, конечно, новый, почти зимний визит сига перед самым ледоставом…

Если среди рыб бывают свои лебеди, то лебедем нашего озера я бы назвал сига.

Большой и белый, он лежал на весеннем, чуть голубоватом льду неподалеку от проруби, лежал покорно, не шевелясь. Он даже не разевал рот, как делают это вытащенные из воды окуни и щуки. И мне, честное слово, было жаль эту рыбину, и я ругал и себя и ее, опрометчиво и неожиданно для меня попавшуюся на блесну.

Лед с нашего озера уходил всегда очень медленно, а последним расчищался ото льда наш мелкий илистый залив.

Если весной ветры дули в нашу сторону, к деревне, то лед в заливе лежал чуть ли не до середины мая. Когда ветры весной шли от нас, то залив мог очиститься ото льда всего за одну ночь. Иногда такой попутный ветер ударял так неожиданно и хлестко, что мигом срывал всю льдину, прикрывавшую залив, и быстро-быстро гнал ее вперед на открытую воду озер, навстречу другим льдинам, примчавшимся из таких же заливов.

И тогда они сталкивались, кололись, дробились, недолго крутились на месте и возвращались обратно в заливы рваным, как после взрыва, шумящим крошевом. Это крошево вместе с ветром металось от берега к берегу, шуршало, шелестело, а то, как облака, согнанные в одну кучу, вдруг собиралось в низкой, полузатопленной болотинке, открывая чистую весеннюю воду. И в этой воде вдруг показывались сиги…

Сиги заходили в наш залив широкими и быстрыми отрядами. Иногда из лодки их удавалось увидеть – белых и проворных.

Зачем приходили в наш бросозый залив эти рыбы-красавицы, куда исчезали потом до самой зимы?

Это оставалось тайной. Сиги исчезали надолго. Их не было летом, не было и в буйные непогоды с северным ветром и ледяным дождем, когда стая за стаей шла к берегам чеканная ряпушка. Но вот наконец обрывался перед зимой ветер, он молчал сутки, другие – и сиг появлялся в заливе…

…Ветры и непогоды успели обломать, сокрушить стены тростника, и теперь от недавних, казалось бы, неприступных стен остались редко торчащие вдоль берега лишь хилые щербатые частоколы обломанных чуть ли не под корень стеблей. И на этих редких тростниковых столбиках красовались, переливались цветами скромной морозной радуги ледяные колокольчики.

Они вырастали на тростнике от воды и крепкого ночного мороза. Вода тяжелыми брызгами попадала на тростник и тут же замерзала. Замерзали и новые брызги волн, и теперь по всему заливу над самой водой светились звонкие и прозрачные льдинки.

Порой я брал в руки легкое кормовое весло и осторожно проводил им по колокольчикам-льдинкам. И льдинки оживали… Динь-динь, тинь-тинь, тень-тень… – чуть испуганно раздавалось следом. Динь-динь, тинь-тинь, тень-тень… – осторожно и скромно расходилось по всему заливу…