Одинокий голубь - Матц Тамара П. (лучшие бесплатные книги .txt) 📗
— Свою лошадь, но не свое имя? — спросила Клара. — Вы даже не дали ему свое имя?
— Я больше ценю лошадь, — бросил Калл, трогая с места. Клара так разозлилась, что некоторое время шла рядом.
— Я напишу ему, — проговорила она. — Я прослежу за тем, чтобы он носил ваше имя, если даже мне придется нести письмо пешком в Монтану. И еще хочу вам сказать: мне жаль, что вы с Гасом встретились. Вы оба только и делали, что портили друг другу жизнь, не считая других близких вам людей. Одной из причин, почему я не вышла за него замуж, было мое нежелание бороться с вами за него изо дня в день, всю жизнь. Ох уж эти мне мужчины и их клятвы: они просто отговорки, чтобы сделать то, что вы и так собирались сделать, — уехать. Вы ведь считали, что всегда поступали правильно, гордились этим, мистер Калл. Но это не так, и мне жаль ту женщину, которой вы будете нужны. Вы тщеславный трус, мистер Калл, несмотря на все ваши боевые заслуги. Я презирала вас тогда за то, каким вы были, и я презираю вас сейчас за то, как вы поступаете.
Клара не могла сдержать горечь — он и сейчас считал, что поступает правильно, она это знала. Она шагала рядом с лошадью, изливая свое презрение, пока Калл не перевел лошадь и мула на рысь, и повозка с гробом, подпрыгивая на ухабах, покатилась по кочковатой равнине.
102
Итак, капитан Калл направился дальше на юг под грузом Клариного презрения и собственного жгучего сожаления. Целую неделю, переправляясь через Платт и потом через Репабликан, он не мог забыть слов Клары: что он никогда ничего не делал правильно, что они с Гасом лишь портили друг другу жизнь, что он трус и что она отвезет мальчику письмо. Калл прожил жизнь, считая, что он знает, как поступать, а теперь женщина обвинила его в том, что он ничего толком не знал. Он обнаружил, что не может забыть Клариных слов. Ему оставалось только трястись за тележкой, а ее слова продолжали жечь ему сердце и душу.
Он не успел еще доехать до Канзаса, как слухи опередили его, что-де человек везет покойного домой в Техас. Слухи распространяли солдаты и ковбои. Иногда ему встречались охотники за бизонами, которые уже не находили бизонов, и ловцы бобров, возвращавшиеся с гор. Прослышали и индейцы — пауни и араваки, а также сиу из Огаллалы. Иногда ему встречались группы воинов на разжиревших за лето лошадях, приезжавших специально, чтобы посмотреть на него. Некоторые даже подъезжали и задавали вопросы. Почему он не похоронит своего companero? Он что, был святым человеком, чей дух может покоиться только в определенном месте?
Нет, отвечал Калл. Он не был святым человеком. Больше он ничего не объяснял. Он стал думать, что Август, скорее всего, под конец помешался, хотя с виду этого сказать было нельзя, и что уж он-то сам точно выжил из ума, раз дал такое обещание.
За одну неделю в Канзасе ему встретились восемь коровьих стад, одно за другим. Польза для него от этого заключалась лишь в том, что ковбои щедро делились с ним проволокой. Тележку, купленную в Милс-Сити, он чинил уже столько раз, что она практически состояла из одной проволоки. До Техаса ему не добраться, это он знал точно, но был намерен ехать сколько удастся. Что он станет делать, когда тележка окончательно развалится, он не имел представления.
В конце концов, так как его слишком часто спрашивали об Августе и ему приходилось отвечать, Калл уже больше не мог переносить этого. Он свернул на запад, к Колорадо, чтобы обойти основные дороги. Он устал от людей. Единственными наиболее мирными часами были вечера, когда он слишком уставал, чтобы думать, и просто трясся рядом с Гасом.
Он проехал через Денвер, вспомнив, что так и не отправил обещанную телеграмму брату Уилбергера с извещением о его смерти. Прошел уже почти год, и он чувствовал, что должен сделать это для Уилбергера, хотя немедленно пожалел, что заехал в город, шумный и полный шахтеров и скотоводов. Тележка с гробом сразу вызвала такое любопытство, что к тому времени, когда он вышел из здания почты, вокруг нее собралась толпа. Калл лишь появился в дверях, как к нему подошел похоронных дел мастер в черной шляпе.
— Мистер, тут поблизости нигде кладбища нет, — сказал гробовщик. Усы у него торчали торчком, и вообще он был слишком уж изыскан, на вкус Калла.
— Я и не искал кладбище, — сообщил он, садясь на лошадь. Люди трогали гроб, как будто имели на это право.
— Мы устраиваем отличные похороны за десять долларов, — сообщил гробовщик. — Вы можете оставить усопшего у меня, а сами не торопясь выбрать надгробный камень. За камень — плата отдельная.
— Не требуется, — отрезал Калл.
— Кто это, мистер? — спросил подбежавший мальчик.
— Его звали Маккрае, — ответил Калл.
Он облегченно вздохнул, когда город остался позади, и с той поры ехал больше по ночам, чтобы ни с кем не встречаться, хотя тележке доставалось еще больше, поскольку он в темноте не мог видеть рытвин и ухабов. Однажды ночью он решил, что местность слишком неровная для поездки в темноте, и разбил лагерь на берегу реки. Он услышал приближающийся конский топот и устало взял ружье. Явно лишь одна лошадь. Еще не совсем стемнело, и он мог разглядеть приближающегося всадника — очень крупного мужчину. Лошадь оказалась рыжей, а мужчина — Чарльзом Гуднайтом. Калл знал знаменитого скотовода еще с пятидесятых, они вместе немало поездили в пограничном отряде, пока их с Гасом не отправили на границу. Каллу этот человек никогда не нравился — Гуднайт не признавал власти, то есть никакой, кроме своей собственной, но Калл не мог отрицать, что тот обладал необычными способностями. Гуднайт подъехал к костру, но спешиваться не стал.
— Привык интересоваться, кто тут ездит, — пояснил он. — Должен признать, не рассчитывал тебя тут встретить.
— Могу угостить кофе, — предложил Калл. — Я вечером редко ем, — добавил он.
— Черт, если я вечером не нажрусь, то помру с голоду, — сказал Гуднайт. — Обычно я слишком занят, чтобы завтракать.
— Тогда можешь спешиваться, — пригласил Калл.
— Да нет, и на это времени нет, — отказался Гуднайт. — У меня дела в Пуэбло. Да и не любитель я сидеть у костра и сплетничать. Полагаю, это Маккрае, — добавил он, кивком показывая на гроб на тележке.
— Он, — подтвердил Калл, заранее раздражаясь от вопросов, которые неизбежно последуют.
— Я у него в долгу за то, что он ликвидировал ту сборную шайку на Канейдиан. Если бы не он, мне пришлось бы заняться ими самому.
— Что же, он уже не может получить долги, — заметил Калл. — Да и он упустил этого чертова убийцу.
— Тут нет ничего стыдного для Маккрае, — проговорил Гуднайт. — Я и сам упускал этого сукина сына, причем неоднократно, но тут одному повезло, и он его поймал. Негодяй вырезал две семьи поселенцев, а когда уезжал, помощник шерифа случайным выстрелом уложил под ним лошадь. Они его догнали и собираются повесить на следующей неделе в Санта-Розе. Если поторопишься, как раз успеешь.
— Ну, черт возьми, — сказал Калл. — Ты едешь?
— Нет, — ответил Гуднайт. — Я такие зрелища не посещаю, хотя мне и пришлось несколько раз председательствовать в суде по подобным делам. В доморощенных, так сказать. Это за все последние годы самый мой длинный разговор. Прощай.
Калл въехал с тележкой на перевал Рэтон и осторожно спустился на великую равнину Нью-Мексико. Хотя весь год он почти ничего кроме равнин не видел, его потряс расстилающийся перед его глазами простор. К северу все еще были видны заснеженные пики Сангре-де-Кристо. Он поспешил в Санта-Розу, рискуя окончательно сломать повозку, но, приехав, обнаружил, что казнь отложили на неделю.
Казалось, все в округе хотели видеть, как повесят Синего Селезня. Городишко заполнили ковбои, приехавшие с женщинами и детьми и ночующие в фургонах. Много спорили, большинство были за то, чтобы повесить бандита немедленно, иначе он может сбежать. Создавались группы энтузиастов, требующие подать петицию шерифу или взять тюрьму штурмом, но до этого дело не доходило. Синий Селезень так долго держал в страхе всю Территорию, так часто убивал, насиловал и грабил, что стал вызывать какую-то суеверную боязнь. Некоторые, особенно женщины, вообще считали, что он не может умереть и они никогда не будут в безопасности.
