Избранные сочинения в 9 томах. Том 2: Следопыт; Пионеры - Купер Джеймс Фенимор (читаем книги онлайн .TXT) 📗
— Ура! — не выдержал вдруг Эдвардс, загоревшись при виде оленя охотничьим азартом и уже не помня об осторожности. — Смотрите, он начинает петлять! Скорее же, не упустите его. Держи правее, могиканин! Я схвачу его прямо за рога и накину на них веревку.
Темные глаза старого индейца-воина засверкали. Только что он стоял спокойно, почти неподвижно, и вот уже он весь преобразился. Пирога вертелась с необычайной быстротой, словно щепка в водовороте. Олень двинулся по прямой, и лодка стремительно помчалась ему вслед. Ища спасения, он вновь круто свернул в сторону.
Стремительность этих кругообразных движений ограничила пространство для действий и позволила юноше не отдаляться от своих товарищей. Раз двадцать преследуемый и преследователи проносились мимо ялика совсем близко, чуть не касаясь его весел, и Эдвардс решил, что лучше всего следить за охотой, самому не двигаясь с места, и, если понадобится, помочь охотникам схватить добычу.
Ждать ему пришлось недолго. Олень вдруг храбро поплыл прямо навстречу ему, очевидно стараясь вернуться обратно на берег, но подальше от того места, где бегали собаки, которые выли и лаяли не умолкая. Эдвардс схватил бакштив, сделал петлю и изо всей силы бросил ее вперед. Петля затянулась на одном из рогов оленя.
Какое-то мгновение олень тянул ялик за собой, но вот перед ним появилась пирога Натти, и сам Натти, низко пригнувшись, всадил нож в горло зверя; кровь из раны обагрила воду. Пока олень бился в предсмертных судорогах, охотники сблизили лодки и привязали их одну к другой. Кожаный Чулок вытащил оленя из воды и положил безжизненную тушу на дно пироги. Пощупав ребра зверя, охотник поднял голову и засмеялся особым, одному ему присущим смехом.
— Ну, вот вам и законы Мармадьюка Темпла! — проговорил он. — Да, старина Джои, старому охотнику это разогревает кровь. Уж много лет я не убивал оленя вот так, на озере. Знаешь, мальчик, оленина-то будет неплохая. И скажу тебе: найдутся такие, которые предпочтут жареную оленину самым лакомым блюдам.
Индеец, согбенный бременем лет, а быть может, и бременем страданий своего народа, вдруг весь ожил, по темному его лицу как будто пробежал свет, давно его не озарявший, — так взбудоражила старика азартная, горячая охота. Но она скорее вызвала в нем приятные воспоминания о былых подвигах, когда он был молод и силен, нежели чувство охотничьего азарта. Однако он все же потрогал оленью тушу — рука у него после чрезмерного напряжения дрожала — и, улыбнувшись, одобрительно кивнул. Затем он сказал внушительно и веско, как говорят индейцы:
— Хорошее мясо.
— Боюсь, Натти, что мы, все трое, нарушили закон, — сказал Эдвардс. Пыл момента прошел, возбуждение немного улеглось. — Но вы помалкивайте, и никто ничего не узнает. Одно мне непонятно: как случилось, что обе собаки оказались на свободе? Я твердо помню, они были крепко привязаны, я сам это проверил.
— Видно, не могли стерпеть, чтобы такой зверь ушел от них, ну и сорвались, — ответил Натти. — Да вот смотри, мой мальчик, видишь? На шеях у них болтаются обрывки привязи. Ну, Джон, греби к берегу, я свистну псов, проверю, как им удалось сорваться.
Выйдя на сушу, охотник тут же осмотрел ремни на шеях собак. Выражение его лица как-то странно изменилось, он с сомнением покачал головой.
— Тут не обошлось без ножа, — проговорил он. — Ремни не разорваны и не разгрызены, на них нет следов собачьих зубов. Нет, Гектор не виноват, напрасно я его бранил.
— Так, значит, ремни перерезаны? — воскликнул Эдвардс. — Неужели это дело рук канальи Дулитла?
— Он способен на что угодно, коли это ему ничем но грозит, — сказал Натти. — Я же говорил, он любопытен, его так и тянет сунуть нос в чужие дела. Но лучше бы он остерегся подходить так близко к моему вигваму!
Могиканин тем временем осмотрел с особой, присущей индейцам тщательностью концы обрывов ремней и сказал по-делаварски:
— Они перерезаны ножом с острым лезвием и длинной рукояткой, и человек, сделавший это, боится собак.
— Откуда ты это знаешь? — удивился Эдвардс. — Ведь ты же не видел этого собственными глазами?
— Выслушай меня, сын мой, — сказал старый воин, — нож был острый, потому что разрез получился ровный. Рукоятка у ножа длинная, чтобы не подходить близко к собакам. И человек этот трус, не то он обрезал бы ремни у самой шеи собаки.
— Клянусь жизнью, Джон, ты не ошибаешься! — воскликнул Натти. — Это проделал плотник Дулитл. Он подошел к собачьим конурам сзади, насадил нож на палку и перерезал ремни. Это не так уж трудно было сделать.
— Но зачем ему это понадобилось? — недоумевал Эдвардс. — Ради чего тревожит он попусту двух стариков, не причинивших ему никакого зла?
— Трудно стало постигать человеческие поступки, сын мой, с тех пор как сюда пришли чужие люди и принесли с собой новые обычаи. Но на месте мы во всем разберемся лучше. Быть может, он сделал это лишь из пустого любопытства.
— Твои подозрения справедливы. Ну, я молод и силен, и, может быть, мне удастся добраться до хижины вовремя, чтобы помешать его планам. Не дай бог, если мы окажемся во власти такого человека!
Оленя быстро переложили в ялик, чтобы облегчить ход пироги, и через пять минут маленькое, сделанное из коры суденышко уже скользило по зеркальной глади озера, держась поближе к берегу, и вскоре скрылось за береговыми выступами.
Могиканин медленно плыл следом в ялике, а Натти, свистнув собак и приказав им бежать рядом, вскинул ружье на плечо и стал подниматься по пригорку, намереваясь добраться до хижины сушей.
Глава XXVIII
Что дева чувствует, как знать,
В ужасный час совсем одна?
Иль ужас мог ее сковать.
Иль силой новою она —
Своим отчаяньем — сильна?
Вальтер Скотт, «Мармион»
Пока на озере шла охота, мисс Темпл с подругой поднимались все выше в горы. Никому и в голову не приходило, что молодым девушкам не следует уходить на столь далекие и уединенные прогулки без провожатых, все были уверены, что в здешних краях никто не осмелится обидеть порядочную женщину. Смущение и чувство неловкости, вызванное встречей с Эдвардсом, исчезло, и подруги веля теперь оживленный разговор, такой же веселый и невинный, как и они сами.
Какое-то сильное и, вероятно, вполне естественное чувство не позволяло доселе ни той, ни другой даже в самых интимных беседах проронить хотя бы слово относительно двусмысленного положения, занимаемого молодым человеком, в обществе которого им приходилось бывать теперь так часто. Если судья и проявил осмотрительность и собрал о нем необходимые сведения, то он, по-видимому, почел уместным хранить их про себя. Впрочем, в Восточных штатах нередко случалось встретить хорошо образованного юношу, находящегося еще в начале своего пути к богатству и почету, и никого особенно не удивляло, что юноша, получивший хорошее образование, живет в бедности. Что касается воспитанности Эдвардса, то тут дело могло объясняться иначе. Вначале он решительно, холодно и порой даже грубо обрывал всякие любопытные расспросы, и, когда манеры молодого человека начали постепенно как будто смягчаться, судья, если только он над этим задумывался, легко мог приписать это тому, что Эдвардс вращается теперь в хорошем обществе. Но женщины в делах подобного рода более догадливы, и то, что проглядел не слишком внимательный отец, не ускользнуло от наблюдательности дочери. В отношении всех тех приличий и учтивости, которых естественно ждут от благовоспитанного человека, Эдвардс ничем не уронил себя, хотя порой в его поведении прорывалась вдруг странная несдержанность. Что касается Луизы Грант, то, быть может, излишне объяснять читателю, что она вообще не слишком много придавала значения правилам великосветского поведения. Эта милая кроткая девушка имела, однако, свое особое мнение по данному вопросу и вывела свои собственные заключения.
