Черный охотник (сборнник) - Кервуд Джеймс Оливер (лучшие книги .TXT) 📗

Указав рукой на пень футов в шесть высотою на расстоянии не менее трехсот шагов, он выпустил первую стрелу, разведочную, чтобы прицелиться! Стрела упала, не долетев двадцати шагов до мишени. А потом Джимс выпустил одну за другой четыре стрелы с такой быстротой, что они, казалось, мчались вдогонку друг за дружкой. Две из них вонзились в пень, третья разлетелась вдребезги, ударившись в камень у основания пня, а четвертая пролетела немного вправо, куда дул ветер.

Старый вождь с тем же бесстрастным выражением лица повернул голову не в сторону стрелка, а в сторону Туанетты, которая снова улыбнулась ему, точно она была уверена, что нашла в нем друга. С кривой усмешкой Тиога сказал своему племяннику:

— Тебе незачем стрелять, Разбитое Перо! Довольно тебе срамить себя! Из этого юноши выйдет лучший сенека, чем из тебя. Он пойдет за нами, а его спутница займет в моем шалаше место Быстрокрылой. Позаботься о том, чтобы ему был возвращен скальп, принадлежащий ему по праву, чтобы он мог вдеть перо в волосы, когда мы прибудем на место. Слышишь? — обратился он к Джимсу. — Собери свои стрелы и храни их для врагов нашего племени. А ты будешь называться Быстрокрылой. Таково было имя моей дочери. Она умерла.

С этими словами он занял место во главе отряда, и без малейшего шума воины приготовились к пути. Двое забежали вперед, чтобы присматриваться, свободна ли тропа, двое отстали, чтобы прикрыть арьергард, а по каждую сторону, на некотором расстоянии от отряда, шел дозорный. Шиндас помог Джимсу собрать стрелы, а другой воин прикрепил скальп к поясу юноши, к великому ужасу и отвращению последнего. Снова отряд двинулся дальше на запад, следуя гуськом друг за другом, не производя ни малейшего шума, а в середине цепи шла девушка, длинные волосы которой развевались по ветру. Щеки ее горели румянцем, а в глазах светилось нечто более глубокое, чем воспоминания о пережитой трагедии. За собой она слышала шаги любимого человека и хромой собаки.

Глава XV

Туанетту нисколько не удивляло ни то обстоятельство, что ее страхи улеглись, ни то, что воспоминание о погибшем отце уже не так мучило ее. Ее ощущения можно было сравнить лишь с переживанием человека, на чью долю выпали несчастья, которых никак нельзя было избежать. Вид дикарей больше не пугал ее, несмотря на то, что большинство из них носило у пояса еще не высохшие скальпы, натянутые на маленькие деревянные обручи. Что-то такое было в их внешности, что невольно вызывало к ним доверие. Это объяснялось изумительной грацией их тел, силою мускулистых плеч, гордой осанкой и невероятной легкостью, с какой они скользили по земле.

А Джимс тоже был подобен этим лесным людям! Именно его дикая красота нравилась ей с самого начала, хотя она и старалась скрыть это от себя самой, благодаря влиянию матери, учившей ее ненавидеть его. Это казалось ей теперь абсурдным, так как она поняла, что полюбила его в тот момент, когда он побелел от оскорбления, нанесенного Полем Ташем.

Туанетта легко шла в своих мокасинах. Она была далеко не так хрупка, как это казалось раньше Джимсу, когда она пыталась не отставать от него на своих высоких каблучках. Ее худое тело было сильное и гибкое, взгляд проницательный, шаг уверенный. Шиндас с удовольствием отмечал мысленно, что девушка без труда поспевает за остальными. Он поравнялся с Джимсом, и они начали беседовать вполголоса. Даже Потеха и та, казалось переменила свое мнение насчет людей, которых она всю жизнь ненавидела и боялась, а Шиндас раза два ласково опустил руку на голову ковылявшего животного. Понемногу Джимс узнал массу интересного, и ему не терпелось поскорее поделиться своими сведениями с Туанеттой.

Случайный наблюдатель не поверил бы, что сенеки не преследовали сейчас никаких воинственных целей, так как внешность их невольно наводила на мысль о кровопролитии, несмотря на то, что они не были раскрашены, подобно большинству индейцев, в черный, красный и голубой цвета. Они также не были так оголены и не носили медных серег в ушах. У каждого было по две сумки по бокам — одна поменьше, со съестными припасами, другая побольше, с одеялами из бобровых шкурок. Некоторые были вооружены луками, но все без исключения имели ружья и топорики. Очевидно, поход оказался чрезвычайно удачным, так как налицо было двадцать шесть скальпов — восемнадцать мужских, пять женских и три, снятых с детских головок.

Во главе зловещей цепи воинов шел Тиога, подвигаясь вперед, точно пантера. Каждый раз, когда тропинка поворачивала в сторону, Туанетта видела его лицо, на котором, казалось, жестокость и горе оставили неизгладимые следы; тем не менее она при взгляде на него не испытывала страха. Дважды на протяжении первых нескольких миль задерживался на ней взор Тиоги, и каждый раз Туанетта ласково улыбалась ему, а однажды даже замахала приветливо рукой.

Она не боялась, хотя в то же время не могла сказать, почему чувствует себя в безопасности. Она была уверена, что Тиога не убьет ее. Она сказала об этом Джимсу, когда он очутился возле нее, но Шиндас в беседе с ним заметил:

— Я начинаю проникаться надеждой, что она легко поспеет за нами. Она должна поспеть, в противном случае Тиога убьет ее, несмотря на то, что он выбрал ее на место Быстрокрылой.

Точно так же скрыл он от нее и то, что Тиога считал необходимым добраться домой за шесть суток.

Тяжелые сомнения угнетали юношу, так как он видел, что в груди каждого из дикарей пылает бешеная злоба. Дядя Эпсиба достаточно ясно разъяснил ему положение, и он знал, что индейцы ничем не обязаны белым, разве только позором и утратой свободы. Он размышлял, что, случись ему очутиться на месте индейцев, он не менее глубоко ненавидел бы белых завоевателей. Воля и гордость были наследством, передававшимся из рода в род, и играли главную роль в их жизни. Их войны не были уже борьбой лесных героев, а превратились в отвратительную резню, в которой не играл роли вопрос, убивают ли они врагов или тех, кто прикидывается друзьями. Важно было лишь то, что и те и другие были белые, а самое страшное — это ненависть не между отдельными людьми, а между народами. Джимс прекрасно понимал, что одного слова Тиоги было бы достаточно, чтобы все эти люди превратились в кровожадных зверей. Он больше всего боялся Тиоги, так как Шиндас рассказал ему, что старый вождь потерял и отца и сына по вине белых.

Какова бы ни была участь, ожидавшая их, Джимсу было ясно, что она должна решиться сегодня же. Он был уверен, что Туанетта долго не выдержит этого путешествия, и он готовился к той трагической минуте, когда вождь сенеков вынужден будет принять решение. Если Туанетте суждено будет умереть, она умрет не одна.

Шиндас, шедший позади Тиоги, прекрасно понимал, что его дядя озабочен присутствием белой девушки. Когда только ему удавалось улучить удобный момент, он начинал говорить, указывая Тиоге на хрупкость и красоту белой пленницы, и намекал на ее сходство с Быстрокрылой. Он красноречиво рисовал дяде картину шалаша, в котором все изменится, когда снова в нем раздастся пение и смех, и наконец Тиога приказал ему замолчать. Но вскоре после этого воины стали замечать, что их вождь слегка прихрамывает и с каждой минутой все больше и больше. В конце концов Тиога с явным бешенством вонзил свой топорик в дерево и остановился, чтобы подвязать лучше мокасины. Шиндасу показалось весьма странным то обстоятельство, что человек, перенесший на своем веку все лишения, какие только возможны, вдруг пришел в ярость из-за боли в ноге. Тем не менее он наклонился, чтобы помочь дяде.

Лишь в полдень остановились индейцы, чтобы подкрепиться пищей. Это была скудная трапеза людей, никогда не предававшихся излишествам и этому качеству приписывавших свою выносливость [7]. Каждый достал из сумки горсть кукурузы, перемешанной с горохом и приправленной сушеными ягодами, и медленно съел это небольшое количество пищи. Туанетта предложила было Шиндасу одно из яблок, поданных ей Джимсом, но индеец что-то сказал последнему, и юноша перевел его слова: