Черный охотник (сборнник) - Кервуд Джеймс Оливер (лучшие книги .TXT) 📗
Сейчас он видел себя самым настоящим мучеником, и это придавало его худым рукам и телу столько бешеной силы, что его более крупный, но и более изнеженный враг не выдержал натиска и оба опять грохнулись на землю. Туанетта не смогла удержать равновесия и последовала за ними. Ее длинное платье запуталось под ногами дерущихся, сильно мешая их движениям, широкополая шляпа соскользнула набок, прелестные тщательно завитые кудряшки были покрыты комками грязи, а кулачки ее с остервенением наносили удары тому из противников, кто подворачивался под руку.
Джимс чувствовал ее участие в поединке, но в пылу боя он не в состоянии был задумываться о том, как пускать в ход то или иное оружие, то есть руки, ноги, зубы и голову.
Туанетте удалось под конец высвободить свое платье из-под ног противников, и она с трудом поднялась с земли. Вид у нее был такой, что никто бы не принял ее теперь за ту очаровательную юную леди, которая совсем еще недавно гордо въезжала во двор Люссана. На ее долю досталось немало пинков, шляпа была втоптана в грязь, а руки, лицо и волосы были густо покрыты грязью. Платье ее представляло собой нечто ужасное.
Несмотря на свой жалкий вид, она, тем не менее, вся горела желанием продолжать бой. Схватив в руки валявшийся в грязи одеревенелый прошлогодний стебель подсолнечника, она с такой силой нанесла им удар, что Поль, на голову которого он пришелся, был оглушен и растянулся ничком в грязи.
Этот инцидент положил конец участию Туанетты в битве. Она только издала испуганный возглас, едва увидела, что натворила.
А за полминуты до этого Джимс стал чувствовать, что ему все чаще и чаще не хватает воздуха, и он готов был поклясться, что либо Поль Таш, либо Туанетта дубасит его деревянным молотом, вроде того, который был в руках аукциониста. Это впечатление объяснялось тем, что Поль Таш, которому Джимс впился зубами в одно очень чувствительное место, не помня себя от боли, колотил его с удвоенной силой по голове. Поль пришел в себя после удара Туанетты раньше, чем Джимс успел воспользоваться случайным преимуществом, но, что произошло после этого, Джимс ни за что не мог бы объяснить, так как он сам терялся в догадках…
Через некоторое время он присел, но теперь больше некому было наносить удары. Поль и Тунетта уже находились вне досягаемости, и только издалека доносились их голоса. Джимс хотел было крикнуть, в полной уверенности, что враг позорно бежал, но что-то такое застряло у него в горле и мешало набрать воздуха в легкие. Он сделал попытку встать, чтобы кинуться вслед за бежавшим противником, но земля поплыла у него перед глазами, дыхание с трудом вырывалось из груди, в животе он ощущал какую-то ноющую боль, а из носа текла кровь.
Ужасающая мысль блеснула у него в голове, и столь велико было нравственное потрясение, вызванное ею, что он порывисто сел, подняв голову кверху и едва заметив две фигуры, вынырнувшие из-за кустов шагах в двадцати от него. Эта мысль постепенно перешла в уверенность: не он задал трепку Полю Ташу, а Поль Таш задал трепку ему, да еще такую здоровую, что земля казалась Джимсу неустойчивой, когда он с трудом поднялся на ноги.
Сознание понесенного поражения прояснило его зрение. Он узнал людей, показавшихся из-за кустов. Один из них был дядя Эпсиба, другой — отец Туанетты. Оба, широко ухмыляясь, смотрели на него, а когда они были совсем близко, мальчик услыхал слова Тонтэра, произнесенные якобы шепотом:
— Друг Адамс, это кто же будет? Ваш племянник или одна из свиней Люссана, вывалявшаяся в грязи? Ради Бога, поддержите меня, а то я сейчас лопну от смеха!
Но Джимс не услышал ответа дяди Эпсибы. С лица бродячего негоцианта вдруг сбежала улыбка, сменившаяся выражением, в котором не было ни малейшего намека на веселье.
Глава IV
Полчаса спустя Джимс стоял в маленьком пруду, образовавшемся от скопления воды скрытого в траве ручейка, неподалеку от фермы Люссана и смывал с себя грязь, между тем как тут же на траве сидел дядя Эпсиба, пытавшийся по мере возможности очистить его пострадавшее в бою платье.
Не прекращая ни на минуту работы, Эпсиба Адамс говорил:
— И опять-таки я тебе говорю, что, пустив в ход несколько тонких трюков, необходимых в таком деле, ты разделался бы с ним по-своему, Джимс. Вот с этими трюками я с сегодняшнего дня начну тебя знакомить. В драке надо пользоваться кулаками, а не как баба — когтями и зубами. Кусаться еще позволительно, если удается захватить, скажем, ухо иди другое столь же чувствительное место. Но когда пытаешься откусить руку или даже ногу, в таком случае, Джимс, малыш мой, ты рискуешь помереть за этим занятием, разве только у противника почему-либо руки отнялись.
А ты, должен заметить, этим главным образом и занимался, Джимси. Ты либо кусался, либо лягался, либо царапался. Надо признать, что делал ты это совсем недурно, и если бы эта маленькая кошка Туанетта, которую ты привел в ярость комком грязи, не вцепилась тебе в волосы, дав тем самым возможность Полю Ташу наносить меткие удары в голову, твои методы борьбы имели бы исключительно большой успех. Однако факт остается фактом, мой дорогой мальчик: ты получил такую взбучку и трепку, какой свет еще не видывал, особенно к концу представления. Но это имеет огромное воспитательное значение, и тебе совершенно незачем краснеть. Ты поверь, когда я пришел в себя после трепки, полученной в Олбани от голландца, я первым делом преподнес ему чудесную бобровую шкуру в благодарность за урок. Мужчине даже необходима время от времени встряска, а исходя из этого ты очень много выиграл за сегодняшний день.
Джимс стоял на траве, предоставляя солнцу обсушивать его тело, а Эпсиба Адамс целиком увлекся своим монологом на тему об искусстве рукопашного боя, как вдруг внимание обоих было привлечено каким-то шумом, доносившимся из кустов. Через некоторое время оттуда показался Тонтэр, направляющийся к Эпсибе, так дико размахивая каким-то предметом, что Потеха зловеще зарычала. Джимс напрягал свой единственный годный для зрения глаз, и дрожь прошла по его телу, когда он узнал, вернее, угадал в изуродованном до неузнаваемости предмете прекрасную некогда шляпу Туанетты.
— Посмотрите на это, друг Адамс! — воскликнул Тонтэр. — Ее шляпа! И такой же вид имеет она с ног до головы. Сейчас мадам Люссан с дочерью чистят ее и расчесывают, а моя Антуанетта не перестает кричать и требовать, чтобы ей позволили выцарапать глаза вот этому маленькому чудовищу, вашему племяннику! Это такая потешная картина, что я только и могу глядеть и хохотать. Придется ей напялить платье Жанны Люссан, которое ей велико до ужаса. Клянусь, вы упустили изумительное зрелище, не посмотрев на ее платье! Оно было невероятно изгажено, и Туанетта потребовала у мадам Люссан, чтобы та немедленно сожгла его. Но если вам не привелось насладить свой взор этой картиной, то вы, по крайней мере, выиграли пари. Я признаю, что ваш племянник — величайший боец своего роста и веса, какого только мне случалось видеть за всю мою жизнь! Он вывел мою дочь из рядов на много дней, хотя она жаждет снова скрестить оружие с ним!
Заметив выражение душевной муки, мелькнувшее на исцарапанном лице Джимса, Тонтэр быстро подошел к нему, увязая деревянной ногой в траве, и ласково положил руку ему на плечо.
— Полно, полно, дружок мой! Напрасно у тебя такой страдальческий вид! Вовсе не твоя вина, если моей горячей маленькой волчице вздумалось вмешаться в потасовку. Не забывай и того, что ее юный рыцарь также щеголяет сейчас в костюме из домотканины, а не в нарядном кафтане. Настанет день, когда ты положишь его на обе лопатки или же носом в грязь и не дашь ему подняться, пока он не запросит пардону. И когда ты это сделаешь, я подарю тебе самого лучшего коня, какой только найдется в замке Тонтэр.
А потом он снова вытянул вперед руку со шляпой Туанетты и, разразившись оглушительным хохотом, продолжал:
— Как жаль, что ее маменька не могла видеть ее в эту минуту! Патрицианская кровь, смешавшаяся с омерзительной грязью свиного двора! Высокопоставленная особа, брошенная на землю руками готов и вандалов! Дочь благороднейшей дамы, лишенная престижа и гордости руками щенка — Джимса Бюлэна! Соль земли и «мужик» в горячей схватке! А тут еще этот вертихвост, ненаглядный сыночек ее сестры, и все вместе в одной и той же грязи! О, если бы только можно было устроить так, чтобы она это видела, я согласился бы быть заживо зарытым в землю!
