Косталь-индеец - Ферри Габриэль (читать книги без сокращений .TXT) 📗

Габриэль Ферри

Косталь-индеец

Глава I. ДВА ПУТНИКА

После того как Северо-Американские Соединенные Штаты в кровопролитных битвах завоевали свою независимость от далекой родины, их пример возбудил и в Южной Америке желание свергнуть испанское иго, под которым она стонала. Здесь попытки к освобождению тоже увенчались успехом, так что в начале XIX столетия владения испанского двора в Новом Свете ограничивались только Средней Америкой и Мексикой.

Желая сохранить за короной эти все еще весьма ценные остатки некогда обширных владений и предупредить всякую попытку восстания, вице-король Новой Испании предусмотрительно даровал мексиканскому народу некоторые права, которых он до сих пор тщетно добивался.

Но жившие в Мексике испанцы увидели в этом снисхождении гибель своих привилегий, и так как они опирались на королевские войска, то без всяких церемоний пленили вице-короля и отправили его в Испанию расплачиваться за свои деяния. Само собой разумеется, что все дарованные права и льготы у народа отобрали, и в Мексике водворился прежний порядок вещей.

Эти события произошли в 1808 году, и хотя с минуты на минуту можно было ожидать, что колонии попытаются силой вернуть отнятые у них права, однако два года внешней тишины снова вполне успокоили брожение умов. Поэтому мятеж, поднятый 16 сентября 1810 года простым священником по имени Идальго 1 из маленького селения Долорес, перешедший в восстание, поразил сердца народа как бы ударом грома и повсюду возбудил смятение и переполох. Члены богатых и могущественных семей креолов недоумевали, следует ли им, как сыновьям испанцев, связанным узами кровного родства, выступить против повстанцев или присоединиться к борцам за свободу родины. Напротив, масса крестьянства не испытывала никаких сомнений, и как белые, так и метисы и индейцы, не долго думая, переходили на сторону Идальго, так что уже к началу октября армия знаменитого священника состояла почти из двухсот тысяч человек, разумеется, плохо вооруженных, но грозных своею численностью.

В это время начинается наша история.

Однажды утром какой-то всадник ехал среди бесконечных равнин по безлюдной дороге от границ провинции Веракрус к провинции Оахака. Вооружение и лошадь всадника были довольно плохи, если принять в расчет беспокойное время, не говоря уже об опасности, угрожавшей от бродячих разбойничьих шаек. Кривая сабля в заржавленных железных ножнах составляла, по-видимому, его единственное оружие, а лошадь, медленно подвигавшаяся вперед, несмотря на щедрые удары шпор, казалась жалкой клячей.

Всадник был одет в короткую светлую куртку, коричневые триковые 2 штаны и в козловые ботинки. Широкополая соломенная шляпа оттеняла кроткое, открытое лицо с умными глазами; судя по тонкому худощавому стану и наружности ему было не более двадцати двух-двадцати трех лет.

Местность, по которой проезжал молодой путешественник, отличалась печальным однообразием. Бесконечная заросшая алоэ и колючим кустарником равнина простиралась вокруг до горизонта; местами на ней поднимались легкие клубы беловатой пыли. Разбросанные там и сям хижины были покинуты жителями; палящие лучи солнца, недостаток воды, совершенная пустынность этой безлюдной саванны нагоняли на всадника тоску, даже страх. Хотя он постоянно пришпоривал лошадь, но только на несколько минут удавалось заставить ее бежать мелкой рысью, по-видимому, это был ее самый быстрый бег.

— Проклятая лошадь! — восклицал он иногда с негодованием; но животное оставалось нечувствительно как к ругательствам, так и к немилосердным ударам шпор своего хозяина. Повернувшись в седле, юноша с грустью сравнил расстояние, которое уже проехал, чтобы выбраться из этих пустынных саванн, и с каким-то отчаянием покорился медленному ходу своего коня.

Солнце перевалило за полдень, когда путешественник добрался до другой деревушки; но и здесь хижины оказались так же пусты и безлюдны, как и все, которые он встречал раньше.

Уже одно это обстоятельство представлялось довольно странным; но другое еще более удивляло путешественника: время от времени он встречал вдали от реки или ручья челноки и индейские пироги, привязанные к верхушкам деревьев или к их сучьям; и не было никого, кто бы объяснил ему, что это значит. Наконец, к его великой радости, суровое молчание пустыни нарушил конский топот. Он оглянулся и в самом деле у крайнего дома деревни, которую уже оставил позади, заметил всадника; тот вскоре поравнялся с ним и обратился с вежливым приветствием.

Встреча двух путешественников среди необозримой пустыни — всегда событие, возбуждающее взаимное любопытство; так произошло и в данном случае.

Вновь прибывший был так же молод, как и первый всадник; но этим и оканчивалось сходство между ними. Высокий и сильный стан незнакомца, его живые, изящные манеры сочетались с мужественной энергичной наружностью и черными огненными глазами; густые усы придавали воинственное выражение его лицу; одежда, а в особенности сомбреро с золотыми галунами, указывала на военное звание всадника. Он сидел на горячем коне, стройном и сильном, явно арабского происхождения. Оружие его состояло из карабина, привешенного к седлу, пары пистолетов и обоюдоострой шпаги на кожаной перевязи.

— Много вам осталось проехать на этой лошади? — спросил он, удерживая легким движением узды своего горячего жеребца и искоса посматривая на жалкую клячу первого всадника.

— Нет, слава Богу! — ответил тот. — Ведь если я не ошибаюсь, до гасиенды Сан-Сальвадор осталось всего шесть миль.

— Сан-Сальвадор? Эта гасиенда, должно быть, находится поблизости от гасиенды Лас-Пальмас?

— В двух милях приблизительно, сеньор.

— В таком случае мы попутчики, — сказал второй путешественник, — только я опасаюсь, что вы на своем скакуне немного поздно достигнете цели своего странствования, — прибавил он с улыбкой.

— Без сомнения, — тоже улыбнулся первый. — Я обязан этим удовольствием скупости своего отца.

— А сколько времени вы уже едете на этой лошади?

— Я еду прямиком из Вальядолида, сеньор, но уже около двух месяцев нахожусь в дороге.

В эту минуту кляча точно поняла, как презрительно о ней отзываются, сделала усилие и без всяких понуканий пустилась рысью, а улыбающийся всадник с черными усами был так любезен, что заставил своего коня трусить с ней вровень.

— Вы были так любезны сеньор, — начал он снова, — что сказали, откуда едете. Отвечаю на вашу любезность: я недавно из Мехико, мое имя дон Рафаэль Тревильяс, капитан драгун его величества.

— Корнелио Лантехос, студент Вальядолидского университета, — с поклоном отвечал его спутник.

— Ну-с, дон Корнелио, может быть, вы поможете разрешить мне одну загадку? О ней я никого не смог расспросить, потому что вот уже два дня как не встретил живой души в этой местности! Что означают эти заброшенные деревни и эти челноки, привязанные к сучьям деревьев в такой местности, где можно проехать целые мили, не встретив ни капли воды.

— Не знаю, дон Рафаэль, но все эти странности возбуждают во мне тревогу, — отвечал студент.

— Тревогу! — воскликнул драгун. — Чего же вам бояться?

— Я боюсь, что восстание докатилось и до этой провинции, хотя меня уверяли в противном, и думаю, не убежали ли жители, опасаясь мятежников.

— Вы ошибаетесь, сеньор, — возразил капитан. — Во-первых, жителям нечего бояться восставших; во-вторых, к чему же эти лодки на сучьях дерев? Очевидно, должна существовать какая-нибудь иная причина общей паники, которую и я никак не могу понять.

Некоторое время всадники ехали молча; потом драгун снова прервал молчание.

— Так как вы едете из Вальядолида, — спросил он, — то не можете ли сообщить мне что-нибудь новое об успехах восстания?

— Прошу извинить, — сказал Корнелио, — вы забыли, что я благодаря медлительности своего коня уже два месяца в дороге. При моем отъезде из Вальядолида там так же мало думали о восстании, как о всемирном потопе; сверх того, мы надеялись, что вследствие нового указа его милости епископа Оахаки восстание найдет мало приверженцев.