Федька-Зуек — Пират Ее Величества - Креве оф Барнстейпл Т. Дж. (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗
Французы привезли с собою к обеду полдюжины сортов вин и бочоночек виноградной водки. Водка отдавала сивухой, и от нее тут же начинало нестерпимо колоть в висках и гудеть в ушах. Зато вина были отменные! Федор думал, что столько оплетенных бутылок — потому, что у каждого французского офицера есть свой излюбленный сорт. Оказывается, вовсе не так. У них, видите ли, принято так: одно вино к закускам, другое — к рыбе, третье — к сыру, четвертое — к птице, пятое — к сладкому и шестое — к беседе после еды. Для англичан, у которых меню во все дни плавания в открытом море было постоянным: овсянка и солонина жареная — на завтрак, похлебка и солонина вареная — на обед, солонина и сыр — на ужин, праздником считали, если на стоянке удастся наловить рыбы или кок купит у местных жителей мясную тушу, — это уж было как волшебная сказка из жизни гоблинов!
Зато (Федор пошептался со старшим канониром «Сити оф Йорка» — тот пришелся ему соседом по столу после ухода Паркера) — если только матросы на французских кораблях знают, что едят их офицеры, — нешто можно полагаться на них в бою безоговорочно, как принято в английском флоте? Мало хлопот неприятеля упреждать — так еще и о матросах думать в бою придется: как бы не переметнулись к неприятелю!
Пока не перепробовал всего, Федор сидел за столом, и Хоукинз показывал «своего московита» гостям, как диковинного зверя какого. Но налопавшись, и он захотел «подышать свежим воздухом» — то есть поглядеть, как живется на «черных бригантинах» и что там за народ. Его знания французского языка хватало, чтобы кое-как объясняться и чтобы понимать беглую даже речь. И он откланялся.
На бригантинах была точно совсем иная страна, с обычаями суровыми, но справедливыми. Море плескалось совсем рядом, не внизу где-то, как на галионах и фрегатах, а вот тут, если вздумается — можно перегнуться через фальшборт и зачерпнуть.
Сплошной палубы на этих легоньких суденышках не было. На носу площадка, на корме площадка, а между ними проход, как на галерах. И еще площадочки вроде марсов вокруг мачт. Только и разницы, что марсы высоко, а эти на уровне носовой площадки. И в трюме два «балкона» — галерейки вдоль обоих бортов, с банками для гребцов — а над ними плетеные беседки на пол-ярда ниже края фальшборта, для стрелков из мушкетов, по три на борт. Да, явно тут делали ставку на рукопашную, а не на огонь издали.
На носовой площадке — большой противень с побуревшим от прокаливания песком, на песке — кострище, таган закопченный, рядом — две сковороды, в ярд каждая. Дощатый, обитый медью бруствер пушек защищает стрелков от пуль, а едоков — от ветра. Французы и английские гости сидят на пятках и ножами зацепляют со сковород мясо по-сарацински: нарезанное кусочками в детский кулачок, замаринованное перед обжаркой. Эти кусочки нанизывают на шпажку поочередно с ломтиками сала, кружками лука и американскими «томатлями» — и держат над раскаленной сковородкой или огнем прямо. Очень вкусно! На каждого едока по шпажке. Пили здесь, как и подобает «джентльменам удачи», крепкие трофейные вина: густую рубиновую «малагу» и сладко-терпкий «опорто». То и другое, как показалось Федору, чересчур солодкое, зато уж забористое, не как ароматная кислая водичка шевалье д'Аргентюи…
Встретили его тут… Нет, не как долгожданного и родного. Просто как своего. Пришел — ну и садись. Спросили только о том, какой он нации. Федор ответил:
— Я московит.
И подумал, что начнут недоверчиво переспрашивать или открыто сомневаться. Вместо того кто-то заорал:
— Хо-хо! Мужики, наше дело выгорит: уже и московиты с нами! Смерть папистам! Ты какой веры, парень? Протестант или католик?
— Я православный. Считайте, что вроде как грек.
— Ага, схизматик. Ну, все равно наш человек. Папу не признает. Налейте ему и мяса дайте!
— А хлеб-то у вас есть? — сразу спросил Федор, изо всех русских привычек труднее всего отвыкающий от привычки заедать хлебом любую пищу, от каши до фруктов. На офицерском обеде с французами хлеба подали не по-английски — груду ломтей почти российской толщины на большом блюде, а тонюсенькие, почти прозрачные ломтики на блюдечках, по три на каждого. Интересно, что же тут?
— А как же без хлеба? — гордо ответили ему. — Эй, дайте московиту галет!
Дали какие-то твердые плитки, толщиною в палец. Федор растерянно поглядел на эти непонятные и как будто не очень съедобные квадратики: и это — хлеб?! — и стал вертеть шеей, чтобы увидеть, как это привычные люди едят?
Оказалось — мочат в бульоне. Попробовал. В моченом, виде похоже на опилки или на траву жеваную. Сухое вкус имеет, но уж больно трудно грызть.
— Что, не нравится? Ну, извини. Есть еще темные сухари, только их неудобно гостю предлагать…
— Удобно. Давайте, если не жалко.
Вся команда «черной бригантины» громогласно загоготала: предположение, что темных сухарей кому-то может быть жалко, всем показалось необыкновенно остроумным.
— Вообще-то мы их едим, когда галеты кончаются. Сказать по чести, с нами такое бывает частенько. Но сегодня мы, слава Господу, при галетах и можем угостить кого угодно. А вот и сухари. Тьфу, черт! Ты что приволок, Пьер? Это же совеем черные, бретонские.
Федор глазам на поверил: настоящие ржаные! Как он по ржанухе соскучился, оказывается! Аж слюной едва не захлебнулся. Опьянеть от запаха можно…
А французы извинялись и смущенно объясняли:
— Есть темные, те еще ничего, а есть совсем черные, вот эти — из бретонского хлеба, он липкий и кислый, как сидр. Эти уж мы лопаем в самом крайнем случае. Как говорится, когда уж и червей от солонины доели.
То ли он очень давно не ел их, то ли эти ржаные сухари в самом деле были особенно хороши — чуть пригорелые, присоленные крупной солью при сушке и с тмином. Федор не выдержал и, смущаясь на менее, чем угощавшие его хозяева, попросил:
— А с собой не дадите? Я отдарю.
— Добра-то, еще «отдарю». Бери, сколь утащишь. Эй, ребята, дайте московиту мешок под сухари! Ты там у них кто? Юнга или уже матрос?
— Старшого бросили после вест-индского похода, — неохотно сказал Федька, решив не признаваться, что он еще и кандидат на офицерскую должность. Ему давно не было так хорошо и покойно — и было это оттого, что тут он вровень с остальными и никто не высчитывает, кого он повыше, кого пониже. Надо признаться, что Федор скучал по прежней простой жизни, когда в кубрике он был свой, такой же не выделяемый командованием.
— Ого! Ты уже в Новый Свет сходил? — недоверчиво спросил кто-то из французов. И тут Федор не удержался и хвастанул. Как можно небрежнее он уронил:
— Да, три раза.
— Чего-о? Врешь, небось? Сейчас проверим. Не могло такого быть, чтобы за три рейса наших земляков не встретил. А мы тут собрались впервые на борту этих посудин, горе свело, ты уже знаешь. А раньше плавали на разных коробках и из разных портов, так что все вместе мы всех французских капитанов знаем. Так кого ты можешь назвать?
— Ну, кого? Капитан Тестю из Гавра, умер, бедняга, на моих глазах…
— Тестю из Гавра? Франсуа Тестю? Мне случалось с ним плавать…
— И я его знал. Но о нем ли речь? Он еще не стар, с чего бы ему помирать?
— Эй, русский, как тебя, Теодор. Как он выглядел, тот Тестю, о котором ты говоришь?
— С левого боку седой клок, с правой стороны рот опущен…
— О Боже, это он! Мы плавали с ним в Форт-Колиньи…
— Упокой Господи душу Великого Адмирала! — вполголоса нестройным хором сказали гугеноты, подняли кружки, отплеснули из них спиртное в догорающее костровище и выпили не чокаясь.
— Воистину великий человек был наш Гаспар де Колиньи! Так что с Тестю? Как он умер? И почему ты это мог видеть?
— Наш капитан Дрейк задумал напасть на испанские караваны и поставил потаенный пост на караванной тропе, по которой перуанское золото и серебро везут на мулах из Панамы на Тихоокеанском побережье в Нобре-де-Дьос на Атлантическом побережье. И однажды — дня точно не назову, где-то в последнюю неделю апреля, — мы трое сидели в зарослях, отмахивались от насекомых и жрали бананы…
