На морских дорогах - Бадигин Константин Сергеевич (книги бесплатно без регистрации полные txt) 📗
Словно какая-то тяжесть спала с моих плеч после этих слов.
Через 5 минут мы повернули на выход в Японское море, а еще через 10 минут туман стал редеть, расходиться. Слева, в какой-нибудь полумиле, показались скалы, торчавшие из воды. Определились. Стало ясно, что произошло бы, поверни я, как намечал раньше. Теплоход немедленно сел бы на камни у японского берега. Груженный паровозами, он не смог бы открыть трюм и выгрузить часть груза для облегчения судна. Откачать воду из балластов нельзя, она входила в расчеты: центр тяжести при палубном грузе накладывается достаточно высоко.
Все эти мысли пришли мне в голову при виде острых камней, торчавших из воды. Я долго не мог успокоиться. Авария была так близка, и избежали мы ее, казалось, случайно…
Условия плавания в проливе Лаперуза были хорошо известны, и, видимо, мозг помимо желания искал оптимальное решение.
Теперь я, кажется, могу объяснить, как все это получилось. Иногда при работе над романом долго обдумываешь и изучаешь весь материал, связанный со временем действия героев. Пишешь главу — и вот герои начинают как бы думать и поступать по-своему. И я, автор, берясь за перо, не знал заранее об их поступках и размышлениях. Тайны творческого процесса… Мне кажется, что и капитан на мостике так же творчески подходит к действиям.
Конечно, ни один капитан не застрахован от происшествий и аварий. Обстоятельства могут быть таковы, что ничего сделать для предотвращения несчастья невозможно. Действуют, так сказать, неодолимые силы, против которых бессильна и самая хорошая морская практика. Однако нередко происходят аварии, непонятные для анализирующего их морского инспектора.
Не всякий художник может написать хорошую картину. Не всякий врач, осмотрев больного, безошибочно определит болезнь, так и не всякий капитан примет правильное решение в сложной обстановке.
Капитан в своем роде изобретатель и творец правильных решений в трудных условиях, только на изобретательство ему отпускается очень мало времени.
* * *
День прихода во Владивосток был солнечный. Небо голубое, ясное.
Навсегда запоминает моряк те минуты, когда после многих дней штормовых невзгод в туманной дымке горизонта впервые открывается советский берег — такой родной, такой знакомый. На палубу мгновенно высыпают все люди, свободные от вахты, и долго, не отрываясь, смотрят на синеватую полоску суши, выступающую вдали из воды…
Но вот в белых барашках волн замелькала черная точка: она то взлетает на гребни, то опять пропадает из виду. Скоро можно уже различить очертания катера и лоцманский флаг.
На борт судна поднимается лоцман — первый советский человек, который приветствует нас, поздравляет с окончанием рейса.
Его буквально засыпают вопросами:
— Много ли судов в порту?
— Что нового в городе?
— Как там наши поживают?
Лоцман машет рукой: он не в состоянии сразу ответить на десятки вопросов, достает из кармана пачку газет, мгновенно расходящихся по рукам.
К борту подошел еще один катер. Это пограничники. Они привезли нам бурого медвежонка. Председатель судового комитета принял подарок, и у нас появился новый член экипажа.
Лоцман уверенно ведет судно в родной порт. Путь проходит через минные поля, и только он знает безопасную дорогу.
Мы входим в бухту Золотой Рог. В бинокль видны встречающие теплоход люди. Среди них заместитель наркома морского флота Александр Александрович Афанасьев и начальник пароходства Георгий Афанасьевич Мезенцев.
Уже хорошо видны крыши домов, свои, родные улицы. Вон там клуб, а там дом, из окна которого, быть может, в этот момент глядят на бухту глаза близкого человека.
Лоцман изменил курс, идем параллельно причалам, впереди на якорях несколько миноносцев, они у нас по носу. Пора стопорить. И тут я с ужасом вижу, что машина работает средним ходом. Тяжело груженное судно с большой инерцией буквально рядом с причалом. Рву ручку телеграфа на «стоп», «полный назад». Бешено работает двигатель, а я с замиранием сердца наблюдаю, как теплоход сбавляет ход. Миноносцы все ближе, ближе… И я, вспоминая старого капитана Хабарова, про себя повторяю, как заклинание: «Миленький, остановись, миленький, не подведи, родименький, отблагодарю». И тут же думаю, что подкрашу теплоходу мачты, чтобы был красивее. Неужели не отработает машина? Машина отрабатывает, теплоход останавливается и разворачивается вправо. На этот раз пронесло. Мы с лоцманом не говорим ни слова, не смотрим друг на друга, однако мысли у нас одни и те же.
На берегу заметили заминку. От причала мгновенно оторвался катер капитана порта, и Николай Алексеевич Колотов подошел к борту. Но мы уже выправились и двинулись к причалу.
Николай Алексеевич, очень знающий и культурный человек, чем-то напоминал мне Василия Александровича Миронова, капитана Архангельского порта. Оба сухощавые, подвижные, оба работали во всю силу своих возможностей, всегда находились на самых сложных участках. Трудно представить Владивостокский торговый порт во время войны без Колотова.
Швартовка. Сколько умения требует эта простая на первый взгляд операция! Надо точно рассчитать маневры, тонко почувствовать свое судно и обстановку. Умение красиво поставить судно, к стенке приходит после многолетней практики. Моряки, оценивая хорошую швартовку своего товарища, говорят: «У него верный морской глаз». Действительно, основным инструментом пока остается натренированный глаз моряка. Можно много раз наблюдать за швартовкой опытного капитана и все-таки не суметь повторить ее самому. Это понятно — обстановка каждый раз меняется, а раз так, и маневры будут разные.
Корабль медленно подползал к причалу. Вот на берег полетела выброска — длинная тонкая веревка с грузиком на конце. Ее поймали и потащили на причал. К выброске привязан стальной трос. Когда трос вышел из воды, швартовщики подхватили его и бегом понесли к железной тумбе.
— Готово, — кричат с берега, накинув петлю на тумбу, — выбирай конец.
Судовая лебедка натянула трос. Корабль повернулся носом к причалу и понемногу придвигается все ближе и ближе. На причал легла вторая выброска с кормы.
— Готово, — опять закричали швартовщики.
Вбирая стальные концы, наш теплоход прижался, словно прирос к причалу. После многих штормовых дней и ночей он, хоть и ненадолго, обретет покой в порту. Мы спустили парадный трап. К борту подкатила «эмка» карантинного врача. Подошли пограничники и таможенники. Обособленной, цветастой кучкой сбились на причале моряцкие жены с детишками.
Заместитель наркома Афанасьев поблагодарил за ремонт и переделку теплохода под паровозы, поздравил экипаж с благополучным возвращением.
Долго ждет моряк, волею судьбы заброшенный в заокеанские дали, этих незабываемых минут возвращения. Наконец мы опять дома. Штормы, мели, камни, мины, торпеды, авиабомбы — все это осталось позади…
Нужно отдать должное владивостокским портовикам. Несмотря на то что мы привезли только одно паровозное коромысло, им удалось выгрузить весь груз и все паровозы и тендеры за неполных семь суток. 14 июня наш теплоход был снова готов к выходу в рейс.
Паровозы принимал генерал-железнодорожник, неустанно повторявший:
— Для нас твои паровозы, Константин Сергеевич, дороже хлеба. Подвозить на фронт много приходится. Вот окончим войну, мы тебе, Константин Сергеевич, дадим звание почетного железнодорожника.
Каждый паровоз, выгруженный с теплохода и поставленный на рельсы, через два часа оживал и мог самостоятельно двигаться на запад.
Тот, кто подумает, что для моряков нашего теплохода после прихода в порт начался отдых, глубоко ошибется. Раз идет выгрузка, палубная команда занята в трюмах с грузом. Паровозы, конечно, не в счет, они пропасть не могли. А прочий груз требовал внимания. У каждого трюма находился матрос, сверявший свои счет со счетом портового работника. Все должно сойтись штука в штуку, иначе в коносаментах будет пометка, а это пятно в работе экипажа. Коносаменты должны быть чистыми.
