Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмен - Ларссон Бьёрн
Казалось, что осуждённые ничего не слышат. Они стояли, опустив голову, а судебный исполнитель продолжал читать приговор:
— Томас Робертс, Джон Кейн, Уильям Дейвисон, каждый из вас приговаривается к возвращению на родину, где вы должны быть подвержены казни через повешение на Лобном месте, между отметками высокой и низкой воды. После наступления смерти ваши тела снимут с виселицы и повесят на цепях.
Я и пришёл сюда, чтобы увидеть и услышать именно это. И что же я услышал: что я — враг всему проклятому человечеству, вот и всё! О чём тут ещё говорить? Если жалкие бедолаги, едва ли муху обидевшие в своей жизни, приговорены к смерти, каково же будет торжество справедливости, если наложат лапу на меня? В списках адмиралтейства я точно не числюсь, и Дефо будет держать рот на замке, но достаточно единственного свидетеля из подданных, называемых честными и достойными доверия, чтобы отправить меня на виселицу. Чем тогда мне помогут мои перчатки и немеченые руки?
— Ещё что-то, — сказал Дефо.
Судебный исполнитель вытащил новый документ.
— Теперь я прочитаю декларацию от имени осуждённых. «Мы, Томас Робертс, Джон Кейн и Уильям Дейвисон, глубоко раскаиваемся и сожалеем о том, что мы богохульствовали и не слушались родителей. Сквернословя и посылая проклятия, мы всуе поминали славное имя Господа и говорили о нём непристойности, что является грехом. Мы прогневили Святого Духа, совершая пиратские и разбойничьи деяния вплоть до убийства. Но не меньшим грехом было и наше пьянство. Крепкие напитки возбуждали и ожесточали нас до такой степени, что мы совершали поступки, одни воспоминания о которых для нас хуже смерти. Мы хотели бы, чтобы капитаны кораблей не обращались жестоко и дурно со своими людьми, что делают многие их них, и именно это вводит нас в искушение. Мы воистину питаем отвращение к грехам, отягчающим нашу совесть. Мы предупреждаем всех людей, и в особенности молодёжь: не надо совершать подобных грехов. Наш пример должен стать предостережением для всех. Мы просим прощения, ради Христа, Спасителя нашего; и вся наша надежда — в его руках. Да смоются его кровью все наши постыдные грехи. Мы очистили свои зачерствевшие, полные злобы сердца. Мы ждём, что Бог проявит к нам милосердие. Смиренно благодарим слуг Христа за те усилия, которые они употребили для спасения наших душ. Да вознаградит Господь их доброту. Мы не отчаиваемся, а надеемся, что Бог благодаря заступничеству Христа будет милосердным к нам, и когда мы покинем сей мир, нас возьмут в его царство. Мы желаем, чтобы на всех, и в особенности на моряков, снизошла Божья благодать в тот день, когда они увидят, что случилось с нами».
Голос судебного исполнителя отзвучал, стояла могильная тишина. На многих эта чушь явно произвела впечатление. Священники сидели с довольной ухмылкой. Но их Бог и пальцем не шевельнул, чтобы помочь морякам, не оставить их в беде. Он был на стороне капитана, когда тот приказывал драть моряков плёткой, урезал их дневной рацион, забирал их жалованье, заставлял их в шторм лезть на мачту и не мешал им умирать от болезней, если благодаря смерти можно было сэкономить деньги в кассе судовладельца. А кто насылал такие штормы, из-за которых корабли гибли в море, такие шквалы, что бывалые матросы исчезали за бортом, ибо руки у них застывали и не могли держаться за реи?
Теперь, когда исповедь осуждённых была зачтена, они подняли головы. Судебный исполнитель вновь крикнул:
— Пусть это всем даст пищу к размышлению. Больше я уже не мог сдерживаться.
— Тысяча чертей! — загремел я своим квартирмейстерским голосом. — Богу просто плевать на матросов и простых людей!
Ни звука не послышалось в ответ. Но я и все стоявшие рядом увидели, как трое осуждённых вздрогнули и оживились. Я стоял в первом ряду. Мой взгляд встретился с их взглядами. И вдруг, Томас Робертс — единственный, кто ещё, вопреки всему, что-то соображал, завопил:
— Сильвер, Джон Сильвер! Спаси нас от виселицы!
Началось нечто невообразимое — какая удача, иначе мне сразу пришёл бы конец. А так я, затесавшись в толпе, отошёл подальше и опять заорал:
— Бегите! Банда Тейлора здесь, она прибыла, чтобы освободить заключённых!
Толпа ещё больше зашумела, забурлила, и я легко проскользнул сквозь поток людей, перешёл на другой берег реки и направился в «Кабачок ангела». И что же я увидел? Господина Дефо со стаканом в руке, окружённого полицейскими, будто он был самим Тейлором. Я понял, что Дефо и не подумал убежать. Когда я начал шуметь, он сделал вид, что просто не знает меня. Вот теперь и расплачивается. Так что на какой-то миг, пока он объяснялся, он почувствовал на себе, что такое быть схваченным в качестве врага человечества. И, возможно, он осознал наконец, что позорный столб — это, если уж говорить честно, ничто по сравнению с виселицей.
Людская толпа в основном рассосалась, и на освободившемся пространстве, конечно, не обнаружили никого из команды Тейлора. Во всяком случае, мне удалось добиться, чтобы Томас Робертс, Джон Кейн и Уильям Дейвидсон могли отдать душу в мире и спокойствии, да будет благословенна их память, ибо, когда петли в результате затянулись, то видел это только Даниель Дефо. Опустив голову и сам страшась смерти, он наблюдал за казнью.
— Разве здесь жизнь? — обратился я к Хендсу. — Наймусь-ка я на первый попавшийся корабль, возвращающийся в Вест-Индию, и попытаю счастья под командованием хорошего капитана. Поедешь со мной?
Его лицо засияло, как солнце, если оно вообще способно было сиять, и он угостил меня стаканом своего лучшего рома, на вкус просто отвратительного.
Вот так и вышло, господин Дефо, что я оставил вас и Лондон (эту вонючую дыру, если хотите знать) в компании с Израэлем Хендсом, подстреленным в ногу Чёрной Бородой и в конце концов без сожаления отправленным на тот свет молокососом Джимом Хокинсом.
Я думал, что распрощался с вами навсегда, хотя вам удалось прислать мне окольными путями свой труд о пиратах с вашей подписью и посвящением: «Долговязому Джону Сильверу с пожеланиями долгой жизни». Вы сдержали своё обещание не называть в книге моего имени, и я благодарю вас за это. Но к своей радости я, конечно, обнаружил, что вы всё-таки упомянули меня, отведя мне скромную роль в столкновении между Инглендом, Тейлором и Маккрой. Вы написали так: «Моряк с торчащими бакенбардами и деревянной ногой поднялся на ют, ругаясь и бранясь, и громко позвал капитана Маккру…» Так вы меня изобразили, ну и пусть, хотя вы, как всегда, и не придерживаетесь правды, у меня ведь никогда не было деревянной ноги! Если уж честно говорить…
Я вновь оставляю вас, Дефо, и на сей раз, думаю, навсегда. То, что было со мной в последующие годы, не представляет для вас ничего интересного. Вам трудно было писать о жестокости пиратов, о крови и смерти. Во время плавания с Флинтом у нас хватало и того, и другого, и третьего, и чёрт его знает, отважусь ли даже я описать это время во всех деталях, хватит ли сил. Я ведь не считал, как вы, сколько человек мы убили, сколько кораблей потопили, сколько добычи попало в наши руки или сколько морских миль мы прошли и куда.
Мы не встретимся с вами на небесах, даже если бы таковые и существовали. Во всяком случае, хорошо, что в былые времена вы составляли мне компанию в моём одиночестве, когда мне надо было с кем-нибудь поговорить. Я благодарен за это, хотя у вас и не было выбора. С кем-то ведь надо отвести душу.
