Прощание - Буххайм Лотар-Гюнтер (бесплатные серии книг .TXT) 📗

— То есть, и там — веселенькое выбрасывание лошадей за борт.

Старик пропускает это мимо ушей. Просто как курьез приведу следующее: я нашел еще название «el golfo de los damas», что означает «дамское море».

— Значит ли это, что и дамочек, если они ни на что не годились, выбрасывали за борт? Почему бы нам не восстановить этот прекрасный обычай и здесь?

— Ты ошибаешься. Первые путешественники в Западную Индию назвали так полосу пассатов между островами Зеленого Мыса и Антильскими островами потому, что в этом лишенном опасностей море можно было доверить штурвал даже даме.

— И несовершеннолетним мальчикам! — добавляю я. — Твои помощники являются, очевидно, любителями традиций!

— Возможно, ты и прав. Но на все это надо смотреть из правильной перспективы, — ворчит старик.

Сколько я ни пытаюсь расспрашивать людей, которые уже бывали в Дурбане, информации, на основании которой я мог бы составить себе представление, я не получаю.

— Хорошее говяжье филе, восемь марок за килограмм, где еще такое встретишь? — восторгается рыжеволосый машинист, — у нас это стоит тридцать шесть, а то и больше!

— Говорят, дешево стоят попугаи. Их продают даже с сертификатом! — слышу я. Можно посетить серпентарий, аквариум, а также индийский базар. А еще якобы есть ресторан, который вращается в одном высотном доме.

Некоторые на автобусе марки «фольксваген» совершили экскурсию в «долину тысячи холмов», а в ответ на мой полный надежд вопрос: «Ну и как там было?» отвечали: «Просто посмотрели на нескольких черных в их деревнях…»

— И — было интересно?

— Да, но, собственно говоря, ведь и так известно, как они выглядят.

Возможно, было бы разумно сойти уже в Дакаре, размышляю я.

Сегодня за нашим обеденным столом в виде исключения присутствует врач. Стюардесса со слабым здоровьем доставляет ему беспокойство. Он снова закрыл ее бюллетень и заверяет старика: «Терапия трудом хорошо подействовала, она снова вполне пригодна для работы, но она постоянно прибегает ко мне и причитает, что она просто не выдержит здесь на борту. Если она действительно что-нибудь сделает с собой…»

— Вы имеете в виду — если она перешагнет черту? — спрашивает старик.

— Да. Прыгнет за борт, я имею в виду это.

И тут я узнаю, что врача беспокоит больше всего: страховка. Он внимательно изучил все правила страхования, в том числе и комментарии к ним. Если он не выпишет даме бюллетень и что-нибудь случится, то у него будут неприятности. И если из Дурбана ее отправят домой, то больничная касса оплатит расходы только в том случае, если он снова выпишет больничный лист. То есть он снова выпишет ей больничный лист, даже если будет убежден, что у нее вообще ничто не болит.

На пути через главную и реакторную палубы мне не встретился ни один человек. Ощущение такое, что я плыву на корабле-призраке. Я останавливаюсь и предаюсь наблюдениям за игрой волн и пены, отбрасываемых беспрестанно носом корабля. Доли секунды они стоят как зеленые стены с прикрепленной сверху бахромой, затем обрушиваются, бурля и шипя. Я стою и стою и уравновешиваю движения корабля, пружиня в коленях. Шипение и буйство волн захватывают меня целиком.

А теперь я иду вперед: против ветра вверх по легкому подъему: выступ носовой части судна, затем вверх на «обезьяний бак» (Monkey-Back) до выступающего далеко носового ограждения. Прислонившись спиной к фальшборту и держа в поле зрения белую надстройку с якорной лебедкой перед ней, я сильнее всего ощущаю здесь впереди ритмическое погружение носа корабля в воду. Я чувствую это всем телом.

— Клюзы в середине форштевня называют панамскими клюзами, так как при прохождении через Панамский канал корабли в большинстве случаев используют их для швартовки, — объяснил мне старик. Мне бы хотелось, чтобы на корабле были «суринамская лебедка», «йокогамский кнехт» [40] и другие названиях привкусом далеких стран.

Когда во второй половине дня я пришел к старику, он сидел за столом, разложив перед собой бумаги.

— Заходи, — говорит он, — я должен подписать увольнение Фритше.

Таким образом, эта тема закрыта! «Закрыта ли действительно? — думаю я. — Продолжительное морское путешествие, еще примерно сорок дней, — должны ли оба конфликтующих и стюардесса, которая дружит с Фритше, мирно сосуществовать друг с другом?» Я остерегаюсь высказывать свои мысли вслух. У старика и так достаточно забот.

— Зато теперь неприятность с радистом и одной из стюардесс, — говорит он.

— О чем идет речь на этот раз? Кто кого поколотил?

— Никто никого! Глупая история. Типична для радиста: стюардесса хотела отправить телеграмму, отдав ее радисту, который как раз находился на корме корабля. Она попыталась вручить ему текст.

— Ну и?

— Радист отказался взять текст, заявив, что ей надо прийти в радиорубку, он же не носит с собой кассу.

— И что было дальше?

— Стюардесса сказала, так, во всяком случае, утверждал радист: «Вы невежливый человек!» — а это для него очень большое оскорбление. Я, именно я, должен вразумить ее. Что, собственно говоря, воображает себе этот парень? — возмущается старик. — Я направил его в представительство коллектива, пусть они теперь организуют третейский суд.

Это не тот радист, который жаловался тебе на то, что ему выдавали йогурт с просроченным на два дня сроком годности?

— Да, точно, об этом я и не подумал.

— Было темно, ярко светил месяц, когда карета медленно завернула за угол…

— Что это на тебя нашло? — спрашивает старик.

— Очевидно, теперь начинается пора всеобщего оглупления!

— У меня — нет, — говорит старик, пребывающий в приподнятом настроении, — я хочу закончить с писаниной.

— Понял. Меня уже нет!

— До скорого!

— Ты в роли кладбищенского садовника, это — самое интересное, что я слышал до сих пор, — говорю я, когда вечером мы сидим в его каюте. Я поставил старику на стол новую бутылку «Чивас Регаль», которую я в приступе мании величия заказал у нашего казначея. — Ну, рассказывай, не мучай: почему же ты не отправился в Бремен, когда большая война закончилась?

— Потому что там из меня определенно ничего бы не вышло. Затем я какое-то время был в Майнце, затем снова отправился в Гамбург. Ну да, постепенно все нормализовалось — а потом случилась денежная реформа.

— Ты рассказываешь так, как снимают методом замедленной съемки.

— Ну да. Вот так все было в общих чертах. Тебя, очевидно, больше интересует военная часть.

— С чего ты взял? Я наконец хочу узнать, почему ты прислал мне открытку из Лас Пальмаса. А теперь по порядку: сначала ты переехал в Гамбург?

— Переехал — это преувеличение. Кроме вещевого мешка у меня ничего не было. Но откуда ты знаешь?

— У каждого своя информация. Итак, как я слышал, ты заключил сделку с «Дюнгекальк»?

— Не сразу, только после того, как закончил дела в Майнце.

— В Майнце ты работал в водной полиции?

— В водной полиции? — спрашивает старик. — Нет, это была дирекция водных путей. Итак, в 1946 году я с годовым опозданием возвратился из Норвегии. Прежде всего, я постарался установить контакт с торговым судоходством и действительно добился получения патента штурмана в делавшей первые послевоенные шаги Бременской школе судоходства, у ее старых преподавателей. Патент штурмана торгового судоходства. Для получения книжки морехода, так называемой Exit permit — разрешения на выход в море, я должен был найти себе судно. Я его и нашел. Я был вторым штурманом на корабле, который, однако, в море не вышел. Этот корабль базировался в Браке, и потому позднее я установил контакт с каботажным судном «Мореход». Судовладелец тоже был родом из Браке. Но мой первый корабль — большая моторная трехмачтовая шхуна — в 1946 году был конфискован англичанами, и мне пришлось искать что-нибудь другое.