Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмен - Ларссон Бьёрн
Ингленд и Деваль, конечно, были просто счастливы, когда до них дошло, что мы зацапали ирландский корабль. Ингленд пригласил Рикета к нам на борт. Тот был коренаст, сутул, жилист, с большим шрамом в углу рта, из-за чего можно было подумать, что он всё время язвительно смеётся. Ингленд провёл его к себе в каюту, к нашей досаде, ибо мы хотели немного повеселиться за счёт побеждённого капитана. Но на сей раз Ингленд настоял на своём, объяснив, что с головы его земляков не должен упасть ни один волос, что мы охотно примем желающих к нам присоединиться по доброй воле, а не желающие будут отпущены на все четыре стороны.
— В качестве возмещения я отказываюсь от моей доли — двух частей добычи, захваченной в этот раз, — сказал Ингленд. — Можете поделить их между собой. Но помните, никаких нарушений!
Ингленд объяснил Рикету, что, будь его воля, он бы отпустил «Орлиный глаз» со всем грузом, но не может этого сделать, ибо является капитаном пиратского судна.
— Но я гарантирую, что вы уйдёте отсюда целыми и невредимыми, — заявил Ингленд. — Никто не посмеет сказать, что Эдвард Ингленд плохо обошёлся со своими земляками.
— Эдвард Ингленд, — вздрогнув повторил Рикет. — Это ваше имя?
— Да, — сказал Ингленд. — Я родом из Уиклоу, из семьи честных ирландцев, а последнее время был рыбаком и матросом в Кинсейле.
В глазах Рикета мелькнул испуг, хотя это и сложно было разглядеть из-за его постоянной язвительной ухмылки.
— А что плохого в этом имени? — спросил я с угрозой.
— Плохого? — повторил Рикет, заикаясь.
— Не пытайся нас провести, — упорствовал я. — Из таких мало кому удалось выжить.
Рикет трясся от страха.
— Что ты к нему пристал, Джон? — зло вмешался Ингленд. — Рикет наш гость.
— Дай мне самому разобраться! — бросил я в ответ.
— Джон, — повторил Рикет, хватая ртом воздух. — Джон Сильвер?
— Вот видишь, — сказал я Ингленду, — совесть у него нечиста.
Я схватил Рикета за шиворот и стащил его со стула.
— Да говори же, что плохого в наших именах: Эдвард Ингленд и Джон Сильвер! — заорал я.
Мне пришлось как следует потрясти Рикета, прежде чем из его кривой пасти раздалось что-то внятное.
Возможно, я не был бы так настойчив, если бы мог себе представить, что он изрыгнёт. Ибо вот что мы услышали: меня разыскивают за убийство, а Ингленда и некоего Деваля за соучастие, и мы все трое обвиняемся в краже и в незаконных связях с врагом во время предыдущей войны.
— В убийстве кого? — спросил Ингленд, остолбеневший от изумления.
— Рыбака из Кинсейла, по имени Данн, — сказал Рикет.
— Ну, что я говорил? — вставил я. — Англичане намерены нас повесить, особенно меня, за то, что я рассказал историю об этом проклятом коменданте и его дочери.
Рикет доброжелательно закивал головой, думая, что угодил мне.
— Нет, — сказал он, — не англичане. Дочь рыбака. Это она.
— Ложь! — вскричал я.
— Угомонись, — сказал Ингленд. — Тут, должно быть, какое-то недоразумение. Элайза не могла тебя в этом обвинить.
— Недоразумение? Чёрта с два, — возразил я. — Он врёт, чтобы спасти свою шкуру.
И прежде чем Ингленд успел что-то понять, а Рикет разинуть рот, я выгнал гостя на палубу. Конечно, Ингленд твердит, что знает разницу между жизнью и смертью, но что бы он сделал, если б узнал, что я убил Данна и оставил Элайзу на произвол судьбы? А Деваль, если бы он это узнал?
— Ребята, — крикнул я, — здесь мужик врёт напропалую о вашем: капитане и вашем квартирмейстере. Что вы скажете на это?
Мои слова были встречены рёвом. Из каюты выбежал Ингленд. Но было поздно. Наши отчаянные головы уже взялись за Рикета, и вскоре он затих навеки, и в мире стало одним капитаном меньше. Пока парни расправлялась с Рикетом, я осторожно разузнавал о его людях, и здесь мне повезло, ибо это было сборище подонков из всех возможных дыр земного шара и четыре ирландца, которые никогда не бывали в Кинсейле и ничего не слышали об Эдварде Ингленде или Джоне Сильвере. Более того, оказывается Рикет, капитан милостью Божьей, обращался со своими людьми, как с рабами. Он был не самым страшным тираном, вроде капитана Уилкинсона, но был груб, жесток и туп, так что его люди ничего не имели против, глядя, как его прогоняют сквозь строй, между ножами и тесаками, и слыша его отчаянные крики, когда эти предметы в него попадали.
Ингленд был взбешён.
— Нельзя убивать людей только за то, что они по своей глупости верят любой дурацкой лжи.
— Да разве же ты не понимаешь, — попытался я объяснить, — Рикет, останься он жить, стал бы каждому встречному и поперечному рассказывать о том, кто мы такие и чем занимаемся. Охота за нами усилилась бы, и нас стали бы разыскивать с удвоенной силой.
— Джон Сильвер, — сказал Ингленд, и в его раздражённом тоне послышались печальные нотки, — я не идиот. Мы позволяем себе очень многое, что рано или поздно приведёт нас прямёхонько к виселице. На это мало что можно возразить. Но убивать людей из-за фальшивых обвинений — совсем другое дело.
— Даже если за них могут вздёрнуть? — возмутился я. — А за что же тогда можно убивать?
— Ни за что, Джон. Слышишь? Никогда.
Он схватил меня за шиворот и потряс, как я Рикета. У него, Эдварда Ингленда, без сомнения, была сильная хватка. Я не защищался. Где-то глубоко в душе я знал, верил, что Ингленд всегда знает цену жизни и смерти, включая мою жизнь и мою смерть. Разве не поэтому он держал меня мёртвой хваткой? Он, один из немногих, кто, несмотря ни на что, позволял любому и каждому жить той жизнью, какая была им по вкусу.
Именно с этого времени Ингленд стал проявлять признаки раскаяния, когда мы распоясывались на чужом корабле, грабили его и издевались над людьми. Началось это после эпизода с Рикетом и усугубилось, когда мы брали «Кадоган», шедший из Бристоля под командованием капитана Скиннера.
Скиннеру не повезло в жизни. Он был капитаном милостью Божьей, но никакой помощи свыше он не получил. Провидение на этот раз оказалось на нашей стороне. У нас на судне находилось не менее дюжины бывших людей Скиннера, среди которых был и боцман Грейвс, так и не забывший свои обиды, хотя вообще-то память у него была не лучше, чем у других. Дело в том, что капитан Скиннер считал Грейвса и его дружков ленивыми упрямыми негодяями, с которыми трудно сладить, поэтому он передал их на военный корабль, где их тут же взяли в оборот. К тому же Скиннер отказался выплатить причитающееся им жалованье, поскольку полагал, что деньги платят за выполненную работу, а не за упрямство и лень, из-за чего надёжность корабля подвергалась опасности.
Мы с Грейвсом стояли у поручней и принимали экипаж «Кадогана», который переводили на борт «Каприза». Ингленд и человек двадцать из нашей команды всё ещё были на «Кадогане», где подсчитывали нашу добычу.
Когда голова Скиннера показалась над фальшбортом, Грейвс подпрыгнул и, как мальчишка, захлопал в ладоши.
— Ба, кого я вижу, чёрт возьми, — сказал он с добродушной усмешкой, признав рожу Скиннера. — Гляди, Джон, перед тобой сам сатана. Добро пожаловать на борт, капитан Скиннер. Тысячекратно повторяю: добро пожаловать. Чем мы заслужили такую честь?
Когда Скиннер увидел старого члена своего экипажа, он затрясся всем телом, так же, как было до этого с Рикетом и другими, и свалился бы с забортного трапа, если бы Грейвс не подхватил его, и не втащил на борт.
— О, мой добрый господин, — сказал Грейвс, с укором глядя на Скиннера, — не годится покидать нас столь быстро. Я перед вами в большом долгу, как вы знаете, и я хотел бы рассчитаться той же монетой.
Грейвс позвал своих приятелей, которые, разделяя восторг Грейвса, привязали Скиннера к лебёдке и начали бросать в него бутылки, наносившие глубокие раны. Потом они плетьми гоняли его по палубе до тех пор, пока сами не умаялись, и всё это время Скиннер молил их пощадить его.
— Лучший капитан Божьей милостью, — сказал, наконец, Грейвс, запыхавшись, но с тем же восторгом, — так как вы были хорошим и справедливым капитаном, то смерть ваша будет безболезненной. Нет-нет, не благодарите нас сейчас, вы сможете это сделать, когда мы встретимся в аду.
