Гибель «Русалки» - Йерби Фрэнк (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений txt) 📗
Внезапно Пруденс села, свесив длинные, стройные ноги со своего ложа. На ней была только сорочка: в Фолкстоне не нашлось ночной рубашки, а свои она взять не догадалась. Пруденс прошла к зеркалу и уселась перед ним. Ей не пришлось зажигать лампу с пальмовым маслом: на этой стороне комнаты, залитой лунным сиянием, было светло как днем. Она сидела, разглядывая свое отражение в зеркале. Фигура хорошая – если бы не худоба, ее можно было бы даже назвать красивой. Немного побольше бы мяса на костях, думала она, но знала, что, наверно, так и останется худой…
Пруденс сидела, вслушиваясь в рокот прибоя, шорох деревьев, шум, который поднимали пробегающие обезьяны, писк летучей мыши, и чувствовала, как в ее крови все сильней, отчетливей, яростней звучат голоса мрачных и жестоких африканских богов.
«Он прав, – всхлипнула она. – Прав! Они никогда не переходили через горы. Ни Иегова, ни добрый, кроткий Иисус! Африка не место для них и никогда им не будет. Здесь правят Джу-Джу, Дамбалла, Болози, Эсамба – все эти ужасные черные боги, которые бормочут что-то в ночи… А я…»
Она вдруг вся напряглась, услышав, как Билджи напевает сладкозвучную любовную песенку. Ее голос, негромкий, хрипловатый и нежный, звучал в насыщенной ароматами темноте тропиков. Пруденс сидела и слушала, а по щекам ее текли жгучие слезы.
«Это несправедливо, несправедливо… Она с ним – черная африканская дикарка. А я… я…»
Пруденс туго, обеими руками, обтянула сорочкой грудь так, чтобы хлопчатобумажная ткань как можно рельефнее обрисовала ее очертания. Плотно сжала губы, подалась вперед, разглядывая себя в зеркале.
Все же у нее красивое тело, но со вкусом подобранное платье может сделать его еще красивее. Родись она на сто лет позже, ее стройную мальчишескую фигуру сочли бы весьма изящной…
Пруденс отшатнулась назад, устыдившись того, что делала. Отвернувшись от зеркала, она быстро оделась и вышла в залитую лунным светом ночь.
Она застыла у перил веранды, глядя поверх темных силуэтов деревьев, окаймляющих берег, на широкую лунную дорожку, ослепительно блестевшую на темной воде. Она не знала, как долго простояла так, ни о чем не думая, не шевелясь, будто растворившись в ночи, исполнившись ее безмятежного покоя, когда что-то, даже не звук, а скорее некое ощущение, внезапная вспышка сознания, заставило ее обернуться, и она увидела в тени тамаринда тлеющий кончик сигары, мерцающий, словно красная звездочка.
Он вышел навстречу ей из тени дерева в лунный свет.
– Что, не спится, мисс Стаунтон? – спросил он спокойно.
– Нет. А вам?
– Тоже, как видите, – сухо сказал Гай.
– Почему же? – спросила она, стараясь не обращаться к нему по имени. Она не хотела опять называть его мистером Фолксом.
Он долго смотрел на нее, прежде чем ответить:
– Мне следует сказать вам правду или ничего не значащую любезность?
– Правду, – твердо сказала она.
– Я уже больше двенадцати лет не видел белой женщины. И я, честно вам признаюсь, взволнован, что такая молодая и красивая женщина гостит у меня. Хочу сказать больше…
– Больше? – эхом отозвалась Пруденс.
– Гораздо больше. Я человек не особенно стеснительный, мисс Стаунтон. Но мне никогда не доводилось встречать дочь миссионера. Чувствую, что религия очень много значит для вас, и в этом-то вся загвоздка…
– В чем же тут загвоздка?
– Я придерживаюсь убеждения, что все женщины похожи друг на друга, как сестры, и до сих пор ни разу в этом не обманывался. Еще не встречал такую, которую бы долгое время угнетало сознание своих человеческих слабостей. Но вы другая, Пру… Я хотел сказать, мисс Стаунтон…
– Зовите меня Пру, – мягко сказала она. – Мне это нравится, я, пожалуй, даже огорчилась сейчас немного, когда вы вспомнили о приличиях и стали столь церемонны. Пру звучит очень по-дружески…
– Тогда зовите меня Гай. Вы другая. Большинство людей воздают хвалу Господу, а потом при случае всегда находят причину позволить себе то, за что они осуждают других. Но вы вряд ли себе такое позволите. Может быть, вы никогда не простите себе, если сойдете с пьедестала, на который вас вознес отец. Вас может больно ранить, если вы обнаружите, что в ваших жилах течет кровь, а сердце подвластно человеческим страстям…
«Уже обнаружила», – с горечью подумала она, но вслух этого не сказала.
– Не знаю, что вам ответить, Гай. Я воспитывалась в Африке, не зная материнской любви и заботы. Женщинам не положено говорить на определенные темы, даже думать об этом. Я несколько раз безмерно огорчала отца возмутительно вольными, с его точки зрения, речами. И теперь я очень робка в своих высказываниях, даже не знаю, как пристало говорить леди…
– Мне вы можете говорить все, что придет вам в голову, Пру.
– Хорошо. Но должна вас предупредить, что я ужасно прямолинейна. Из того, что вы говорите, можно понять, что, если бы не боязнь оскорбить мои религиозные чувства, вы пытались бы сделать меня вашей… вашей любовницей. Я правильно поняла?
– Совершенно правильно, – усмехнулся Гай. – Продолжайте, Пру.
– В таком случае я очень рада, что вы испытываете эту боязнь.
– Понятно, – сказал Гай сухо.
«Ничего тебе не понятно, – подумала она тоскливо. – Ты ничего не понимаешь. Когда вернусь домой, попрошу отца запереть меня и давать целый месяц только хлеб и воду в наказание за мои греховные мысли. Я хотела сказать, что, если бы ты попытался, я бы изо всех сил сопротивлялась тебе, Гай. Но у меня нет больше уверенности в своих силах. Ты очень привлекательный мужчина. Сначала мне казалось, что я так отношусь к тебе, потому что никого другого не видела, но теперь-то понимаю, что и в окружении других мужчин ты сразу бы бросился в глаза. И если бы ты сделал такую попытку, то (Господи, прости меня!), возможно, добился бы успеха. Я это знаю. И это было бы самое ужасное, что могло бы случиться…»
Он стоял молча, не желая прерывать ее раздумья, «…потому что я тогда возненавидела бы тебя за то, что ты меня опозорил, – с горечью думала она, – и себя – за слабость…»
– Нет, – прервала она затянувшееся молчание, – не думаю, что вы поняли меня до конца. И именно поэтому вы должны завтра же отправить меня домой.
– Домой? Неужели вы настолько меня боитесь!
– Боюсь? – прошептала она. – Я боюсь нас обоих, Гай. Дикари Диакьяра и те менее опасны. Они могут убить только мое тело. Думаю, что это куда меньшее зло, чем… разрушение моей души.
Наступило молчание. Лился лунный свет, медленно тянулись мгновения. Наконец Гай заговорил.
– Хорошо, Пру, – сказал он тихо. – Вы победили. Но вы должны оставаться здесь, пока ваш отец не пришлет кого-нибудь за вами. Я уберу прочь свои грязные руки, обещаю вам это.
Она стояла, глядя на него, в глазах ее сверкнули слезы.
– Благодарю вас, – прошептала она. – Надеюсь, вы поймете меня, если я скажу, что это самая бесплодная победа, которую я когда-либо одерживала в своей жизни.
И она повернулась и с достоинством удалилась обратно в дом.
Пруденс прожила в фактории целый месяц, и все это время пламенная война готова была вот-вот разразиться. Не началась она только потому, что Гай, избавив Фолкстон от Мукабассы, этого троянского коня, лишил да Коимбру уверенности в успехе. Для Пру этот месяц был ужасен. Возможно, если бы Гай нарушил данное им слово, ей послужило бы опорой чувство оскорбленной добродетели. Но Гай свое слово сдержал. Он был подчеркнуто вежлив и добр, ни разу не дав понять ни жестом, ни намеком, что помнит об их странном недолгом разговоре.
Больше всего ее терзало то, что ему, скорее всего, ни разу не пришел в голову очевидный для нее выход из положения. Она тысячу раз представляла, как он опускается перед ней на колени и говорит: «Выходите за меня замуж, Пру. Ради вас я прекращу торговать рабами, стану христианином, и мы вместе вознесем молитвы Господу…»
В конце концов Пруденс не выдержала. Не сказав ни слова Гаю, она отправилась в поселок и, поскольку прекрасно владела большинством местных диалектов, без труда договорилась с Флонкерри об эскорте из пяти дюжих воинов, чтобы проводить ее до миссии. Вождь предложил Пруденс подождать, пока для нее не изготовят типой, своеобразное транспортное средство, состоящее из подвешенного на двух жердях удобного стула, который несут на плечах четыре носильщика. Поскольку на эту работу требовалось не более двух часов и можно было отправляться в путь уже на рассвете, она с благодарностью согласилась.
