Штурман дальнего плавания - Клименченко Юрий Дмитриевич (книги бесплатно полные версии txt) 📗
Мне нравилась вся семья, и я с удовольствием бывал у них.
Экзамены на третий курс выдержаны. Сдавать было нелегко. Все же по всем предметам у меня были удовлетворительные оценки. Роман получил свидетельство штурмана и попал, как ему и хотелось, на Дальневосточную линию. Его назначили четвертым помощником капитана на большой пароход «Курск». Он был в восторге. Незадолго до ухода Романа в море мы собрались у Льва Васильевича. Что это был за вечер! Пришли все. Не было конца приветствиям, восклицаниям, расспросам. Николая Юльевича выбрали председателем. Четыре семиклассника с восторгом смотрели на Сергея, Романа и меня и весь вечер приставали с вопросами.
Было как-то особенно хорошо среди старых друзей, объединенных любовью к морю и понимающих друг друга с полуслова. Разошлись поздно. Решили при всех обстоятельствах хотя бы раз в год давать о себе знать Льву Васильевичу.
С первого октября в мореходке начались занятия. Все здесь оставалось по-прежнему. Не было только Дмитрия Николаевича. Он уже уехал на Черное море. Ушел из техникума и теперь читал лекции в Институте водного транспорта Иван Николаевич Панков. Его заменил Владимир Владимирович Владимиров, или, как мы его называли между собой, «Володя в кубе». Молодой, высоченного роста, всегда веселый, прекрасный преподаватель, он быстро завоевал любовь и уважение слушателей. Владимир Владимирович относился к нам по-товарищески, но был строг и требователен. Часто резко поругивал, иногда язвил и так отчитывал лентяя перед всем классом, что тому ничего не оставалось делать, как сесть за книги.
Остальные преподаватели мне уже были знакомы. Зато товарищи по классу очень отличались от прежних. На вечернем отделении учились главным образом пожилые и много плававшие моряки. Среди них я был, пожалуй, самым молодым по стажу и по годам. Программа мало чем отличалась от программы дневного техникума.
Я начал учиться с увлечением, поставив перед собой задачу иметь только отличные оценки. Роман ушел в рейс. Радиограмму он прислал откуда-то из Индийского океана, в которой сообщал: «Доволен, жив, здоров. Привет всем. Пиши Владивосток».
Воспользовавшись своим пребыванием на берегу, я поехал к Аполлинаше, но, к сожалению, дома ее не застал. Она училась на курсах по повышению квалификации учителей в Москве. Не мог, конечно, я забыть и Федотыча. Старик в музее уже не работал, получал пенсию и жил в здании Адмиралтейства. Мне пришлось долго блуждать по дворам старинного здания, прежде чем я нашел его комнату. К моему удивлению, Федотыч был не один. У стола сидел мальчуган лет десяти-одиннадцати. Федотыч очень обрадовался моему приходу.
— Молодца! Вот это молодца! И вырос же ты, Гошка! Совсем мужиком стал, — говорил старик, обнимая меня. — Что ж, выпьем со встречей, по-морскому? У меня замечательная настойка имеется. Для Нового года берег. Но для такого случая не пожалею.
— Не пью я, Василий Федотыч. Не научился, — улыбнулся я.
— Врешь! Ну для встречи, по рюмочке? Неужели не выпьешь?
— Ну, если для встречи да за ваше здоровье, одну, пожалуй, — согласился я.
— А ну, Митяй, достань-ка рюмки, — обратился Федотыч к мальчику, сидевшему за столом. — Это, Гоша, мой внук от младшей дочери. Скучно мне одному. Вот он у меня и живет, в школу ходит, а мать с отцом в колхозе. Дмитрием зовут. Ладно, я сей минут. — И Федотыч вышел за дверь.
Я оглядел комнату. Она была невелика, но поражала безукоризненной, морской чистотой. Две кровати застелены теплыми казенными одеялами, сложенными по-корабельному — с выпущенными наверх краями простынь. Стол, комод, у дверей толстый шпигованный мат, вероятно работы самого Федотыча. На стенах литографии: «Цусимский бой», «Гибель «Варяга»» и «Девятый вал» Айвазовского. Два больших портрета в черных рамках — Федотыч и его жена в молодости. Между ними — бело-красная, не больше блюдца, модель спасательного круга, внутри которого фотография Федотыча в форменке, с лихо закрученными черными усами и с боцманской дудкой на тонкой цепочке вокруг шеи.
Федотыч вернулся с запыленной бутылкой в руках. Он налил две большие старинные рюмки. Я выпил душистую вишневку за здоровье Федотыча.
— Вот теперь можно и разговор начинать. Как твои дела-то? Поди, штурман уже?
— Нет, Василий Федотыч, пока еще нет. До штурмана один год остался. Вернее, зима. Весной диплом получу.
— Ладно! А где бывал?
Я принялся ему рассказывать о портах, которые пришлось повидать. Федотыч, презрительно оттопырив нижнюю губу, постукивал ногой по полу. Когда же я дошел до описания Панамского канала, старик не выдержал:
— Это все детские игрушки, Гошка! Вот ты вокруг мыса Горн пройди, да не на ваших «небокоптителях», а на клипере под полными парусами. Вот это плавание! А то Суэц, Панама… Тоже мне мореплаватели!
Я готов был расцеловать старика за его преданность морю и непотухающий интерес к флоту…
Жаль, Василий Федотыч, что ты не дожил до нашего времени, жаль, что не увидел рядом с современными дизель-электроходами сотни милых твоему сердцу судов, идущих под парусами с развевающимся красным флагом за кормой. Парусный флот не умер…
Когда я собрался уходить, старик взял с меня слово, что я буду его навещать:
— Ты давай, Гошка, заходи. Мне ведь интересно, как у вас там все идет, на флоте. Ну, может, и совет какой дам… Ясно?
— Ясно, Василь Федотыч, — как, бывало, в детстве, ответил я. — Все будет вам доложено.
Мы сидели в театре и смотрели «Лебединое озеро». Женя, в скромном черном платье, с единственным украшением — маленькой золотой розой на груди, с косами, уложенными на голове короной, казалась мне необыкновенно красивой. Она была оживлена и улыбалась всему миру. Каждый, кто видел ее тогда, должен был бы подумать: «Счастливая молодость!»
Когда в театре потемнело и полились изумительные звуки увертюры, Женя замерла. Все перестало существовать для нее, кроме музыки. Я же смотрел на Женю и думал: «Какая чудесная девушка! Как хорошо, что мы встретились! Теперь у меня есть еще один преданный, проверенный друг».
Кончилось действие. Вспыхнул свет, и Женя повернулась ко мне:
— Тебе понравилось? Не могу передать, в каком я восторге…
— Я не слушал…
— Как не слушал? Почему?
— Думал о тебе.
— Обо мне?
Она покраснела и стала говорить о чем-то другом.
Домой мы возвращались пешком. Я проводил Женю до ворот ее дома.
— Спасибо, Гоша. Это было такое удовольствие! Как будто бы я провела эти четыре часа в каком-то сказочном царстве. Мне казалось, что я тоже там, среди лебедей… Восхитительный балет.
Я держал ее руки в своих. Стало холодно. Пошел мелкий снег и начал наметать кучки у порога парадной. Женя молчала. Нужно было уходить. Но что-то останавливало меня. Вдруг почти непроизвольно я притянул Женю к себе и поцеловал в пухлые, пахнущие морозом губы. Поцеловал и сам испугался. Женя отстранилась, но я не отпускал ее руки. Я видел, как между бровями залегла глубокая морщинка, и Женя спросила:
— Зачем это, Игорь?
— Я люблю тебя, — просто сказал я.
Она посмотрела на меня своими голубыми, сейчас серьезными глазами:
— Это правда?
— Правда, Женя.
В эти слова я вложил все, что чувствовал, когда читал ее письма, когда думал о ней в далеком океане, когда сидел рядом в театре; это были те слова, которые я должен был сказать. Наконец я нашел их.
— Правда, Женя, — повторил я. — Я мечтал о тебе все эти три года… А ты?
Женя отвернулась и не отвечала.
Сердце мое сжалось. Мне казалось, что, если она скажет «нет», — жить больше не стоит. Вдруг она засмеется или рассердится и со мною произойдет то же самое, что с Валерием Стеценко? Но я увидел ее лицо. Морщинка на переносице разгладилась. Женя улыбалась, а глаза лучились и сияли, как звезды.
Она нежно коснулась губами моей щеки и тихо, еле слышно, проговорила:
— Да, Игорь. И очень. И давно. Понял, глупый? Прощай. Нет, до свиданья.
