Корабль мертвых (пер. Грейнер-Гекк) - Травен Бруно (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗
Когда он скрылся, шкипер отдал приказ:
– Повар, сегодня вечером для команды какао со сладким пирогом!
Потом он подошел поближе к ящикам, ища глазами то, что ему было нужно, достал одну коробку и передал ее повару. Потом велел забить ящик.
Я стоял на палубе, когда это происходило. И так как не стоит никогда терять удобного случая, то в эту же ночь решил унести несколько коробок какао. В ближайшей гавани можно было выручить за них пару шиллингов или обменять на табак.
Я стянул пять коробок и зарыл их в угольной яме.
При смене я сказал Станиславу:
– Ты знаешь, что у нас есть какао? «Честная профессия». Недурно бы несколько шиллингов положить в карман. Как ты думаешь, Станислав?
– Какие там шиллинги? Если б это было какао. Но ведь это только зерна какао, и если ты не сможешь продать подходящей мельнички, тебе не дадут ни одного пенса за них.
Это показалось мне подозрительным. Станислав, значит, думал уже о «честной профессии». Наверное, он уже открыл один ящик, когда второй висел на подъемном кране.
Я тотчас же отправился к угольной яме и открыл одну коробку. Станислав был прав. Это были зерна какао. Очень твердые, с медными гильзами. В другой коробке – то же самое. В третьей, четвертой, пятой – то же самое. Я снова хорошенько закрыл их и отнес обратно в ящики. Арабские и марокканские зерна какао интересовали меня очень мало; подходящие мельнички, в случае, если бы они и были у нас на борту, я бы, конечно, не мог унести с корабля.
Только шкипер мог зерна какао обратить в порошок. Он делал это двумя способами. Он мог совершить это чудо тем, что оставлял жестяную коробку в ящике, и тем, что брал коробку в руки. Он был мастер в черной магии. Да, сэр.
XL
Мы шли в Триполи, и это был дьявольски тяжелый рейс. Мы метались по кочегарке, как одержимые. В свободные минуты, валяясь на угольной куче, чтоб отдышаться, я взглядывал на маленькую стеклянную трубочку, которая может так беспощадно поглотить взрослого моряка, если ей только вздумается. При этом я задавал себе вопрос: смог ли бы я закрыть клапан трубочки, если бы ей вздумалось пуститься в пляс?
И я ответил себе: нет. Но кто может знать, что он сделает в тот момент, когда будет уже слишком поздно ставить вопрос, а нужно будет решить его быстро, не рассуждая, в тот момент, когда вы забудете даже, что этот вопрос вообще существует. Кочегар ведь может остаться там и не успеет уйти. А бросить кочегара, чтобы потом всю жизнь слышать его крик:
«Пиппип! Пиппип! Я обварился! Вытащи меня отсюда, Пиппип. Я ничего не вижу, мои глаза сжег кипящий пар. Пиппип, скорей. Или все будет кончено. Пип-пип-п!»
Ну попробуй-ка оставить кочегара. Конечно, пойдешь, если даже будешь знать наверняка, что останешься там…
Но, может быть, я и не пойду? Почему? Моя жизнь ведь тоже имеет какую-то ценность.
Моя жизнь.
– Пиппип, беги на бакборт и не оглядывайся, на бакборт и назад.
Кочегар ревет эти слова, ревет так, что заглушает стук машины.
Не поднимая головы, я одним прыжком лечу на бакборт и падаю там на колени, потому что споткнулся о лом, лежавший у меня на пути.
В тот же момент раздается такой грохот и треск, что я встаю оглушенным.
Я вижу, как кочегар побледнел под густым черным слоем угольной пыли, покрывающей его лицо. И мертвецы могут бледнеть. Я выпрямляюсь с расшибленными бедрами и разбитыми коленями и оборачиваюсь.
Воронка свалилась.
Воронка – это круглый железный канал, огромная железная труба, диаметром в один метр. В этом канале ходят кадки. Это сделано для того, чтобы они не болтались по сторонам, а проходили прямо наверх в выгребную шахту.
Воронка опускается низко, в самую кочегарку, около девяти футов над полом. Вверху она прикреплена к кружку. Там она, по всей вероятности, перержавела на заклепках и отломилась. Куда же ей деться? Она, конечно, падает в кочегарку. Она висит перпендикулярно, изготовлена из очень крепкого листового железа и весит сто кило, если не больше. Края ее остры, как бритва. Она может отрезать руку вместе с плечом. Или, если смилостивится, то полноги. И кому придет в голову, что воронка может перержаветь на заклепках? Она висит там уже со времени разрушения Иерусалима и ни разу не падала. Все эти десятки столетий – ни разу. И вот ей вздумалось свалиться.
Это судьба моряка. Судьба рабочего. Твоя вина. Уйди вовремя прочь, и с тобой ничего не случится.
– Алло, кочегар, черт побери, это был прыжок. И как вовремя.
Благодарить? Зачем? Завтра тебя, послезавтра Станислава. Кто знает, в кого попадет первая пуля. Мы на войне. Голова с плеч. И прежде чем ты услышишь, ее уже не будет, твоей головы. И останки твои – за борт. Кусок угля к ноге. Руки под козырек. Похоронная музыка: «Ну, теперь у нас опять нет угольщика».
Стеклянная трубочка спасена. Она уже взяла свою жертву. Воронке кочегар испортил удовольствие, не дал ей торжествовать. Но грозный мститель уже наметил свою жертву. Какая трубочка теперь на очереди? И кто ее будущая жертва? Эй, матрос, затяни потуже ремень! Это – сигнал. Сигнал для тебя. Незваный гость вертится вокруг тебя, прячется по углам и слушает. В следующий раз он сделает работу свою более чисто, он не даст кочегару заглянуть наверх как раз в тот момент, когда одна часть воронки отделилась от кружка, а за ней и другая. В следующий раз это, может быть, будет доска, по которой ты бегаешь к люку.
Я лелеял одну мечту. Эта мечта была – Триполи. Пусть я мертвец, но как хорошо покинуть гроб, выйти на простор и посмотреть, как живут живые люди. Ведь так трудно привыкнуть к затхлому воздуху могилы. Я знаю, что мне опять придется вернуться обратно в гроб, или на корабль смерти, но я глотну немного свежего воздуха, и во второй раз мне будет легче вернуться в могилу.
В Триполи ничего из моего плана не вышло. Мы не могли сделать ни шагу без надзора. При малейшей попытке остаться на берегу нас схватили бы и привели обратно. Шкиперу был бы представлен счет за наше содержание, которое он вычел бы нам из жалованья.
В Сирии тоже ничего не вышло. Здесь тоже нельзя было остаться. Мы были свободные люди, вольные моряки. Могли шататься в гавани, могли пьянствовать и проигрывать свои деньги. И все это нам позволялось, потому что мы были вольные моряки, а не арестанты. Но как только «Иорикка» поднимала свой флаг, а вольный моряк оставался на берегу, скрываясь по глухим уличкам и темным углам, его тотчас же хватали за руку: Monsieur, s'il vous plait, вас ждёт ваш корабль, Мы вас проводим, чтобы вы не сбились с пути.
И когда матроса снова приводили на корабль, полицейские имели право стоять на берегу и стеречь, чтобы он не попытался бежать, потому что флаг уже развевался, а это означало, что свободе пришел конец.
Станислав был прав.
– Ты никогда больше не уйдешь отсюда, а если уйдешь, тебя поймают и упрячут на другой корабль смерти, который, может быть, еще хуже этого. Потому что мертвецы всегда готовы принять тебя в свою среду, даже из рук полиции. С благодарностью. О эта полиция! Она будет кормить тебя, пока не сможет продать на другой корабль, который зайдет в гавань. Должна же она от тебя как-нибудь избавиться. Не может же она вернуть тебя на родину, ведь у тебя ее нет.
– Но ведь я могу и не пойти на корабль.
– Пойдешь. Шкипер скажет, что он тебя нанял и что вы ударили по рукам. Тебе не поверят, а поверят шкиперу. Ведь он же шкипер, и у него есть родина, хотя бы и фиктивная. И ты должен будешь пойти. Он тебя нанял. Никогда тебя и в глаза не видел, а скажет, что вы ударили по рукам. Придется пойти. Иначе – ты дезертир.
– Но, Станислав, ведь есть же тут хоть какой-нибудь закон, – сказал я, потому что мне показалось, что он преувеличивает.
– Ведь это уже мой четвертый, а твой первый корабль смерти. Я прошел уже огонь и воду и медные трубы.
– Меня нельзя принудить. Ведь я добровольно пошел на «Иорикку».
