Прощание - Буххайм Лотар-Гюнтер (бесплатные серии книг .TXT) 📗

— Что ты так долго делал у шефа? — хочет знать старик, когда я появляюсь на мостике.

— Мы говорили о производстве пара. Сам того не желая, я сказал неточно, но, к счастью, старик не заметил этого.

Для выделывания этих петель гамбургский капитан взял руль в свои руки. Я говорю ему, что я сфотографировал эти выкрутасы и если бы кто-нибудь спросил меня, кто это там начертал в море свое имя, то я бы ответил, что у нас был никудышный рулевой.

— Мне бы надо, — говорю я старику, когда мы оказываемся в штурманской рубке, — еще дочитать до горького конца послание кладовщика.

— От этого ты освобождаешься. Я его уже успокоил. Если бы это было все.

— Ну, что еще теперь?

— Сегодня пришла жена корабельного булочника, она хочет подать жалобу, сказала она…

— Ну, и? Ей тоже не нравится еда?

— Кое-что другое: одна из стюардесс строила глазки ее мужу, и я должен запретить это.

— Ну, скажешь! И — ты запретил?

— Я прежде всего спросил ее: как же она это делала? — И тут старик ухмыляется. — И тогда она сначала поглядела на меня обеспокоенно, а потом сказала «вот так!» и выпучила глаза, как будто ее душили.

— И ты спокойно смотрел на это?

— Да, не краснея. Но было нелегко остаться при этом серьезным.

— И что произошло потом?

— Естественно, ничего. Я что, должен пойти к стюардессе и запретить ей строить глазки булочнику. В таком случае обо мне будет ходить дурная слава: ревнивый капитан и все такое.

Сегодня воскресенье. Я бы должен тоже дурака валять. Лежать на солнце, фотографировать, писать письма. Люди, которых завтра высадят на рейде Дакара, заберут письма с собой. Надеюсь, завтра все пройдет, как запланировано. Пока я этому блюду не доверяю.

О прибытии в Дакар сказать почти нечего. Все программы проиграны, все возможные варианты продуманы и жеваны-пережеваны.

С каждым часом становится все более душно, и я радуюсь тому, что в моей каюте имеется кондиционер. Попадая из душного воздуха в свежую атмосферу каюты, я вдыхаю полной грудью. Я наслаждаюсь благами техники на полную катушку.

Офицеры на корабле надели белые шорты. На кормовой палубе вокруг плавательного бассейна начинают принимать солнечные ванны. Теперь можно точно определить, как сложены женщины, живущие на корме. Длинные цыганские юбки с многочисленными рюшами или длинные брюки скрывали многие недостатки: ноги, как толкушки для квашения капусты. У одной блондинки отсутствует бюст, она плоская, как доска. Но для того чтобы было хотя бы на что-то посмотреть, она надела бикини с картинками — пестрыми домиками вокруг гавани с бухтой. То, что полная стюардесса вообще что-то имеет на теле, производит впечатление ненужной уступки правилам приличия. На ней только махровое полотенце, завязанное в узел так высоко, что ее большой бюст препятствует сползанию.

На мостике первый помощник снова ругается по поводу голубя. Он просто-напросто утверждает, что не только выступ мостика, но и весь корабль якобы загажен голубем. Перевариваемый голубем «ла палома» объем пищи, конечно, велик. Вероятно, он еще никогда не питался так хорошо. Белый хлеб для тостов ему, кажется, нравится больше всего. Хлеб из кукурузной муки. Но и от листьев салата он не отказывается. У «ла паломы» нет причин отказываться от обильной пищи, которую мальчики засовывают чуть не в клюв. Если он позволит откармливать себя таким образом, то больше не сможет подняться в воздух.

На самой верхней палубе корабля, на пеленгаторной палубе, старик мне объясняет:

— Эти два красных, расположенных один над другим фонаря являются предостерегательными фонарями. Вертикальный интервал между ними 2 метра. Они постоянно висят здесь, чтобы их можно было зажечь мгновенно и чтобы не пришлось тратить время на их установку. По-английски эти фонари обозначаются NUC — not under control — находится не под контролем. Для «Отто Гана» эти фонари имеют большее значение, чем для нормального судна, так как кораблю для проведения определенных экспериментов приходится часто останавливаться. Если корабль останавливается, нормальные навигационные огни выключаются, и сразу же должны зажигаться оба красных NUC-фонаря и при этом сразу же погасить пароходные огни, два белых фонаря на средней линии судна, корабельный и направленный огонь. Как только судно прекращает движение по воде, выключаются также красный и зеленый боковые фонари.

— А если корабль останавливается днем?

— Тогда NUC-фонари заменяют черными шарами.

— А почему эту палубу называют пеленгаторной палубой?

— Название «пеленгаторная палуба» возникло в те времена, когда имели только один магнитный компас, то есть еще не было гироскопических компасов, и магнитный компас приходилось устанавливать как можно выше, чтобы можно было пеленговать все вокруг. С этой палубы уже не пеленгуют, пеленгуют с выступов — мостика. Правда, магнитный компас и сегодня еще используется на этом месте для так называемого девиационного контроля. Этот магнитный компас через телескопическую трубу виден с мостика, а точнее — с места рулевого. Курс, проложенный с помощью гирокомпаса, во время каждой вахты сверяется с магнитным компасом, а его показания заносятся в вахтенный журнал. У гирокомпаса может выйти из строя механическая или электрическая часть, он может давать неверную навигационную информацию, если барахлит компенсационный мотор. Он подвержен механическим и электрическим помехам.

Я мысленно повторяю то, что объяснил мне старик, чтобы ничего не забыть, и тогда старик говорит:

— Итак, — за этим следует длинная пауза, — итак, — начинает он снова, — «вдова Клико» — это действительно идиотизм. Я даже не знал, что у нас на борту такое превосходное вино. Старший стюарт хочет получить на тебе большую выручку. А крюшон, — я еще раз все продумал, — крюшон не подходит. Пиво подходит больше, если заранее на стол выложить солено-копченое мясо.

— Превосходная идея, — говорю я, изображая энтузиазм, а сам не могу понять, чего ради старик все еще ломает голову над моей «пропиской». Неужели ему непременно хочется пощадить мой кошелек?

А он уже ворчливо говорит:

— В конце концов, это же твои деньги, не мои…

— Ну, спрашиваю при всем уважении к должности, — говорит старик, когда мы собрались в его каюте на вечернюю беседу, — как там дальше? Как ты получил этот почетный пост полицейского коменданта?

— Тебе следовало бы знать, — медленно начинаю я, — что этот Фельдафинг сначала был колонией богатых людей с роскошными виллами, принадлежавшими по большей части евреям из Мюнхена. Затем, когда нацисты пришли к власти, местечко быстро превратилось в оплот нацизма, там разместилась «Имперская школа НСДАП», национал-социалистическое воспитательное заведение под названием КАРОЛА. Прекрасных квартир для нацистских бонз было достаточно, еврейских хозяев нацисты прогнали, да к тому же быстренько понастроили школьные помещения и спортивные сооружения для мальчиков, которых собирались выпестовать как национал-социалистическую элиту. Все новостройки были выдержаны в нацистском стиле с верхнебаварским налетом. И самое интересное: все это еще стоит, сегодня там размещается школа связи бундесвера. Сердце, что же тебе еще надо!

— Очень интересно, — говорит старик и подливает себе «Швеппс», попить которую мы договорились после неприятного зрелища толстопузых любителей пива в плавательном бассейне, — но какое отношение это имеет к твоей должности?

— Спокойно! Не так быстро! Когда американцы вошли в этот населенный пункт, там не было видно ни одной живой души. Все прятались в лесу или в погребах. Я был единственным, кто передвигался свободно, из осторожности вставив левую руку в марлевую повязку.

— В форме?

— Нет, сэр. В облаченье своеобразного разбойника.

— Говорить по-английски ты же мог.

— Но не по-американски. Но это уладилось. Потом был своего рода допрос, и выяснилось, что я никогда не принадлежал ни к какой организации партии. Как члена объединения бойскаутов, они перевели меня в так называемую организацию «Немецкая молодежь»… и тогда они меня.