Черные флаги - Мейсснер Януш (читать книги онлайн полностью без регистрации txt) 📗
Его планы исполнились: бросив якорь на северном рейде бухты Кайман минор, среди множества других судов он сразу разглядел силуэт “Ванно”, а часом позже взошел на его палубу, приветствуемый необычайным красноречием гостеприимного француза.
Тампико переживал в то время короткую пору своего наивысшего рассвета. Вера Крус ещё не успели восстановить после пожара, который пару лет назад вспыхнул от руки Генриха Шульца после ограбления города и уничтожил три четверти строений, не пощадив складов и портовых сооружений. Поэтому торговля и морские перевозки, а также множество компаний, всяческих учреждений и состоятельных семейств перебралось в отстоящий на сто сорок миль Тампико, на границу округа Тамаулипас. Теперь и все связи между метрополией и всей Новой Испанией шли через этот порт. Посланцы Филиппа II, вновь назначенные правители, члены посольств, прибывающие из Мадрида, Кадиса и Севильи, высаживались в Тампико, чтобы оттуда отправляться сушей до самой Мексики.
Город развивался хаотично, вставали новые, наспех построенные кварталы, постоялые дворы, пульхерии; устраивались шумные ярмарки, зрелища, бои быков и петухов, карнавалы, балы — маскарады и приемы. Губернатор округа Тамаулипас, алькальд и управитель Тампико желали соперничать с Мехико — если не величием строений, дворцов и святынь, то по крайней мере в развитии торговли и числе развлечений.
Такая ситуация привлекала в богатевший город и богачей, и бедняков; людей моря — купцов, землепроходцев и авантюристов — и людей суши — аристократов, земледельцев, художников и нищих. Певцы — индейцы и метисы — распевали corridos о знаменитых сальтеадоров и народных героях или импровизировали новые песни и поэмы, аккомпанируя себе на гитарах и маримбах. Живописцы украшали стены пульхерий сценами боя быков или житий святых, а также малевали и продавали для пожертвований в костелы картины на тему чудесных исцелений, избавлений от смерти, огня, змеиных укусов и так далее — и все это с бесспорным участием соответствующих небесных патронов. На крикливых индейских рынках, куда съезжались высокие повозки ранчеро из льянос с плодами земли, среди лавок и корзин с чили, томатами, тортильями и дульчес проходили петушиные бои, а в соседнем Пануко — бои быков, corridas de toros, не уступавшие подобным столичным зрелищам.
Соборы, торговые площади и улицы, за исключением кварталов богачей, заполнялись нищими и прокаженными — leperos, выставлявшими на вид свои гнойные раны, культи и гниющие тела. Попрошайничали и крали днем, ночью же играли в кости и карты, пили, скандалили, а нередко убивали или грабили запоздавших прохожих, если прежде не попадали в руки городской стражи, которая объезжала город, и не оказывались за решеткой.
В дни праздников проходили многочасовые, куда дольше чем обычные, богослужения, и величественные процессии с музыкой, песнями, хоругвями, фигурами святых, статуями, изображавшими крестный путь, с половодьем цветов, рассыпаемых детьми.
Каждый день перед заходом солнца, когда жара становилась не столь изнурительной, через аламеду в сторону Пануко медленно тянулась цепочка экипажей. В них сидели дамы, часто прехорошенькие и всегда богатые — жены и дочери гачупиносвыряженные в шелка, с огромными веерами из перьев, увешанные драгоценностями, пахнущие пачулями. Рядом на конях гарцевали кабальеро и идальго из лучших фамилий. Их седла, чепраки и уздечки сверкали серебром, огромные шпоры позванивали о золоченые стремена, а мягкие сомбреро, цветные шелковые рубашки, атласные болеро, короткие панталоны — зеленые, синие, или желтые, вышитые золотыми галунами и разукрашенные серебряными пуговицами — рябили в глазах.
Толпа пеших, не столь состоятельных креолов, индейцев в живописных ярких серапе, офицеров низших чинов, чиновников, метисов, актеров и художников, гринго, веселых девиц peyn d'oro таращилась на этот выезд hombres finos, а когда экипажи и всадники в сумерках возвращались, рассыпались по пульхериям, игорным домам и цирковым балаганам, притонам и лупанариям.
Развлечения высшего света не слишком отличались от утех простого народа: кавалеры и дамы меняли наряды и съезжались в театр, на бал-маскарад в салонах коррехидора или играли в монте по частным домам, причем горы серебра переходили из рук в руки, а вино лилось рекой.
За два года цены в Тампико возросли втрое, и в результате огромного спроса на европейские товары контрабанда расцвела, как никогда. Чиновники принимали жирные взятки — морбидас и на все закрывали глаза; комендант порта и таможенники получали процент с доходов от контрабанды. Торговые суда с Ямайки и Гаити и корсарские корабли с грузом, о происхождении которого никто не спрашивал, входили в порт якобы для пополнения запасов или ремонта и замены поврежденных парусов; потом с них выгружали сундуки, мешки и тюки, чтобы — в соответствии с законом — передать их на хранение в беспошлинной зоне, шкиперы же отправлялись в город, где в торговых конторах заключались сделки и обменивались расписками в получении. Наконец ночью на склады прибывали получатели — местные купцы, перекупщики и посредники, чтобы с помощью портовых чиновников переправить товар в собственные погреба и магазины. Когда капитаны являлись за своими грузами, все печати оставались не нарушены, только в тюках теперь были серебро и кошениль.
Таким образом пошлины миновали казну Филиппа II и обходным путем перетекали в карманы его подданных в Тампико.
Мартен узнал все это от Пьера Каротта, не успели они опорожнить по первому бокалу вина, сидя под полотняным навесом на палубе его корабля. Потом спросил, есть ли на “Ванно” какой-нибудь груз для Тампико и когда отплывают.
— Утром, — ответил Каротт. — Ты прибыл очень вовремя. Нас будет шестеро, не считая Кривого Мэддока.
— А это кто такой и почему ты поминаешь его отдельно?
Каротт поднял бровь, прищурился и надул румяные щечки, изобразив таким образом беспредельное отвращение.
— Торговец невольниками, — неохотно сообщил он. — Не люблю я иметь с ним дело…
Взглянул на Мартена и усмехнулся снова.
— Это памятка о столкновении “Ванно” с его “Найтом”, сказал он, указывая на шрам на щеке, и добавил: — Не по моей вине.
Наверняка уже не первый раз приходилось ему делать это замечание и пересказывать всю историю, так что с повторением тянуть не стал.
— Чертов Мэддок налетел на меня сзади так стремительно, что “Ванно” не смог увернуться, — вздохнул он с забавной миной. — Это звучит как жалоба одинокой девушки, подвергшейся в безлюдном месте нападению грубого насильника, — заметил он с привычным юмором. — И тем не менее все так и было, и результат тоже весьма схож: “Ванно” пострадал и только после длительного пребывания в доке удалось привести его корму в прежнее состояние.
— А ты? — спросил Мартен.
— Со мной все было тем хуже, что толчок при столкновении свалил меня с ног; рассек всю щеку о кант крышки люка, окованной железом, и ободрался так, что даже моя несчастная матушка меня бы не узнала. Что правда, если как следует задуматься над этим последним фактом, то он не должен удивлять, поскольку умерла она уже давным — давно; точнее говоря, когда мне был год и восемь месяцев. Да, Ян, думаю, что даже если забыть об этой ране и всех набитых мною шишках, я немало изменился с той поры…Во всяком случае, так этот шрам у меня и остался.
— И оттого ты так возненавидел Мэддока? — спросил Мартен, громко рассмеявшись.
Каротт отрицательно покачал головой.
— Джервей — просто скотина. Можешь поверить, это я знаю по своему опыту. Mon Dieu! Да это же он плывет сюда! — воскликнул он, глядя на приближавшуюся шлюпку. — Quel malheur! Просто плакать хочется, имей я склонность к таким сантиментам.
Тем не менее он вовсе не походил на впавшего в отчаяние, и хотя довольная усмешка исчезла с лица, но все равно английского капитана приветствовал он с обычной любезностью. Представив Мартена, пригласил Мэддока садиться и велел принести ему бокал.
У Джервея Мэддока была лисья мордочка, покрытая редкой ярко-рыжей щетиной. Он весь был какой-то мятый, выглядел неухоженно, словно целый день валялся одетым на постели. Темные глаза с набрякшими покрасневшими веками глядели сонно и вместе с тем безжалостно, вдруг оживая, когда он взрывался коротким наглым смехом, который вызывали исключительно его собственные шуточки.
