В дрейфе: Семьдесят шесть дней в плену у моря - Каллахэн Стивен (книга бесплатный формат TXT) 📗
ОСНОВЫ НАВИГАЦИИ
Свое перемещение с востока на запад я оцениваю по скорости дрейфа плота и примерной скорости и направлению течения. Чтобы узнать свою широту, я сделал секстант. Слева вверху: Полярная звезда располагается почти над Северным географическим полюсом (магнитный полюс не совпадает с географическим). Из рисунка видно, что наблюдатель, стоящий на полюсе земного шара, изображенного слева внизу, видит Полярную звезду прямо над головой, под углом 90 градусов к плоскости горизонта. Наблюдатель на экваторе видит эту звезду точно на; линии горизонта. Человечек, плывущий на плоту, тоже наблюдает Полярную звезду у горизонта; стало быть, он должен находиться на экваторе. Наблюдатель, стоящий на земном шаре между полюсом и экватором, видит Полярную звезду под некоторым углом к горизонту (X). Значит, широта его места равна X градусов; то же самое относится к человечку на плоту, располагающемся на рисунке пониже. Я делаю треугольник из трех карандашей, и две его стороны устанавливаю под углом 18 градусов; этот угол соответствует моей предполагаемой широте. В качестве транспортира я использую отпечатанную на карте картушку компаса с градусными делениями. Сначала совмещаю горизонтальный карандаш с линией горизонта. Затем перевожу взгляд вдоль наклонного карандаша на Полярную звезду. Повторяя наблюдения, я регулирую угол между карандашами, а затем измеряю его с помощью картушки. На изображенной тут же карте видно, что выше восемнадцатого градуса цепь островов начинает отклоняться к западу, а выше девятнадцатого круто уходит на запад. Если я дрейфую по девятнадцатой, а не по восемнадцатой параллели, то мое плавание продлится по меньшей мере дня на четыре дольше. А если я иду по широте 19,5 градуса, то оно затянется на недели и месяцы. Мой путь показан пунктиром. Течение в этом районе направлено по стрелке; оно пытается стащить меня к северу. Если ему это удастся, я окажусь в очень сложном положении.
Когда мой взгляд падает на копье, у меня появляется дополнительная причина желать превращения в рыбу, не нуждающуюся ни в каких инструментах. Оно опять сломано. Меня всегда смущал хлипкий столовый нож, но обломилось, причем подчистую, прочное стальное лезвие. Возможно, передо мной лежит сейчас мой последний ужин. Не устраивай мелодрамы — тебе не впервой чинить свое оружие. Что же использовать на этот раз? Вилка уже пущена в дело. Охотничья финка слишком толста, чтобы проткнуть ею дораду. Другого материала для наконечника нет. Ладно, буду продолжать охоту с одним только столовым ножом. А когда он сломается, попробую пришнуровать к остроге финку и займусь спинорогами. Еще успею об этом подумать.
Сбегающая по навесу порченая вода, смешиваясь с чистой водой, которая собирается на космическом одеяле, потоком льется во время дождя через смотровое окно. Проталкиваю в образованный свернутыми краями одеяла водосток кусок пластиковой трубки и укрепляю его там парусной нитью. Ночью наползают дождевые тучи, и сквозь отверстия в крыше хлещет мощная струя. Большую часть порченой воды я сливаю за борт с помощью воздушного змея, а отводимую по трубке чистую воду собираю в ящик. Успех превосходит все ожидания. У меня собираются две с половиной пинты воды, еще немного загрязненной, но все же ее можно пить. Пусть теперь выходит из строя последний солнечный опреснитель — для меня это еще не конец. Воображаю себе бьющуюся на кончике копья дораду, извивающуюся так и этак, так и этак. Эта картина вызывает из памяти детскую историю о маленьком паровозике, который, усердно пыхтя, старается въехать на большую гору. Думаю— смогу, думаю — смогу, думаю — смогу… знаю, что смогу, знаю, что смогу, знаю, что смогу!
В полдень я замечаю судно, направляющееся к северу; однако проходит оно слишком далеко, чтобы увидеть мою ракету. Впрочем, ракетница совсем проржавела и стала бесполезной вещью, из нее уже не выстрелить ракетой. Гораздо больше проку сейчас было бы от ручной УКВ рации. Много раз мне случалось разговаривать в море с радиооператорами теплоходов, тогда как никто из команды не мог разглядеть в волнах мое суденышко. Но рации нет, и тут ничего не поделаешь. Впрочем, и само по себе это судно, может быть, — добрый знак. Судя по направлению его движения, идет оно из Бразилии в Соединенные Штаты. Наверное, нарисованная мною на карте трасса действительно существует. А дальше к западу от этого морского пути, соединяющего Бразилию и Флориду, по которому должно курсировать множество судов, движение станет еще интенсивнее. Скоро, скоро я достигну континентального шельфа. Скоро все это кончится.
Но пока вокруг простирается все тот же бесконечный океан, отливающий голубизной плавательного бассейна. Глубина его по-прежнему три мили, а от края до края — тысячи миль пути. Это самое пустынное место на нашей планете. Рыбы однообразно повторяют все свои действия. Высоко над головой реют несколько фрегатов, будто подвешенные на ниточках фигуры абстрактной композиции современного скульптора. Я чувствую себя актером в старом голливудском фильме, где на заднем плане медленно проплывают декорации, создающие иллюзию движения.
Мне снится, что я у себя дома. Вокруг все спокойно и пахнет весной. Между распускающимися листьями просачивается солнечный свет. Мы с Фришей, бывшей моей женой, сидим на каменной ограде и машем соседям.
Я рассказываю им о том, как я здесь умираю. Надо, мол, отрядить за мной поисковую партию.
Мой отец и брат Эд выжали из береговой охраны максимум полезных сведений. Они изучили горы метеорологической информации, добытой в метеослужбе Норфолка. Они неустанно рассылают письма конгрессменам и вообще всем, кто, по их предположениям, мог бы чем-то помочь. У Эда уже болят пальцы от накручивания телефонного диска. Окурки выкуренных им сигарет громоздятся в пепельнице все выше и выше и пересыпаются через край. Моя семья корпит над картами и метеосводками, стараясь вычислить наиболее вероятное место, где я мог потерпеть бедствие. Взяв за исходную его причину шторм, разразившийся третьего февраля, они вычертили две возможные схемы моего дрейфа в зависимости от того, каким маршрутом я направился от Канар через океан. Мой брат, коммерческий водолаз и моряк, доподлинно знает море. Мой отец во время войны участвовал в воздушных поисково-спасательных операциях. К решению этого уравнения прикладывают свои знания и опыт все мои друзья, профессиональные моряки, парусные мастера, судостроители и морские журналисты, многие из которых сами пережили крушение на море. Мать с Бобом поддерживают огонь в топке поисковой машины, готовят пищу, шлют письма, бегают по всем делам и поручениям. Результаты их расчетов оказываются на удивление точными. Одна из двух определенных ими точек всего на 100 миль отстоит от моего нынешнего местоположения.
Но береговая охрана и слышать ни о чем не хочет. Яхтсмен, о котором в течение такого огромного срока нет никаких вестей, наверняка погиб. И даже будь в поисках его хоть какой-то смысл, то информация, собранная кучкой встревоженных любителей, не может идти ни в какое сравнение с данными профессионалов береговой охраны.
Из дома моих родителей продолжает извергаться почтовая лава. Журналисты, представители изданий для яхтсменов, дежурят у телефонных аппаратов. Мои приятели с Бермудских островов регулярно обращаются к капитанам всех идущих через Атлантику судов с просьбой усилить наблюдение, чего, кстати, так и не сделала береговая охрана. Радиолюбители оповещают все суда в субтропической зоне Северной Атлантики об исчезновении яхты «Наполеон Соло».
Но с каждым уходящим днем люди, знающие море не понаслышке, все яснее сознают мизерность моих шансов на выживание. За всю историю судоходства лишь один человек продержался так долго в море в одиночестве. Фриша отгородилась от страхов своей ботаникой. Мои родные еще не понимают, что они только понапрасну тратят энергию, так как никто не собирается начинать поиски, и в лучшем случае эти хлопоты отвлекают их от мрачных мыслей и поддерживают готовую улетучиться надежду. В большинстве случаев люди с сожалением смотрят на тех, кто еще верит в то, что я жив.
