Пират Её Величества - Курочкин-Креве Николай (книги онлайн без регистрации полностью txt) 📗
Но когда, потея от страха, что все тайные бумаги к дьяку Вилиму Сесилу гроша ломаного не стоят и тогда весь его экипаж сгноят в каторжных рудниках на юго-западе Аглицкого королевства, кормчий Михей объявил, что имеет слово и дело до этого самого Сесила, — все вмиг переменилось!
Беглецам и еды, и пива вволю, и караул от обидчиков к сходням приставили…
И ничья они не добыча, а почетные гости вольного и древнего града Колчестера и всех привилегированных и славных Пяти Портов Ее Величества королевы Елизаветы!
А кормчего и Федьку-зуйка с его бумагами в карете с конвоем повезли в стольный город Лондон к самому лорду Сесилу или как его там…
И зуек Федюшка, родившийся на палубе невдалеке от норвецкого порта Бергена, и старик Михей, и все беглецы со «Св. Савватея» бывали, и даже не по одному разу, в Англии. Но вот от побережья вдаль никогда допрежь не забирался из них никто ни в Англии, ни в более привычных Германии или Дании. Поэтому сейчас, из окна кареты, смотрели с любопытством и неотрывно, примечая малейшие с Русью различия и донимая приставленного стражника расспросами…
Расспросами на языке не вполне английском. Скорее, это -был портовый жаргон восточного побережья Англии, здорово отличающийся от говора южно-английского побережья, откуда происходил стражник-сассексец. К тому же московиты ввертывали в разговор слова и нижненемецкого, и свейского, и норвейского, а то даже эстонского или финского языков, если не вспоминалось нужного аглицкого… Но стражник попался им, на их счастье, говорливый и сообразительный, так что разговор шел бодро. Московиты слушали и дивились.
Оказалось, к примеру, что здоровенные, высокие каменные избы с малыми оконцами под самой стрехой, чуть не на каждой версте попадающиеся посредь луговин, — не людские домы, а… овины! Точнее если сказать — то шерстомойни, шерстечесальни и прядильни. А бурого цвета мокрые кучи возле каждого дома — вовсе не навоз, а «торф» — замена дровам, добываемое со дна болот земляное топливо на зиму. Из него же и теплые сараи можно строить.
— И строить из него, и топить им печи. Все из одного! Чудно. А есть его нельзя? — спросил Федор.
Стражник сказал:
— Есть нельзя, но как удобрение он хорош, особливо на подзолах и с известью вообще на любых кислых почвах. К тому же торф — наилучшая подстилка для скота, все впитает.
Федор с уважением поглядел на невзрачные мокрые кучи. Затем московиты обратили внимание на то, что людей почти и не видать, — хоть трава зеленая, сочная, коси ее и суши! Но косарей на лугах не видно было, одни овцы. Потом обогнали, тоже от побережья движущиеся, возы вонючей бурой травы — и стражник объяснил, что нет, московитам не померещился запах моря среди сущи. Это не от залива какого, это от тех возов. Потому что не трава это вовсе, а водоросли. Зачем? А для удобрения полей.
И уж вовсе удивились русские, узнав, что обыкновенный розовый клевер не сам растет, а сажен нарочно. И не только на корм скоту, но и ради удобрения почвы. А канавы нарыты в лугах не для водопоя, а для осушения: вода стекает с луговин в эти канавы, а по ним, соответственно приданному нарочно для того уклону — в реки. Так сырые луга превращают в сухие, а бесплодные болотины — в сырые луга. Для выпаса овец пригодные.
— Не, у нас не так. У нас только попробуй известь альбо ту же водоросль в землю закопать, даже тайно — подсмотрят, донесут — и объявят тебя еретиком и слугой дьяволовым. Особливо ежели что уродится лучше, чем у соседей. Навоз само собою, его от века вносят и у нас. А то, чего от веку не делалось, — то все от лукавого! И сколько родится на такой удобренной земле? Что-о?! Сам-пять самое малое, а то и сам-шесть, и в самые урожайные годы — до сам-девять? Неужто? Ле-е-епота-а! — прямо-таки запел в восхищении кормчий. И тут же осадил себя: — Да, нам это никак не погодится. В России за такой урожай убьют, яко колдуна, и осиновый кол в могилу загонят!
Михей был крестьянский сын, пошедший в моряки смолоду. Он все примерял на свой опыт. Федька же был потомственный моряк, и удобрения, урожаи, уход за скотом его никак не задевали. Вот то, что избы сплошь каменные, и крыши чаще черепитчатые, нежели соломенные (а если соломенные, то аккуратные — не похоже, что после недорода их на корм скоту раздергали, а поправить так руки и не дошли), и окна часто — даже в деревнях — со стекольями… И ни единого дома не видать, чтоб топили по-черному, надо всеми домами — трубы торчат…
— Ну, хорошие, хорошие тут урожаи. Вернее, неплохие. И дома тут хорошие. Аккуратные. А вот небо какое-то невеселое. За крыши цепляется, — строптиво сказал зуек. — И одежда у тутошних людей сплошь немецкая, неподобная. Куцая какая-то…
— А то ты сам не хвалил немецкие кафтаны дома, яко удобные! — с усмешкой напомнил кормчий. Но Федьку уже было не удержать. Он и сам недоумевал, чего это его вдруг понесло хвастать тем, над чем сам же дома всегда издевался.
Он вертел головою, красный от стыда за свои нелепые слова — более от стыда не за сказанное, а за то, что еще скажется сейчас, — и все же выпалил:
— Так одно дело — дома, и другое дело — здесь. Вот и дым от ихнего земляного топлива противный идет, едкий, — он старательно покашлял, — от него за полверсты в горле першит. Потому у них и трубы, что эдакий дым не перенести — не то что наш, русский, от березовых дров.
— Давай-давай, малец. Это хорошо, что ты за обычаи своего народа заступаешься. Хуже, если бы тебе сразу все наше показалось лучше своего, — неожиданно поддержал его стражник. Но тут же добавил: — Хотя, по-моему, из того, что я от вас за дорогу услышал, менять наше на ваше решительно не стоит.
— А, надо полагать, найдутся среди наших и такие, кто рады будут завтра же забыть, что они русские люди, — горько сказал кормчий. — Ох, найдутся. И как запретишь, коли мы сюда насовсем приплыли, и вживаться в здешнее житье-бытье все равно нужно…
И замолчал надолго…
На постоялом дворе в городке Челмсфорде заночевали, сменили лошадей — и ввечеру въехали в стольный город Лондон.
Лорд Сесил оказался уже не тайных дел одних вершителем, а всей вообще политики Аглицкого королевства. Дородный, видный мужчина с умными добрыми глазами и озабоченным выражением большого плоского лица, украшенного окладистой светлой бородой, он принял русских почти сразу: пришли в приемную, доложили свое дело секретарю лорда-казначея (так именовался ныне мистер Сесил, как сказали нашим беглецам), мужчине на вид лет тридцати пяти — сорока, одетому в темное, с волчьим каким-то лицом и жалобными глазами, тот сразу зашел к лорду-казначею, обсказал, в чем и чье дело, и тут же воротился с сообщением, что лорд-казначей примет их сегодня же, сразу после обеда, в три часа дня. Не опаздывать! Если, мол, опоздаете — прием просто отменяется, а просить повторно можно не ранее как через месяц в то же число…
Погуляли, к каждому прилично одетому прохожему приставая с просьбой время сказать по часам. И пришли назад за час до назначенного времени.
Итак, лорд Сесил прочитал бумаги из ларца, которые россияне так и не развернули во все дни, что лежали эти бумаги у Федора-зуйка, очень бегло, снова сложил, позвонил в колокольчик, и когда секретарь вошел, сказал непонятно:
— Последние новости от нашего резидента на Островах Пряностей. Передайте их сэру Фрэнсису Уолсингему и заодно сообщите, что мистер Джиован Брачан, наш курьер, погиб в России при доставке сих бумаг. Доставил же их в Англию вот этот сердитый молодой человек. — как вас звать-то, юноша? Ага, стало быть, Тэдди Зуйокк?
Секретарь вставил, что у московитов фамилии, как правило, заканчиваются на «офф». Мистер Сесил добродушно поправил запись в своей памятной книжке. Потом приказал выдать русским награду за нежданную уже, но важную весть и спросил, для государыни его нет ли какой тайной бумаги от царя Ивана Васильевича. Кормчий удивился: нешто станет великий государь передавать государственные письма с простым лодейным кормчим, не с посланником, и тем достоинство ронять — и русское, и царское? Но виду почти не подал, что удивлен, а ответил кратко, что нет, мол, таковых писем не имеем. Мистер Сесил, похоже, тем заметно огорчился.
