Голубая лента - Келлерман Бернгард (читать книги без регистрации .TXT) 📗
Она указала ему на кресло подле кровати.
— Вы плохо себя чувствуете, миссис Салливен?
Она опять заметалась на подушке. Да, она в самом деле плохо себя чувствует, да что там, она себя ужасно чувствует, она умирает.
Мистер Томас застыл в кресле, затем склонился над нею и елейным голосом пастыря заговорил:
— Облегчите свою душу исповедью, миссис Салливен. Господь милосерд.
Губы миссис Салливен искривились в язвительной усмешке.
— О, я за всю жизнь ни разу не согрешила, мне не в чем каяться. Сотни тысяч жертвовала я ежегодно на благотворительные цели, сотни и сотни тысяч пошли церкви.
Мистер Томас поклонился.
— Великодушие и щедрость миссис Салливен всем известны. Но… — Мистер Томас встал и торжественно воздел руку. — Но господь мерит иными мерами. Если ныне, допустим… мы надеемся, что сегодня этого не случится, но если господь бог призовет вас к своему престолу…
Миссис Салливен с трудом приподнялась.
— Я не верю в бога! — прохрипела она.
— О! О! — Мистер Томас, совершенно озадаченный, отступил назад. — О, — повторил он.
— Не верю я, не верю! — проговорила она, задыхаясь. — Я вижу этот мир. Одна тварь пожирает другую. Люди уничтожают друг друга на войне. Умерщвляют своих ближних. Как же тут верить в бога?..
— О! О! Это дурно, очень дурно. Закоснелые грешники — наихудшие грешники. Однако бог милостив. Поверьте в него, одна лишь вера может вас спасти.
— Да не могу я в него верить! — упрямо твердила миссис Салливен. — Я всегда говорю то, что думаю.
Мистер Томас опять опустился в кресло.
— Дорогая моя миссис Салливен, — заговорил он мягким, умоляющим тоном. — Давайте поговорим спокойно. Вы возбуждены…
Минут через пятнадцать побагровевший мистер Томас, растерянный и подавленный, выскочил из каюты.
Мистер Салливен позвонила и велела принести чаю.
Когда вечером опять пришел доктор Каррел, он застал ее сидящей в постели, в кокетливой кофточке из белого меха, наброшенной на плечи, лицо ее было густо напудрено. Она играла в карты с Катариной.
— Что я вижу, миссис Салливен! — торжествующе воскликнул он. — Вы опять в добром здравии! Значит, лекарство возымело свое действие?
Миссис Салливен обдала его ледяным взглядом.
— А я вашего лекарства и не принимала, — заявила она. — Я его вылила, а вместо него выпила горячего молока.
— То есть как вылили?
— Ну да! Ты что, не видишь, Катарина, что я пошла с бубен? Будь внимательна. Спокойной ночи, доктор. Счет пришлете, — сказала она, не удостоив его взглядом.
Он поклонился и ушел.
— Старая истеричка, — пробормотал он себе под нос, проходя по коридору. — Дальше уж ехать некуда… — И доктор Каррел рассмеялся: чего только не повидал он на своем веку! И это та самая миссис Салливен, которая основала в Бостоне исследовательский институт рака — одно здание обошлось ей в два миллиона долларов. Она и председательница Общества попечения о слепых, и основательница шести лечебниц для алкоголиков… Как понять этих людей?.. Ну да ладно, счет за лечение он ей, во всяком случае, пошлет!
Голос Евы звенит ликующей радостью, пылает огнем. Пассажиры, проходящие мимо ее каюты, останавливаются, прислушиваясь. Стюарды с подносами замедляют шаг: поет Кёнигсгартен! Райфенберг, подняв брови, то и дело поглядывает на нее с нескрываемым восхищением.
Да, вот это пение! Если уж петь, то только так, как она.
— Хорошо! — сказал он, удовлетворенно кивнув. — Очень хорошо! Голос явно возвращается. Последние несколько недель тебе все время что-то мешало.
Ева улыбнулась, но промолчала.
Что-то мешало! Что ж, пусть думает так. На самом деле это были дни борьбы, мук, полного отчаяния. Недели, месяцы боролась она с собой, и никто ничего не заметил, даже Райфенберг, этот зоркий наблюдатель. Ее лицо было всегда веселым и приветливым, поведение ровным, спокойным, как у человека, душа которого не знает мучительной тревоги. Она ревниво берегла свою тайну. Даже пристальные глаза Марты, вечно следившей за нею, ничего не могли прочесть на ее неизменно спокойном, безмятежном лице.
Видит бог, она боролась! Ибо страшилась любви столь же сильно, сколь жаждала ее. Не хотела вновь пережить все эти душевные муки, не хотела! Она принадлежала к тем женщинам, которые растворяются в своей любви. Они любят без меры, без границ и требуют от любимого такой же безмерной любви. Да, она боролась с собой, но тщетно, и теперь смиренно покорилась закону жизни.
Чувство, овладевшее ею, было так сильно, что преобразило ее. Она жила словно зачарованная, двигалась так легко, будто не чувствовала своего тела; голос ее звучал мягко, мечтательно, глаза светились и сияли больше обычного. Она все время слышала голоса — нежные, пленительные, они жили теперь в ее крови, полной музыки, смеха, веселого щебета птиц. Да, это было настоящим чудом! Ее сердце как трава под ветром: его переполняли сразу и тревога, и ликующая радость, и боль — Ева была счастлива. Но ко всем этим чувствам днем и ночью, то затухая, то разгораясь, примешивалась острая тоска, от которой щемило сердце, та самая, слишком хорошо знакомая ей особенная тоска. Однако теперь было уж слишком поздно, все было слишком поздно! Судьба ее свершилась.
Где же Вайт? Почему его нет здесь? Может, он пошел на палубу погулять и — лишь из вежливости! — обменялся несколькими словами с Китти Салливен и теми тремя прелестными сестрами, которых все здесь называют «девицы Холл»? Может, он любезно улыбнулся им, может, прощаясь, подал им руку? Одна эта мысль была для нее мучением. В ней уже говорила ревность — ни на чем не основанная, она это знала. Когда она любила, сердце ее содрогалось, если любимый улыбался другим женщинам или подавал им руку, — не важно, что это была простая вежливость. Нет и нет! Его улыбка принадлежала ей одной, только ей принадлежало и прикосновение его руки. Она понимала, что это глупо, ужасно глупо, но ничего не могла с собой поделать. Таков был безрассудный, но непреложный закон ее любви. Зато и она полностью и безусловно подчинялась любимому: видит бог, он мог делать с ней, что хотел, она становилась его рабой.
Вайт, Вайт, где ты? Иди же! Вайт должен был почувствовать, что она его зовет, почувствовать и немедленно, в ту же секунду прийти. Сейчас, сию минуту раздастся его стук. Чу!.. Чу!.. Но стука не последовало, и Ева тут же впала в отчаяние.
«Ах, Ева, Ева, — корила она себя. — Ты же себя знаешь, зачем же опять бросилась в этот омут? О, боже! И все-таки это так прекрасно, так бесконечно прекрасно, так божественно!» — отвечала она себе. Но когда Марта вошла, Ева ничем не выдала своего волнения Она устала от сумятицы мыслей и чувств и, растянувшись на постели, грезила наяву.
— Восемь часов! — напомнила Марта, и Ева, мигом поднявшись, стала одеваться. Она пригласила к ужину на девять часов Гарденера и Вайта. Ей хотелось хоть немного рассеять подавленного горем Гарденера, а кроме того — и это было главной причиной, — у нее не хватало мужества остаться с Вайтом наедине. Нынче утром она почувствовала, что уже не в силах устоять перед его ищущим, умоляющим взглядом, и боялась его, хотя в глубине ее скрытного сердца все было ею уже решено. И она подумала, что для нее будет прекрасным выходом, если сегодня вечером она укроется за широкой спиной Гарденера.
Вечер прошел спокойно и приятно. Ева играла роль хозяйки — насколько ей это удавалось, вопреки протестам мужчин. Гарденер прилагал все усилия, чтобы прогнать обуревавшие его мрачные мысли. Он даже выпил стакан вина, отчего его желтое, как воск, лицо слегка порозовело. Ева отдыхала душой. Ей почти не нужно было говорить: было так отрадно сидеть молча и слушать, о чем беседовали эти умные мужчины. Она слышала голос Вайта, видела чеканные, строгие черты его красивого лица. Чего еще могла она желать? Вайт увлекательно рассказывал о развитии химической промышленности в Германии за последние двадцать лет. Гарденер заслушался и забыл о всех своих горестях. Вайт прекрасно излагает свои мысли, подумала Ева, он чудесно владеет речью, не подбирает слов, не запинается. Ева восхищалась им.
