Штурман дальнего плавания - Клименченко Юрий Дмитриевич (книги бесплатно полные версии txt) 📗
Сойдя с борта, я остановился и последний раз оглядел «Товарищ».
Он стоял, поднимая свои стройные, высокие мачты к темному южному небу, и как будто спал, отдыхая после бурного плавания.
Знаешь ли, «Товарищ», что сегодня с тобой расстается влюбленный в тебя практикант? Наверное, нет. Но в сердце моем ты останешься надолго, навсегда запомнятся запах смолы и тросов, ночи, проведенные в теплом море на твоей палубе…
В Ленинград я приехал утром. Улицы залиты августовским солнцем. Цветы продаются на каждом углу. Много нарядной публики на Невском… Как хорошо было бы приехать сюда осенью вместе со всеми ребятами, а теперь… Настроение было подавленное, тревожное. Мама была дома, когда я вошел в квартиру, отперев дверь своим ключом. Она очень обрадовалась и удивилась моему появлению.
— Гоша? Ты? Вот не ожидала! Думала увидеть тебя не раньше чем в конце сентября. И даже не дал телеграмму, что приедешь. Почему так скоро закончилась практика? — говорила она, целуя и обнимая меня.
— Мама, случилось несчастье…
— Несчастье? Что же?..
В ее глазах я увидел испуг.
— Нет, ничего особенного. Так, маленькая неприятность со мной…
— Ну садись, садись. Рассказывай.
И горячо, придав рассказу те оттенки, которые мне казались правильными, я принялся рассказывать все происшедшее со мной на «Товарище».
Напрасно искал я в ее глазах сочувствия. Глаза матери были суровы.
— Ты понимаешь, мамочка, какая несправедливость? Подумаешь, какое преступление! Но ты не беспокойся. Все сегодня же разрешится. Я сейчас же поеду к Бармину и уверен, что он меня оставит в техникуме. Это же невиданно, за такой проступок — отчислять!
— Я очень сомневаюсь, что Бармин нарушит правила и сделает тебе снисхождение. Да ты и не заслужил его.
— Как, и ты? И ты согласна с приказом о списании?
— Согласна, Игорь. Мне это очень тяжело, но я вынуждена согласиться. Я сама педагог и встречала мальчиков в старших классах вроде тебя. Ты не прав. Чем проявил ты себя за это время? Плохими отметками, гонором «старого моряка», презрительным отношением к окружающим. Или ты думаешь, что твой прыжок с рея дает тебе право надеяться на оставление в техникуме?
— Да нет, мама, при чем тут прыжок! Просто я считаю, что наказание чересчур строгое.
— Строгое? Я не знаю, какие у вас там существуют законы, но во всяком случае вероятно, что если бы кто-нибудь другой ушел самовольно с вахты, то с ним поступили бы так же. Так ведь?
— Конечно так, но ребята ведь могли походатайствовать? Могли.
— Вот в этом, мне кажется, и заключается твое несчастье, Игорь. Ведь ты, наверное, и сам понимаешь, какой это позор. Твои товарищи, которые безусловно жалели тебя и которым было трудно принять такое решение, не нашли никакой, даже маленькой, причины для того, чтобы возбудить вопрос о смягчении наказания. Значит, действительно ты виноват. Я предупреждала тебя, что дружба с Сахотиным к хорошему не приведет.
— Сахотин, Сахотин!.. Оставь, мама. Он давно потерял всякий авторитет в моих глазах, так же как и в глазах других товарищей.
— Тем не менее, судя по твоему рассказу, дружба с ним наложила большой отпечаток на твой характер и поведение. Мне стыдно за тебя, Игорь. Что же теперь ты думаешь делать?
— Пойду к Бармину. Буду просить об оставлении в техникуме.
— А если он не оставит?
— Тогда не знаю. Тогда плохо. Но я уверен…
— Только, пожалуйста, не думай, что это конец жизни. Я согласна с тобой: это несчастье. Именно несчастье, а не маленькая неприятность, как ты мне сказал. Но это не конец жизни. Борись за свое право снова вернуться в техникум, если не раздумал стать моряком. У тебя есть верный друг — я. Ты во всем можешь положиться на меня. Я тебе всегда помогу. У тебя есть комсомол, который будет зорко следить за твоей судьбой. Надо исправляться, Игорь.
Никогда прежде мать не говорила со мной так строго, так осуждающе.
— Иди к Бармину, попробуй поговори с ним. А там будет видно, что делать дальше.
После разговора с матерью у меня уже не было уверенности в том, что меня оставят в техникуме, но все же я поехал в мореходку.
Пустые коридоры, тишина подействовали на меня угнетающе. Настроение, и без того плохое, сделалось еще хуже.
Начальник был у себя в кабинете и встретил меня удивленным взглядом, когда я вошел.
— Почему ты приехал так рано, Микешин?
— Меня списали, Дмитрий Николаевич.
— Списали? У тебя есть приказ?
Я подал ему выписку из приказа. Бармин прочитал ее и сказал:
— Садись. Рассказывай все подробно.
Я сел на краешек стула и сразу же начал говорить о том, как несправедливо и строго со мной поступили, что, конечно, я виноват, но не в такой степени, и что я прошу Дмитрия Николаевича оставить меня в техникуме.
Бармин недовольно нахмурился. Он смотрел на меня холодно:
— Не то, Микешин. Об этом после. Ты расскажи о том, как ты вообще жил на «Товарище», что делал, чем занимался.
Пришлось рассказать ему о своей жизни день заднем. Рассказал и о прыжке с рея, и о заседании бюро, и даже о причине ухода с вахты.
— Дмитрий Николаевич, я вас очень прошу: оставьте меня в техникуме. Этого больше не повторится. Я обещаю. Ведь нельзя же так сразу бить…
Бармин молчал, опустив голову на грудь. Потом резко поднял голову и прямо посмотрел на меня своими голубыми глазами.
— Нет, Микешин, в техникуме я тебя не оставлю.
— Дмитрий Николаевич!.. Прошу… — с отчаянием выкрикнул я, но Бармин остановил меня:
— Погоди. Садись. Давай поговорим серьезно. Помнишь, Микешин, наш разговор перед твоим отъездом на практику? — Я утвердительно кивнул головой. — Целый год я внимательно следил за тобой и видел, что ты сбиваешься с правильного курса. Я думал, что ты оценишь мой совет и предупреждение товарищей. Но ошибся. На «Товарище» ты показал себя еще хуже, чем в техникуме. Скажи, ты хочешь быть настоящим моряком?
— Да, Дмитрий Николаевич.
— Так, как поступил ты, настоящие моряки не поступают. Ты совершил одно из самых тяжелых на флоте преступлений. Ты понимаешь это? Самовольный уход с вахты! Оставление судна!..
— Да, но…
— В основе морской службы лежит долг перед Родиной, любовь к своему судну и отличное знание своей специальности. Этим всегда должен руководствоваться настоящий моряк. Ты нарушил свой долг, Микешин, не говоря уже о том, что далек от отличного знания дела.
— Дмитрий Николаевич! На вахте, кроме меня, оставалось еще пятьдесят человек. Из-за моего отсутствия ничего не случилось…
— Это не имеет значения. Важно то, что ты был на вахте. Представь себе, что ты вахтенный помощник на судне и тебе захотелось отлучиться с борта на несколько часов…
— Я бы этого никогда не сделал, — горячо прервал я Бармина.
— Нет, сделал бы. Нужно иметь очень ясное и хорошо развитое понятие о долге, для того чтобы всегда помнить о нем. На учебном судне и должно прививаться это чувство. Из техникума мы выпускаем людей, отлично подготовленных для должности штурмана. Поэтому на «Товарище» дисциплина строже, чем на других судах.
Каждое слово Бармина заставляло меня расценивать свой поступок уже совсем по-иному. Почва уходила из-под ног.
— Море не любит разгильдяев, непредусмотрительных и легкомысленных людей, Микешин. Оно жестоко мстит им за каждое упущение, неловкость, обман. То, что на берегу кажется мелочью, в море может привести к катастрофе, к гибели людей. И если ты этого не поймешь, не выйдет из тебя моряк и командир…
Я сидел красный, растерянный и уничтоженный словами Бармина.
— Видишь, Микешин, может быть, если бы этот проступок совершил кто-нибудь другой, Коробов, например, или Сергеев, то, возможно, я бы и оставил их в техникуме, ограничившись строгим выговором. Но ушел с вахты Микешин. Я как коммунист, капитан и педагог-воспитатель считаю, что оставление в техникуме принесет тебе только вред. Вот я все объяснил. Сейчас тебе кажется, что ты все понял и уже исправился. Но это не так. (Я протестующе покачал головой.) Да, да, — продолжал Бармин. — Нужно, чтобы жизнь доказала тебе мою правоту, чтобы жизнь изменила твой взгляд на долг, на коллектив, на труд и учебу. Пусть сама жизнь смоет это поверхностное и несерьезное отношение к ней…
